Коллектив авторов - Святитель Григорий Богослов
«Но я не столько сетую о потере имущества, которое желал сделать общим достоянием нуждающихся… не столько сетую об обиде, ненавистной всякому смертному, хотя она и кроткого человека всего скорее может привести в гнев; не столько сетую о единокровных, которых скрывает от меня гроб, похитив преждевременно, когда они возбуждали удивление всех земнородных, сколько плачу о душе своей, ибо вижу, что эта прекрасная и великая царица, дщерь благородных царей, изнемогает под тяжестью неразрешимых оков. Враги пленили ее силой оружия, подвергли трудному рабству, и она потупляет в землю печальные очи. Таково мое страдание; вот рана, которую ношу в сердце!» «Я не прекращу сетования, пока не избег плачевного порабощения греху, пока ключом ума не замкнул безумных страстей, которым жестокий сатана отверз ныне все входы, хотя они не имели ко мне доступа прежде, когда покрывала меня Божия рука и грех не имел поблизости такого вещества, которое бы легко и скоро воспламенялось, как солома от приближения огня не только возгорается, но, раздуваемая ветром, образует высокий пламенный столп»[412].
«Последний подвиг жизни близок; худое плавание кончено; уже вижу и казнь за ненавистный грех, вижу мрачный тартар, пламень огненный, глубокую ночь и позор обличенных дел, которые теперь сокрыты. Но умилосердись, Блаженный, и даруй мне хотя бы вечер добрый, взирая милостиво на остаток моей жизни! Много страдал я, и мысль объемлется страхом: не начали ли уже преследовать меня страшные весы правосудия твоего, Царь?»[413]
«Цвет опал, приблизилось время жатвы. Побелели у меня волосы; гумно призывает к себе колос; уже нет незрелости в ягоде; близко собирание гроздьев. Точило моих страданий уже истаптывается. О мой злой день! Как избегну его? Что со мной будет? Как страшен мне грех; как страшно оказаться полным терний и гроздьев гоморрских, когда Христос станет судить богов, чтобы каждому воздать по его достоинству и назначить страну, сколько взор вынесет света! Одна мне надежда, что под Твоим руководством, Блаженный, в сии краткие дни обращусь еще к Тебе»[414].
Нестерпимая болезнь и безотрадная жизненная обстановка заставляли святого страдальца просить облегчения своих страданий. «Но повели мне, Христе, стать наконец здравым! Твое слово для меня врачевство. Я новый Лазарь между мертвецами, но скажи: восстань! И по слову Твоему оживет мертвец»[415].
Не столько для себя просил он облегчения от страданий, сколько для других, чтобы не соблазнились ими малодушные: «Я сетую; болезнь обдержит мои члены… Впрочем, не столько сетую по причине болезни: она и для духовной моей части служит некоторым очищением, а в очищении всякий имеет нужду, как бы ни был он крепок; потому что самые сии узы собирают смертным какую-то черноту. Но гораздо более в скорбях моих озабочивают меня малодушные; боюсь, чтобы кто-нибудь из них не преткнулся, видя мои бедствия»[416].
Но чаще великий страдалец молил Бога снять с него тяжкое бремя жизни и взять его к Себе: «…я утружден жизнью; едва перевожу дыхание на земле, уязвляемый множеством бедствий от врагов и от друзей, что и огорчает меня чрезмерно. Потому плачу и припадаю к Твоим коленам. Подай мертвецу Твоему кончину жизни, подай утружденному отдохновение и возведи меня к легчайшей жизни, для которой терплю скорби и перенес тысячи горестей; восхитив в ангельские лики, приблизь путника к небесному чертогу, где слава Единого великого Бога, сияющего в трех Светах»[417].
Молитва великого страдальца была услышана. В 389 году, 25 января, почил от трудов своих многострадальный труженик, с беззаветным самоотвержением трудившийся в великом, прекрасном и цветущем Божием винограднике с раннего утра и до позднего вечера.
П. Борисовский
Догматические основы христианской морали по творениям святого Григория Богослова[418]
Существующие у нас исследования христианского нравоучения, несмотря на обилие в них подразделов, все-таки, к сожалению, не отличаются надлежащей полнотой содержания, более или менее всесторонним обследованием области христианской этики. Если касаются, с излишней иногда подробностью, отдельных, частных вопросов этики, то не всегда ставят и разрешают вопросы самые существенные и основные, которые служили бы связующим центром всех отдельных радиусов христианского нравоучения. От этого оно представляется в очень бледном свете, без надлежащего единства, в форме частных этических положений, не освещенных какой-либо высшей идеей, которая отражалась бы в них, как луч солнца в струях потока. Много трактуют, например, о свободе воли и вменении, о добродетели и грехе, о множестве обязанностей — личных и общественных — и о прочих частных предметах морали, но мало говорят о христианской жизни вообще, то есть о ее основаниях, внутреннем существе и завершительной цели. Почти во всех исследованиях нравоучения после обычного введения идет речь о нравственном законе, хотя по самому существу дела требовалось бы дать прежде всего общий очерк христианской морали, уяснить ее тип, определить ее основные принципы или так называемые предположения (постулаты), дабы сразу ясно было, в чем существенное, специфическое отличие ее от всех других этических систем. В большинстве исследований не дается, например, этического понятия о личном Божестве, не говорится об отношении идеи Триединого Бога к содержанию нравственности[419]. Почти не разъясняется связь христианской нравственности с идеей спасения во Христе, а также с этическим принципом общего мироустройства. Недостаточно говорится о Царстве Божием как общей области нравственно-благодатной жизни и как предмете нравственных христианских стремлений каждого лица[420]. Мало речи о конце истории, о назначении человека и необходимом завершении всего нравственного миропорядка. А все эти идеи составляют, как очевидно, самое существо христианской нравственности, жизненный нерв ее. Без этих идей система христианской морали является организмом без оживляющего духа, строительным материалом, хотя и лежащим в порядке и должной группировке, но не приведенным в цельное, прочное и стройное здание. Здесь более — внешняя оболочка, но мало внутреннего проникновения[421].
Между тем ясно, что прежде всего нужно указать человеку его общее отношение к бытию, выяснить связь его с другими личностями, поставить ему определенную цель жизни. Нужно указать человеку определенное место во вселенной, раскрыть смысл его существования, связь с абсолютным и отношение к другим личностям. Тогда только нравственная деятельность человека будет вполне осмысленной и целесообразной. Очевидно, требуется указать метафизические основы морали, из которых она вырастала бы, как дерево из корня. Прежде чем рассуждать о том, каков есть и каким должен быть человек, нужно сначала решить, к чему и кем он призван и что его ожидает. А затем уже легко можно определить и то, как должно духовно образовать себя, и что нужно всякий раз делать и соблюдать, чтобы достигнуть высшей цели существования. Вопрос о постулатах, или метафизических принципах морали, — первый вопрос всякой этической системы, равно как и христианского нравоучения. А так как последнее в своих основаниях опирается на христианские догматы, то отсюда вытекает предварительная задача — произвести анализ христианских догматов с этической точки зрения. Говоря иначе, нужно уяснить их нравственный смысл и отношение к общей норме христианской жизни. В настоящей работе мы и сделаем краткий опыт такого анализа по творениям св. Григория Богослова.
Св. Григорий Богослов сам не оставил после себя какой-либо специально нравственной системы. Тем не менее почти все его творения относятся к этическим, потому что нравоучительные правила и моральные рассуждения рассеяны у него по всем отдельным произведениям. Здесь важно в особенности то, что св. Григорий более всего останавливался именно на основном вопросе морали — на вопросе об ее христианских догматических принципах. Он рассматривал христианские догматы с этической точки зрения, ставил в связь с христианской жизнью, что подтверждается отчасти и содержанием его пяти Слов о богословии. Имя Богослова христианская этическая наука может приписать ему с не меньшим правом, чем догматическая. Из христианских догматов он старался всегда извлекать нравоучительные идеи. О том свидетельствует и сам святой отец: «Как всякая вещь, — пишет он, — имеет свой больший или меньший отличительный признак, так и мои речи, где только нужно, имеют отличительным свойством назидательность в мыслях и догматах»[422]. Итак, вопрос о догматических основах христианской морали, помимо своего принципиального значения вообще, имеет свое оправдание и в самых творениях св. Григория, как существенный пункт его нравоучения.
