Александр Мень - Библия и литература
Недавно в Москве вышла аналогичная книга польского писателя Генриха Панаса «Евангелие от Иуды». Иуда там — образованный человек из Александрии (очевидно, покойный Панас в чем-то изображал себя), скептик, ему все уже надоело, он все познал, все читал, все изучил, ни во что не верит, богат, у него есть все, но вот он полюбил женщину, Марию Магдалину (бедной Марии Магдалине всегда достается, ее во всех романах эксплуатируют самым нещадным образом). Но она, оказывается, является любовницей какого-то римского офицера. Как вырвать ее из лап завоевателя? Иуда подстраивает как бы покушение на нее, чтобы ее спасти, но он опоздал; ее освободили другие люди, это оказались ученики Иисуса. Она примыкает к ним, и бедный Иуда — она уплыла у него из рук — должен идти к ученикам Иисуса. Он встречается с Иисусом и ходит с Ним. Он все время думает о Марии Магдалине. И так, призрачно и очень вяло, проходит евангельская история по страницам этого романа.
Иисус оценил его ум и тонкость. Оказывается, ученики Его задумали мятеж, восстание, Иисус хочет погибнуть с ними, потому что дело безнадежное, но уйти было бы нехорошо. Но Иуду Он ценит — умный человек — и поэтому во время Тайной вечери Он говорит ему: «Ты уходи, делай свое дело». Иуда уходит, думая, что в конце концов, после гибели Иисуса и Его учеников, он Марию Магдалину все-таки получит. Но и в этом он разочаровывается, потому что она приходит к нему и говорит: «Я Его видела после распятия, я видела Его живым». И она уходит, а Иуда остается ни с чем. Это тоже столкновение человека с духовной реальностью, но другого типа: тот, Варавва, — грубый, примитивный человек, который делает ставку на насилие, а этот — как бы умный, как бы всезнающий, который решил, что он довольно почерпнул истины, больше ему ничего не надо.
Все эти романы показывают бессилие человека перед задачей изобразить Христа. Посмотрим, наконец, на Булгакова. Однажды Солженицын задал мне вопрос: почему Булгаков, который в своей пьесе «Последние дни» (я думаю, что многие из вас читали или смотрели эту пьесу) понимал, что Пушкина не надо изображать, что его невидимое присутствие лучше, чем если бы по сцене бегал какой-то загримированный под Пушкина шумливый актер, — и это действительно так, в пьесе есть достоверность реального присутствия подлинного Пушкина, — почему Булгаков не понял этого и попытался вывести Христа, вместо того чтобы поступить, как поступил Константин Романов? (Константин Романов был мало известный, но даровитый поэт, писавший под псевдонимом К. Р. — ему не хотелось выставлять перед всеми, что он прямой родственник царя.) Он написал драму «Царь иудейский» — о событиях последних дней в жизни Христа, о Страстной неделе, и о Его Воскресении. Ни Христа, ни апостолов в драме нет, все происходит рядом.
Почему Булгаков так не сделал? Конечно, ответ на это трудно найти, но, мне кажется, он, по-своему, все-таки сделал нечто подобное: он ведь не изобразил Христа. Известные слова о том, что «Мастер и Маргарита» — это Евангелие от Воланда, ничего не означают. Булгакова волновала проблема предательства, проблема того, как люди, его современники, и в нашей стране, да и в любой другой (это же общечеловеческое), предавали других и себя. И Мастер ведь чувствовал, что он себя предает. Тема измены, предательства, умывания рук — вот какая здесь главная тема.
Наш XX век — это век «умывания рук». Люди «умывали руки» на протяжении всего XX столетия. И когда была Бурская война, и когда была Первая мировая война, и когда были страшные события в Берлине и в Москве в тридцатые годы, и когда была Вторая мировая война. Это «умывание рук» было трагичным и остается таким до нашего времени. Это волновало Булгакова, и он хотел изобразить Пилата как воплощение вот этого «умывания рук». А для этого нужно было, чтобы перед Пилатом стоял Христос. Булгаков изобразил совершенно другую личность, абсолютно другую, не похожую ничем, кроме имени, на Христа.
Те из вас, кто хоть раз читал Евангелие, прекрасно знают, что булгаковский бродячий философ, говоривший, что настанет царство истины, что все люди добрые, называвший каждого «добрый человек», — совершенно не похож на евангельского Христа! Мы знаем, что Он мог сурово сказать: «Порождение ехидны», или назвать Ирода лисицей, а вовсе не называть всех подряд «добрыми людьми». Поэтому Булгаков намеренно переделал и сюжет, поэтому он ввел Левия Матфея, который якобы все исказил. Таким образом, перед нами просто другая история. Это художественный вымысел, это другой человек. И только в конце каким-то странным образом Он имеет прямое отношение к власти над миром и Он определяет судьбы мира
Здесь что-то не вяжется, концы с концами не сходятся, но ведь этого и не должно быть. Это же внутреннее видение самого поэта, самого художника. Писатель не обязан отвечать на вопросы — он должен их ставить. Вы можете удивиться, но основная модель этого романа, как мне представляется, — вовсе не Евангелие, а Книга Бытия.
В Книге Бытия рассказывается о том, как Бог в виде трех странников посетил Содом и Гоморру, чтобы посмотреть, действительно ли эти города настолько уже разложились, что пора их отправлять в тартарары. Этот сюжет неоднократно повторялся и в христианских легендах, и вообще в мировой литературе. Последний раз он использован в романе Герберта Уэллса «Чудесное посещение», где рассказывалось о том, как ангел пришел на Землю во плоти и посмотрел, как живут англичане в 1895 году.
Здесь произошло то же самое: приходит эта шутовская компания во главе с Воландом, и ее приход вскрывает ситуацию в Москве в лице всех этих лиходеевых, варенух и других персонажей — весь этот маскарад берлиозов. Она вскрывается только через столкновение с гостями. А то, что это никакой не дьявол (я в это не верю), а посещение в каком-то более глубоком смысле, — это чувствуется в незабываемом, великолепном, я бы сказал, проникнутом духом мистицизма описании их обратного полета, когда они летят луне навстречу, и шутовские карнавальные маски с них слезают, и уже нет ни кота, ни Коровьева, а какие-то совершенно иные существа. Они посетили Землю, чтобы посмотреть, как живут люди.
И в самом деле, тема чудесного посещения характерна для Библии, для многих ее книг и глав. Она характерна и для нашей жизни, потому что каждый из нас переживает это чудесное посещение в какие-то особые мгновения нашей жизни.
Если же говорить о поэзии, то здесь невозможно охватить даже самую малость, потому что не было поэта в России (я беру только Россию), который не обращался бы так или иначе к библейским и особенно евангельским сюжетам.
Я думаю, что теперь вы все уже прочли «Доктора Живаго». Вы помните страницы, строки, посвященные явлению Христа, когда Он вошел в этот древний мир народов Римской империи, где была давка богов в три этажа. И вот пришел Христос и возвестил человека. Человека… И началась новая история.
Что касается евангельских стихов, которые приложены к «Доктору Живаго», то вы должны были заметить, что многие из них навеяны картинами старинных мастеров, где опять-таки события Священной истории разворачиваются не в одеждах и обстановке древности, а в одеждах и обстановке нового времени.
Рождество в стихотворении «Рождественская звезда» описано, как на иконе или картине: тут и холод, тут и снег, и все новое. И в стихотворении «Магдалина» Мария Магдалина поливает миром из ведерка — не из старинного кувшина, как это было в Евангелии, а у нее в руках ведерко, как у женщины сегодня; и она видит Того, Кто простер многим руки с креста как объятия.
У людей пред праздником уборка.
В стороне от этой толчеи
Обмываю миром из ведерка
Я стопы пречистые Твои.
Шарю и не нахожу сандалий.
Ничего не вижу из-за слез.
На глаза мне пеленой упали
Пряди распустившихся волос.
Ноги я Твои в подол уперла,
Их слезами облила, Исус,
Ниткой бус их обмотала с горла,
В волосы зарыла, как в бурнус.
Будущее вижу так подробно,
Словно Ты его остановил.
Я сейчас предсказывать способна
Вещим ясновиденьем сивилл.
Завтра упадет завеса в храме,
Мы в кружок собьемся в стороне,
И земля качнется под ногами,
Может быть, из жалости ко мне.
Перестроятся ряды конвоя,
И начнется всадников разъезд.
Словно в бурю смерч, над головою
Будет к небу рваться этот крест.
Брошусь на землю у ног распятья,
Обомру и закушу уста.
Слишком многим руки для объятья
Ты раскинешь по концам креста.
Для кого на свете столько шири,
Столько муки и такая мощь?
Есть ли столько душ и жизней в мире?
Столько поселений, рек и рощ?
Но пройдут такие трое суток
И столкнут в такую пустоту,
Что за этот страшный промежуток
