Сергей Желудков - Литургические заметки
«Холодные сапожники». Это выражение употребил однажды мой бывший гражданский шеф, насмехаясь над бухгалтерами, которые не уважают своей профессии. Это выражение вспомнил я, когда стал священником и увидел, как действуем мы на так называемых «требах». Живо ощутил я, что мне стало бы стыдно показаться моим «мирским» родным и знакомым в этой подчас чуть ли не антирелигиозной деятельности духовенства... До смерти не забуду случай, когда я дежурил в кладбищенском храме и принесли хоронить учительницу. Принесли товарищи; гроб поставили сначала у церкви и долго совещались. Потом решились — внесли ее в храм, уплатили в свечной ящик деньги. Это была удивительная покойница: она скончалась с улыбкой — и продолжала улыбаться в гробу... И надо же было — на грех отлучился у меня в это самое время слепой бас, которого я приспособил для пения, который умел составить хорик из любых трех голосов. И пришлось мне в присутствии столь важных, столь дорогих гостей совершать плохое, недостойное отпевание... В тот вечер я записал в дневнике, что вот работал ты бухгалтером — и Церковь от того не страдала; а стал служить священником — и приносишь вред Церкви.
Увы! И впоследствии меня не раз посещало верное соображение, что антицерковная традиция насмешливого отношения к «попу» возникла отчасти из нашей церковной традиции плохого, недостойного совершения «треб», в котором священник выглядит как человек, сам не уважающий своего служения.
49
Холодные сапожники. Свердловск, 1946. Знакомая семья. Старушка-мать рассказывает о сыне — Николае Ивановиче. Он в церковь давно уже не ходил, и она не знала — верующий ли он человек. Но вот война, попал он на фронт — и писал оттуда примерно так: мама, очень опасно, не знаю, жив ли буду через час. Прости, если я в чем огорчил тебя. Не забывай «Московскую» остановку!.. Это была остановка трамвая у Церкви, он стеснялся писать: помолись за меня!
Кончилась война, и Николай Иванович вернулся домой невредим. Мать говорит ему: ну, теперь поедем, Коля, на «Московскую» остановку? Да, да, конечно, поедем. В храме она заказала благодарственный молебен. Дождалась конца обедни и протолкалась вперед... Боже, что тут поднялось! Священник служил молебен спиной к алтарю, давая одновременно крест; по углам «церковницы» читали одновременно три акафиста; слева другой священник одновременно служил панихиду; справа вопили младенцы — это третий священник начинал крестить их... «Пойдем, мама, отсюда», — сказал Николай Иванович.
Больше он в храм опять не ходил. Я познакомился с ним: хороший, молчаливый человек. Глубоко верующий человек: Бог говорил с ним в военной грозе... Смастерил себе собственную философию — Бог, мол, везде — и в церковь не ходит.
А я ведь знаю, что в этом храме — три совершенно отдельных помещения: основной храм и по бокам в полуподвалах еще два помещения, так что во времена раскола здесь служили одновременно три «деноминации», не мешая друг другу. Эти боковые помещения заняты под церковный склад, а в храме устроено столь печальное безобразие.
50
Холодные сапожники. Ленинград, 1953. Зашел днем в храм на Охтинском кладбище. Пусто, дежурит «церковница». Вскоре принесли покойника. «Церковница» берет простую скамейку, ставит ее поперек церкви и говорит: «Ну, кладите же!» Мужчины послушно (видно, редко бывают в храме) стали поворачивать гроб также поперек церкви, вдоль скамейки. Но «церковница», лучше же сказать, просто тетка, указывает им ставить гроб наперевес, поперек скамейки: (В рукописи рисунок гроба поперек скамейки).
Гроб покачивается, а тетка говорит: «Ничего! Куда он денется. А то вдруг еще принесут: мы рядом их и положим!» Из алтаря бодро пробежал священник с кадилом, поспешая «служить на могилках». Видимо, балансирующие покойники здесь уже традиция. Ожидать, когда еще принесут, я не стал: страшно было подумать, какое отпевание устроят они со своей теткой.
51
Холодные сапожники. Ленинград, 1953. Я прикомандирован к лютеранскому пастору «показывать ему Православие». Это европейски образованный, солидный, глубоко верующий христианин. Я вижу, как привлекает его благочестие нашего народа, сердечная теплота нашего церковного Богослужения. Трогательно видеть, как он по собственному почину покупает и ставит свечечку... Мы обмениваемся впечатлениями. «У них», оказывается, все построено на проповеди. Крещение — речь, венчание — речь, похороны — речь; и «дыханием собственной груди» должен оживлять священник общую молитву. А если не дал ему Бог дара слова, или нет сегодня у него «настроения»? У нас же — сойдемся трое мало-мальских певцов, скажу я: «Благословен Бог наш», — и заговорит тысячелетний обряд, в сравнении с которым любая «речь» покажется бедной. Но не умеем мы пользоваться неоцененным нашим богатством, и это сознание было особенно грустно, когда я показывал и сам видел мою Церковь со стороны.
В кафедральном соборе после пышной архиерейской службы пастор пожелал увидеть «православное Крещение». Последовало замешательство; я понимал его причину.
Мы увидели кошмар, обычный у нас при массовом Крещении. В храме стоял многоголосый плач примерно полусотни младенцев; и в этом невообразимом шуме, в толпе растерянных восприемников ходил измученный священник, бормоча священные слова, которых никто не слышал, и совершая священнодействия, которых никто не понимал... Новостью для меня здесь был самый способ Крещения, которое совершалось здесь особенно непристойно: священник перекувыркивал младенца вверх пятками и в этом перекувырнутом вертикальном положении чиркал его головкой об воду... Так остроумно исполнялось здесь многократное и настойчивое требование церковного начальства «не обливать» при Крещении.
Когда кончилось, наконец, дикое зрелище, мой пастор молчал... Видимо, ему было стыдно за нас. Помню смущенный, вороватый вид священников, пойманных на месте преступления этой ревизией благоговейного иностранца. Все священники в соборе — с высшим церковным образованием, и страшно было, как могли они так опуститься?.. В соборе можно прекрасно оборудовать отдельный баптистерий и, не ожидая скопления младенцев, крестить их там по одному, по два, по три с разумным сокращением чина, вполне благолепно. Да можно было бы и массовое Крещение с любовью сделать замечательным церковным торжеством. Вот уж здесь-то ведь дана нам, кажется, полная возможность устраивать церковную жизнь; а мы безобразничаем.
52
«...Я живу рядом с Никольским собором, люблю этот храм и часто бываю в нем; и постоянно вижу такое безобразие, что в одном углу отпевают, в другом молебен служат, в третьем крестят, в четвертом молитву дают (сорокадневную). И что же Вы думаете — одобряют ли это присутствующие в храме верующие? Я ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь похвалил за это батюшек, — мол, вот хорошо делают, стараются обслужить и духовно удовлетворить всех желающих. Ничего подобного. Зато не раз слыхал реплики о том, что духовенство старается «зашибить» побольше денег, не упустить от себя ни одного рубля. А однажды я наблюдал, как, глядя на описанную картину современного многогласия, двое смеялись, и один другому говорил — „попы-то работают, как многостаночники". Больно мне это было слушать...». Из письма, 1956
Ленинград, 1970. Собор Александро-Невской лавры. Здесь лучший в городе хор, лучшие напевы и вообще, кажется, едва ли не лучшая постановка церковного Богослужения. И вот — даже здесь я вижу, как во время литургии молодой батюшка служит молебен. Он служит шепотом, стараясь не помешать никому и вместе с тем угодить «заказчику» — глупой суеверной старухе, для которой ее молебен поважней литургии. Разве не могла бы она подождать? Зачем он так унижает себя, литургию?.. Опять я вижу этот шаромыжный дьявольский чин. Эта мерзость неистребима.
53
Чин святого Крещения. В первоначальном, простейшем виде он описан в главе VIII книги Деяний святых апостолов:
«...Между тем, продолжая путь, они приехали к воде и евнух сказал: вот, вода; что препятствует мне креститься! Филипп сказал ему: если веруешь от всего сердца, можно. Он сказал в ответ: верую, что Иисус Христос есть Сын Божий. И приказал остановить колесницу; и сошли оба в воду, Филипп и евнух; и крестил его».
Сравнивая с этим чин Крещения в нашем Требнике, мы видим удивительную, удивительную его перегруженность молитвословиями и священнодействиями. Неважно, как исторически это получилось; но очень важно, что сегодня нам во многом мешает этот исторический груз... Очень проблематична символика дуновений: как будто священник «выдувает» из человека нечистого духа. Филипп этого не делал — и нам бы делать не нужно. Проблематичны и многословные «запрещения», адресованные самому Дьяволу.
