Георгий Чистяков - Путь, что ведёт нас к Богу
Война, массовые аресты среди евреев. Именно им начинает служить мать Мария, тайно проникая на парижский велодром, превращенный в концентрационный лагерь, и пронося туда воду и еду для детей. За это ее арестовывают, за это отправляют ее в конце концов в газовую камеру накануне Пасхи Христовой. Вот еще один человек XX века, вот еще одна биография, рассказанная пусть до предела кратко. Именно с этими людьми, именно с их опытом входим мы в следующий XXI век, входим мы в следующее третье тысячелетие.
Н= [17] *
Эдит Штайн — философ, профессор, автор книг и статей, молодая ученая леди. Еврейка по национальности, в ранней юности расставшаяся с верой отцов, ставшая агностиком, — она открывает для себя Бога через христианский, католический опыт святой Терезы*, становится монахиней–кармелиткой и умирает в фашистском концлагере.
Отец Таврион — православный архимандрит, прошедший через сталинский ГУЛаг, вкусивший там все, что можно было вкусить от этих бед и несчастий; человек удивительно солнечной и радостной веры; человек, благодаря которому в православие пришли сотни и сотни людей в 50–60–е, на рубеже 70–х годов, — еще один из самых светлых людей XX века.
Отец Александр (Мень) - проповедник, священник, богослов, великий катехизатор. Надо сказать, что каждый из них — и отец Таврион, и Эдит Штайн, и отец Александр (Мень), и мать Мария (Скобцова) - так же, как и мать Тереза из Калькутты, оставались верны тому пути, который избрали, оставались абсолютно верны своему исповеданию. И вместе с тем это были люди, которые жили поверх барьеров. Это были люди, которые трудились для всего человечества, хотя не всегда задумывались и не всегда догадывались об этом.
Надо сказать, что у отца Тавриона и отца Александра (Меня) был московский предшественник–отец Алексий (Мечёв). Вот еще один из граждан XX столетия. Глубоко погруженный в церковную жизнь православный священник, он на исповеди выслушивал всех, не делая никакой разницы между верующими и неверующими, христианами и нехристианами, православными и неправославными людьми. Он был открыт всем — а быть более верным православной вере, чем он был, наверное, очень трудно. В условиях большого города — а Москва все‑таки даже в начале века была очень большим городом — отец Алексий (Мечёв) жил подобно брату Шарлю де Фуко. Проповеди его сохранились, но, в общем, в них ничего особенного не найдешь: проповедовал он не словами, а самой жизнью.
* * *
Приближаясь к концу XX века, я хотел бы назвать еще только два имени людей, уже принадлежащих к самому старшему на сегодняшний день поколению — это Иоанн Павел II и митрополит Антоний (Сурожский). И опять- таки и про одного, и про другого можно сказать, что они верны своему исповеданию, но оба открыты всем. Неустанный паломник, Иоанн Павел II бывает во всех странах — христианских, мусульманских, в странах, которые исповедуют другие религии: в Индии, в Японии и т. д. Иоанн Павел II везде появляется как вестник мира, как вестник любви, как вестник того, что, несмотря на множество различий, что‑то есть в людях такое, что их объединяет в одно единое целое. Его служение… — оно тоже выходит за рамки слов. Потом начинаешь задумываться о том, что главные слова уже сказаны, сейчас дело не в словах — в действиях, в самой жизни, в какой- то сердцевине жизни.
Митрополит Антоний — старый православный архиерей в центре англиканского мира, в Лондоне, где православных очень немного (кажется, не больше тысячи человек в самом Лондоне и около тысячи человек по Великобритании; теперь их стало немножко больше за счет тех, кто переселился в Англию за последние годы из России, но все равно очень немного) - и тем не менее он известен всему миру! И тем не менее его книги переведены и на французский, и на итальянский, и на другие языки. Я купил несколько книжек митрополита Антония в итальянском переводе прямо в центре Рима, подарил нескольким своим друзьям — и сразу же, буквально через два дня, услышал от них: вот что надо читать! Вот, где действительно верный путь молитвы! Доктор чуть ли не всех университетов Англии bienvenu, всегда радостно ожидаемый брат в Тэзе, митрополит Антоний при этом остается до предела верен своему пути. Это православный архиерей, это вовсе не создатель какой‑то новой сверхрелигии или пострелигии. То же самое можно сказать об Иоанне Павле II, об отце Таврионе, о матери Марии, отце Шарле де Фуко, об Эдит Штайн, об отце Александре (Мене), об отце Алексии (Мечёве).
Но все они действуют поверх барьеров, удивительным образом преодолевая эти барьеры, несмотря на страшные препятствия. А препятствиями этими являются и война, и массовые убийства, и политические события (в частности, революция, тоталитарный режим), и возраст, и болезни, и неприятие многими христианства. Потому что мы ведь знаем, что на белом свете есть очень много людей, которые не приемлют никаких разговоров о христианстве даже, и тем не менее они принимают этих людей — тех, кем может по праву гордиться наше столетие, с кем раз и навсегда связана история именно XX столетия и его духовности. Тех, кто и для будущего будут вестниками из XX века. Вот что меня поражает: все эти люди принимались и принимаются далеко за пределами их конфессионального мира и христианского мира в целом, несмотря на то, что они во всем абсолютно верны своему исповеданию.
Когда говоришь о них, то сразу приходит на ум еще одна фигура — Хьюлетт Джонсон. Был такой англиканский священник (наверное, надо сказать: печально знаменитый), который пытался примирить христианство с марксизмом–ленинизмом, который пытался помириться с коммунистами, доказывая, что Иисус Христос был предтечей именно этой идеологии и т. д. И ничего у него не получилось. На Западе над ним смеялись как над «красным», в Советском Союзе, хотя дали ему Ленинскую премию, но смеялись над ним как над верующим. А теперь, когда открываешь написанные им брошюры и книги, то там не находишь ни одного живого слова — все какая‑то агитка. Человек сознательно шел на компромисс, думая, что путем компромисса можно продвинуться вперед в духовном плане, можно преодолеть барьеры. И ничего у него не получилось. А вот те, о ком мы сейчас говорили, ни на какие компромиссы никогда не шли и пойти не могли. И тем не менее у них получилось все, они оказались действительно способными на преодоление барьеров, способными служить человечеству без какого бы то ни было исключения, способными быть принятыми всеми — именно в силу своей верности
Тому, Кто их избрал, — Христу.
* * *
Мне кажется, что надо говорить о XX веке в разных планах. Мы говорили о подвижниках, о личностях в христианстве XX века. Впереди еще один вопрос: а каково оно, христианство XX века? Что прояснилось в духовной жизни христиан именно в течение XX столетия? Что мы открыли и что, может быть, утратили? На заре XX века Владимир Иванович Вернадский, замечательный ученый и настоящий философ, писал, что именно сейчас открывается суть христианства, — и в общем был прав, и об этом стоит поговорить.
Мне кажется, надо говорить и о писателях XX столетия, причем иногда беря отдельное произведение кого- то из авторов нашего века, а иногда говоря о всех сразу, пытаясь осмыслить место всех больших писателей в нашем веке. Если хотите, выделить десять самых значимых писателей нашего столетия, десять имен из числа всех остальных, книги которых можно было бы унести с собою в рюкзаке в XXI век, для того чтобы давать читать их людям следующего столетия, для того чтобы они не были утрачены, потеряны, забыты. Кто эти десять писателей? Давайте подумаем об этом.
А композиторы нашего столетия? Наверное, тоже надо выделить 10–12 человек из огромного числа замечательных композиторов. Достаточно вспомнить Рихарда Штрауса, Рахманинова, Хиндемита, Дариуса Мийо, Равеля. Достаточно вспомнить Шнитке, Эдисона Денисова, Шостаковича и Прокофьева. А скольких я еще не назвал! Я не назвал еще имя Бенджамина Бриттена, я не вспомнил еще о Скрябине и т. д. Так вот, давайте попытаемся из числа этих великих композиторов нашего века выделить десять и понять, что их творения нам надо взять с собой в следующее тысячелетие.
А философы? Это совершенно особая тема, потому что XX век — это и век русской религиозной философии, это век отцов Сергия Булгакова и Павла Флоренского, это век Федотова, Вышеславцева, это век Бердяева, это век Франка, Льва Шестова и многих–многих других философов на Руси, в большинстве своем затем трудившихся в эмиграции. Исключение составляет Лосев, Алексей Федорович Лосев, который сумел остаться здесь и остаться философом — тоже особая жизнь, особая программа, особый путь. А я не назвал еще ни одного имени из числа французских философов, американских, английских. Давайте назовем одного Жака Маритэна, но ведь сколько есть еще удивительных мыслителей! А испанских? — Ортега и Унамуно.
Я не сказал еще ничего о политиках — а на самом деле XX век — это эпоха очень больших политиков и людей, заговоривших о нравственности в политике, о нравственности в общественной жизни. Все‑таки это эпоха Ганди и Сахарова. Давайте размышлять на эту тему.
