Филипп Янси - Библия, которую читал Иисус
Давид полон уверенности, что он что–то значит в глазах Бога. Об одном из «чудесных избавлений» он говорит: «Он (Бог) вывел меня… ибо Он благоволит ко мне» (17:20). Когда царю кажется, что Бог его покинул, он тут же вопиет к Богу. Он первым произнес слова: «Боже мой, Боже мой! Для чего ты меня покинул?». Он призывает Бога к ответу, требуя, чтобы Господь тоже поддерживал их особые и столь важные для обоих отношения.
На протяжении всей жизни Давид был твердо убежден, что духовный мир, оставаясь невидимым, является столь же реальным, как и «естественный» мир мечей и копий, пещер и царского дворца. Его псалмы — это подробный отчет о сознательных усилиях по приспособлению повседневной жизни к реальности этого сверхъестественного мира. Теперь, спустя столетия, мы опираемся на эти псалмы, как на ступени веры. Мы идем по ним, как по тропе, ведущей от одержимости самим собой к осознанию реального присутствия Бога.
Я старался научиться этому искусству «впускать» Бога во все сферы своей жизни. Живя в сложном индустриализованном мире, мы норовим делить свою жизнь на специальные отсеки. Заполняем день «делами»: чиним машину, ездим на каникулы, ходим на работу, косим лужайку перед домом, отвозим детей в школу. А потом надо еще уделить время для «духовности»: посетить церковь, принять участие в собрании группы верующих, предаться размышлениям. Псалмы подобного разделения не ведают.
Давид и другие авторы псалмов сумели превратить Бога в физический центр своей жизни, и все в их жизни соотносилось с Богом. Для них общение с Господом было основным делом жизни, а не перерывом между «делами». Как сказал Клайв Льюис, в идеале практика христианской жизни подразумевает, что «каждый поступок и каждое чувство, каждое переживание, приятное или неприятное, должно быть связано с Богом».
Я изучаю этот повседневный процесс перестраивания, переориентируя свою жизнь. Псалтирь стал для меня еще одним шагом к осознанию подлинного, центрального места Бога. Я стараюсь превратить слова древнееврейских поэтов в свои собственные молитвы. Это удалось авторам Нового Завета, которые цитировали Псалтирь чаще, чем любую другую книгу. Сын Божий в Своей земной жизни поступал точно так же, язык Псалтиря служил Ему для выражения взаимоотношений между человеком и Богом.
Я уверен, что мне потребуется вся моя жизнь для того, чтобы псалмы сделались подлинно и до конца моими молитвами. Я чувствую, что по сравнению с их порывом, их устремленностью к Богу моя вера выглядит жалкой и анемичной. Псалмопевцы мчались к Богу, как загнанный олень мчится к воде. Ночью они лежали без сна, размышляя о «славной красе Господа». Они предпочли бы прожить один день с Богом, чем тысячу лет без Него. Эти поэты учились в высшей школе веры, и я рядом с ними чувствую себя подготовишкой. Теперь я вновь перечитываю эту книгу и надеюсь хоть что–то из нее усвоить.
Послесловие
Проблемные псалмы
Не успеваешь прочесть несколько первых псалмов, как натыкаешься на странные и тревожные строки, на яростные взрывы мин, притаившихся посреди столь мирной на первый взгляд и даже буколической поэзии. Иной раз все сводится к поношению на уровне «Чтоб тебя грузовиком задавило», который принят среди подростков. Эти псалмы называются «заклинательными», «мстительными» или попросту «псалмами проклятий», поскольку именно из проклятий они и состоят.
Эти «псалмы проклятий» становятся серьезной проблемой для читателя. «Да как же можно читать, а тем более повторять вместо молитвы эти яростные поношения, пришедшие к нам из культуры древних воинов? — спрашивает Кэтлин Норрис. — На первый взгляд они кажутся такими устаревшими, они полны злобы, мстительности, и подчас думается, что в них сосредоточено все зло нашего мира».
Почему же эти всплески ярости тоже вошли в Святое Писание? Читатели предлагали несколько объяснений.
1. Проклятия выражают «праведный гнев» против сил зла.
Профессор Аллан Блум, автор книги «Закрытие духа Америки», рассказывал о том, как он предложил своим первокурсникам в Чикагском университете дать определение плохого человека. Ни один из студентов не справился с этой задачей. Категория «плохого» попросту отсутствовала в их сознании. Блум считает неспособность распознавать и определять зло одним из тревожных симптомов нашего времени.
Мне оказала большую помощь моя жена Джэнет, которая несколько лет проработала в городских трущобах социальным работником. Она каждый день сталкивалась с различными видами зла, видела бандитов, нападавших с автоматом в руках на прохожих, полисменов, избивавших ни в чем не повинных людей только из–за цвета их кожи, воров, вырывавших у пенсионеров кошелек у самого выхода из банка, куда те приходили за социальным пособием.
Однажды вечером Джэнет вернулась домой, кипя от возмущения. В одном доме для престарелых управляющий превратился в грозу для всех обитателей. Используя находившийся в его распоряжении универсальный ключ, он врывался в комнаты вдов, избивал их и отбирал деньги. Все знали виновного, но, поскольку он совершал эти преступления в маске и не мог быть с полной уверенностью опознан, муниципалитет готов был ограничиться его увольнением или даже переводом на другую работу. Если бы в те времена Аллан Блум попросил мою жену описать дурного человека, он получил бы вполне выразительный ответ.
Авторы псалмов говорят именно о том зле, которое внедряется в саму систему государства: продажные судьи, рабовладельцы, разбойники, угнетатели бедных, расисты, террористы. Псалом 108 призывает все беды на голову человека, который «преследовал человека бедного и нищего и сокрушенного сердцем, чтобы умертвить его. Возлюбил проклятие, — оно и придет на него» (стихи 16–17).
Читая эти псалмы, полезно припоминать свидетельство родных жертвы. Иногда их слова звучат в эфире во время теленовостей. Отец девушки, сбитой пьяным водителем, дрожа всем телом, дает показания в суде и говорит о ране, которой не суждено исцелиться. Вспомните показания семьи Голдмена по гражданскому иску против О. Симпсона. Дитрих Бонхоффер мог без труда понять чувства, воодушевлявшие «псалмы проклятия», поскольку они как нельзя лучше отражали страдания всей христианской общины под властью нацистов.
Мотив «праведного гнева» может отчасти прояснить природу «псалмов проклятия», но он не устраняет проблемы. Джэнет была в ярости, но не бродила по дому, бормоча: «Да скитаются дети его и нищенствуют, и просят хлеба из развалин своих» (108:10) или «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень» (136:9).
2. «Псалмы проклятия» отражают духовную незрелость, позднее устраненную Новым Заветом.
Клайв Льюис, которого такие псалмы искренне удручали, предложил этот подход в своих «Размышлениях о псалмах». Он противопоставлял мстительности псалмопевца заповедь любить врагов своих, просьбу «Прости им, ибо не ведают, что творят», прозвучавшую в Новом Завете. «Реакция псалмопевцев на обиды, хотя она безусловно естественна, столь же безусловно неправильна», — заявляет Льюис и далее характеризует эти эмоции как «дьявольские», «достойные презрения», «яростные», «варварские» и «эгоистичные».
Отметив, что в языческой литературе нет ничего равного мстительности псалмопевцев, Льюис приходит к довольно сложному выводу относительно богоизбранности евреев. «Из всех дурных людей хуже всего религиозные дурные люди», — говорит он. Призвание свыше сделало евреев снобами, убежденными в своей правоте, и это нашло выражение в псалмах проклятия. Подобные соображения Льюиса не слишком–то понравились самим евреям. Недавно журнал «Век христианства» опубликовал статью раввина, опровергающую эти рассуждения Льюиса.
Разумеется, Иисус обновил заповеди («Вы слышали… Я же говорю вам»), но, как указывает сам Льюис, в Библии не происходит столь четкого прогресса от Ветхого Завета к Новому. Заповедь любить врагов появляется уже в Ветхом Завете. Кроме того, новозаветные авторы с полным одобрением цитируют строки из самых «проблематичных» псалмов. К примеру, Петр напрямую адресует одно из проклятий Псалма 68 Иуде (см. Деяния 1:20), а Павел применяет другое («Пусть глаза их помрачатся, чтобы они ослепли, и спины их согнутся навеки») к неуверовавшему Израилю. Не так–то легко отбросить псалмы проклятия.
Британский исследователь Деррик Шериффс напоминает, что сам Льюис переменился после личных испытаний, перенесенных им в конце жизни. Достаточно сопоставить его книги «Страдание» и «Исследуя скорбь», чтобы эта перемена сделалась очевидной. Первое произведение рассматривает страдание как абстрактную проблему и вполне философски трактует значение боли в жизни. Вторая вещь, написанная Льюисом после того, как его жена умерла мучительной смертью от рака костного мозга, местами читается как псалом проклятия. Льюис возвращается к идее Бога–космического садиста, палача, захлопнувшего дверь перед теми, кто наиболее остро в Нем нуждался. В этом дневнике Льюис отмечает:
