Архимандрит Августин (Никитин) - Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга
В 1891 г. французская община устроила в помещении собора Св. Екатерины, левее входа, каплицу Божией Матери Лурдской с ее статуэткой. С 1892 г. собор управлялся светскими ксендзами; первым из них был о. Винцент Швидерский (1892–1893 гг.). При нем оба жилые дома по сторонам собора, выходящие на Невский проспект, в 1893 г. надстроили по проекту академика архитектуры А. Клевшинского 4-м и 5-м этажами, что исказило стройную композицию ансамбля: собор Св. Екатерины уже не так выигрышно смотрелся в обрамлении массивных зданий.
С 1893 по 1901 г. приход Св. Екатерины возглавлялся ксендзом Эразмом Ключевским; до этого за участие в восстании 1863 г. Ключевского сослали на каторгу, и он провел там на поселении более четверти века[417].
Так начиналось XX столетие – «век – волкодав»…
Собор св. Екатерины в 1900–1930-е гг
С 1901 по 1905 г. приход Св. Екатерины возглавлял священник Ян Щиславский – это последние годы ограничения гражданских прав инославных христиан, живших в Российской империи. Отношение русского Двора к Римско-Католической Церкви не раз претерпевало изменения в зависимости от политической ситуации; но в целом позиции католичества в России укреплялись.
Пример такого рода приводится в «Энциклопедии права» (Киев, 1901), принадлежащей перу князя Е.Н. Трубецкого. В те годы в России существовал закон, согласно которому в Академию Генерального Штаба не принимались офицеры, женатые на католичках. «Недавно возникло затруднение по поводу принятия в Академию офицера, женатого на черкешенке католического вероисповедания, – пишет Е.И. Трубецкой. – В виду того что законодатель, очевидно, имел в виду лишь полек, закону дано было ограничительное толкование, и офицер был в конце концов принят»[418].
«Манифест о веротерпимости», изданный в 1905 г., отменил многие ограничения для инославных, и католики, жившие в России, использовали открывшиеся перед ними возможности. В начале XX в. Католическая Церковь имела в России 12 епархий; в Санкт-Петербурге действовало 8 католических соборов и не менее 10 приходских и домовых церквей[419]. В храме Св. Екатерины установили большой оргáн фирмы «Валькер»; здесь постоянно звучала музыка, давались концерты духовной музыки.
После опубликования «Манифеста о веротерпимости» стала возможной публикация материалов, в которых выражалась симпатия к инославным конфессиям. Так, в стихотворении Сергея Копыткина «В Польше» есть такие строки:
Вот остров… скромная капелла,
У перепутья двух аллей
Студеный ключ воркует смело
В объятьях ласковых ветвей,
Играет ветер в тростнике.
В капелле – служба! Льется пенье
На странном чуждом языке,
Но я внемлю ему в волненьи.
Ведь Бог один – как жизнь одна!
Гляжу я с верой и отрадой
На крест со статуйкой Христа
С неугасимою лампадой…[420]
С 1905 г. общину св. Екатерины возглавлял священник Констанций Будкевич. Тогдашнюю атмосферу приходской жизни описывает отечественный религиозный философ В. Розанов: «Колорит религии этих простых людей тот же простой и теплый, чистосердечный и наивный, как и у нас. Посмотрите на солдат поляков и литвин, приходящих к исповеди в церковь Св. Екатерины на Невском. У католиков только больше лиризма в вере, у нас – эпического, красивого спокойствия»[421]. В те годы число прихожан (коммуникантов) достигало в храме Св. Екатерины 32 тысяч человек.
Дальнейшая история прихода св. Екатерины достаточно полно изложена в книге петербургского исследователя С. Шульца; сведения, собранные им, неоднократно приводились в настоящем обзоре, и, пользуясь случаем, автор выражает ему свою признательность.
В 1907 г. стараниями священника Антония Малецкого организована первая в Петербурге гимназия с преподаванием на польском языке. В 1912–1913 гг. в ней обучалось 478 учеников.
В 1907 г. в Санкт-Петербург приехала мать Урсула (урожд. графиня Юлия Ледуховская; 1864–1939), основательница общины сестер урсулинок. При ее деятельном участии организовали интернат для девочек, учившихся в женской гимназии при храме. Она осуществляла руководство интернатом с 1907 по 1914 г. После начала Первой мировой войны мать Урсула, как австрийская подданная, вынуждена покинуть Россию. 20 июня 1983 г. за свою подвижническую деятельность мать Урсула, через 44 года после смерти, причислена к лику святых Римско-Католической Церкви (Приложение 3).
Вскоре после захвата власти большевиками, в 1918 г., принадлежащие собору дома причта на Невском проспекте и Итальянской улице национализировали. Закрыли Римско-Католическую Духовную Академию. Вскоре прекратились занятия и в гимназиях. В марте 1923 г. арестованы глава Римско-Католической Церкви в России архиепископ Ян Цепляк, настоятель собора Св. Екатерины Констанций Будкевич, капелланы храма Ян Василевский, Павел Ходневич и еще 11 католических священников. Их обвинили в противодействии изъятию церковных ценностей из католических храмов и контрреволюционной пропаганде, ведущей к ослаблению пролетарской диктатуры. 14 марта 1923 г. в Москве начался судебный процесс над арестованными священниками, так называемый «процесс ксендзов». Через 10 дней вынесли приговор. Суд признал виновными «…Яна Гиацинтовича Цепляка и Константина Юлиановича Будкевича в сознательном руководстве… контрреволюционными действиями организацией Петроградских католических священников, направленными к сопротивлению Советской власти, ослаблению пролетарской диктатуры, восстановлению старых имущественных прав Церкви и провокации масс прихожан к выступлению против Советской власти, а также в отказе исполнять советские законы… А потому приговорил: Цепляка и Будкевича подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять».
Других подсудимых, большинство которых составляли священники собора Св. Екатерины, приговорили к различным срокам тюремного заключения: от 3 до 10 лет. Под давлением протестов английского и польского правительств и многочисленных общественных организаций смертный приговор архиепископу Яну Цепляку заменили 10-летним тюремным заключением. Приора собора Констанция Будкевича казнили ночью 31 марта 1923 г. в подвале Всероссийской Чрезвычайной комиссии на Лубянке выстрелом в затылок.
После «процесса ксендзов» собор Св. Екатерины продолжал оставаться действующим до 1939 г.; однако его обслуживали теперь французские священники: до августа 1935 г. – епископ Амудрю, а затем, священник Кловис Флоран[422].
В конце 1920-х гг., по свидетельству А.Э. Краснова-Левитина: «В Питере было 6 действовавших католических церквей. Главным центром католичества был великолепный кафедральный собор святой великомученицы Екатерины на Невском проспекте. Весь облицованный внутри белым мрамором, построенный в духе строгого классицизма, он напоминал античные храмы. Большинство прихожан были поляки, и служба (согласно конкордату Ватикана с Пилсудским) совершалась наполовину на латинском, наполовину на польском языках: священнические возгласы произносились по латыни, все песнопения – на польском языке»[423].
«Другой великолепной католической церковью являлся храм св. Станислава на Офицерской улице (ныне – ул. Декабристов), – продолжает А. Краснов-Левитин. – Существовали также костелы в селе Смоленском, на 23-й линии Васильевского острова (бывший женский католический монастырь), маленький храм на Петроградской стороне и храм Парижской Богоматери (французская церковь) в Ковенском переулке. И при этом обилии храмов на весь Питер был только один священник – француз. Все остальное католическое духовенство во главе с епископом арестовали. Священник не знал ни одного слова по-польски; говорил он только на ломаном русском языке с сильным французским акцентом, так что никто ничего не понимал. Помню одну его проповедь, в которой все время чередовались слова „мой батя“, „шатен“ (носовое ен) и „ушасни“. Только потом я понял, что „батя“ означает „братья“, „шатен“ – сатана, а „ушасни“ – ужасный.
Каждое воскресенье патер объезжал все храмы, из которых каждый отстоял от другого на расстоянии 7–8 км. Кроме того, имелись католические храмы в пригородах, которые также посещались этим единственным в области священником. Очень трогательно было видеть, как сотни людей часами ожидали в храме прибытия священника, чтоб исповедаться и причаститься, а в ожидании пели трогательные песнопения о Божией Матери на польском языке. Исповедь была также трудным делом, так как исповедоваться приходилось на русском языке, и около церковного ящика старушки-польки диктовали грамотеям свои грехи, которые затем переводились на русский язык, чтобы вручить эту бумажку патеру.
Помню также, как перед Пасхой 1933 г. в храм Великомученицы Екатерины на Невском польские женщины приносили освящать вместо куличей маленькие булочки, а одна старушка принесла освятить ломоть черного хлеба. (Хлеб выдавался по карточкам, и муку достать было невероятно трудно). Во всем этом было нечто трогательное и поэтическое, и чувствовалась большая внутренняя сила, живое религиозное чувство»[424].
