Александра Давид-Неэль - Посвящения и посвященные в Тибете
Впоследствии те из буддистов, чей разум не смог подняться до высот духовного совершенства этого рода, противопоставили бодхисаттву архату. Они превратили бодхисаттву в фантастического героя, чье чрезмерное милосердие часто проявлялось в невероятных деяниях, которые иногда противоречили здравому смыслу или даже были жестокими и безнравственными.
Самой популярной историей о бодхисаттве, вызывающей слезы у тысяч простодушных верующих от далеких границ тропического Цейлона до северных степей Монголии, является рассказ о Вессантаре.
Вессантара дал обет никогда не отказывать в том, о чем его просят, чтобы посредством накопления заслуг и благодеяний подготовить себя к возможности стать буддой.
Получилось так, что, будучи принцем и наследником трона, он отдал врагу волшебный камень[112], который обеспечивал процветание и непобедимость отцовского царства. Завладев этим талисманом, враги вторглись в страну, грабя и убивая ее жителей. Безмятежность нашего героя ни в коей мере не была нарушена этим несчастьем. Он оставался верен своему обету – только обет имел для него значение.
Абстрактная добродетель такого рода не получила одобрения у министров при дворе отца: они изгнали принца. Верная жена Вессантары разделила его участь вместе с двумя детьми. Они поселились в лесу в убогой лачуге. Однажды там появился старый брахман. У него не было слуг, и поэтому он попросил Вессантару отдать ему детей в услужение. И тот с радостью сразу же отдал их брахману. Маленькая девочка и ее брат просили отца не отдавать их, потому что злой брахман будет с ними плохо обращаться, но и здесь принц не нарушил своего обета. Он даже обрадовался такой возможности проявить свое милосердие. Вскоре ему представилась еще одна возможность: в этот раз он отдал свою жену. В конце концов он предложил свои глаза слепому, чтобы «тот мог воспользоваться ими вместо своих»[113].
Авторы таких историй представляют себе права главы семьи совершенно не так, как мы. С их точки зрения муж является законным собственником жены и детей. Отдавая их, он просто распоряжается своим имуществом. Поэтому поступок бодхисаттвы не вызывает у них возмущения: они расценивают этот поступок просто как отказ от очень дорогих вещей, то есть как великую жертвенность. В настоящее время такие варварские представления существенно изменились даже у народов, стоящих в стороне от цивилизованного мира, и современные последователи Вессантары часто утверждают, что «на самом деле он отдал свою жену и детей с их согласия».
Разумеется, эта история заканчивается хорошо: старый брахман оказался богом, который хотел испытать Вессантару, и вернул ему жену и детей. Другой бог «вернул ему глаза, ставшие еще более прекрасными, чем прежде», а вражеский царь возвратил драгоценный камень. Было бы удивительно, если бы совесть авторов подобных историй не возмутилась страданиями невинных жертв своего чрезмерно милосердного героя. Однако, по-моему, было бы ошибочно допускать такую оценку. Этих авторов интересовал один только принц, именно его они не хотели покинуть в его несчастьях, остальные же были для них просто номинальные персонажи, статисты, не представляющие никакого интереса. И, как это часто случается не только в сказках, но и в реальной жизни, экстравагантное милосердие, к которому обязывает бодхисаттву его обет, оборачивается не чем иным, как чудовищным эгоизмом.
Некоторые ламы-мистики отказываются признавать эту историю, хотя она и повсеместно известная, но никак не может быть связанной с махаяной. Они говорили мне, что она характерна для «малой колесницы». Ее герой жаждет сам насладиться восторгом от распространения в мире счастья и просветления; он не испытывал бы тех же чувств, если бы то же самое даровал человечеству другой будда. Он полон веры в реальность своего «я». Кроме того, здесь будда рассматривается как «личность». Принц не понял истинную суть будды как существа вселенской «мудрости».
С другой стороны, есть истории о бодхисаттвах, которые считаются этими ламами, как выражающие подлинный дух махаяны. Следующая история пользуется широкой известностью во всех буддийских странах.
По лесу бродил некий молодой принц (говорят, что это был исторический Будда в одной из своих прошлых жизней). Страшная засуха иссушила родники, в руслах рек остались только песок и галька, листья деревьев, сожженные солнцем, превратились в пепел, звери убегали в другие земли. И вот, среди всего этого опустошения принц увидел неподалеку тигрицу с тигрятами, умирающую от голода. Дикий зверь тоже заметил бодхисаттву. В глазах тигрицы можно было прочесть желание напасть на столь доступную добычу, чтобы накормить своих детенышей, которых она больше не могла кормить и которые скоро должны были погибнуть от голода. Но она обессилела и не могла встать на лапы и совершить прыжок и продолжала лежать – этакое жалкое воплощение материнского отчаяния и жажды жизни.
После этого молодой принц, преисполненный сострадания и жалости, свернул с пути, подошел к тигрице и предложил ей в качестве корма свое тело.
Самое прекрасное в этой истории то, что она лишена обычного в таких случаях чудесного конца. Ни один бог не вмешивается, принца заживо съедают, и занавес опускается, скрывая тайну того, что может последовать дальше.
По всей вероятности, это всего лишь легенда, но мне кажется, и не вполне безосновательно, что поступок подобного рода и впрямь мог произойти. Трудно измерить глубину милосердия и самоотречения, которой достигают некоторые буддийские мистики.
Единственным в сущности махаянистским актом, который вызывает величайшее почитание у массы верующих ламаистов, является отказ мифических бодхисаттв, как, например, Ченрези, от вступления в нирвану.
Хотя благодаря этому благодеянию они и получают право на нирвану, но их ревностный альтруизм заставляет их отказаться от нее, чтобы продолжать помогать своим смертным собратьям, ибо будды, вступившие в нирвану, больше не могут этого делать.
Сентиментальные произведения такого рода имеют огромный успех в Тибете. Отзвук этого мы встречаем в многочисленных ритуалах, когда святых лам и других героев умоляют не вступать в нирвану, чтобы они продолжили защищать своих собратьев.
Невозможно придумать что-либо более противоречащее учению буддизма, чем идею о том, что нирвану можно отвергнуть. Можно не войти в рай как определенное место, но нирвана по сути своей – состояние, автоматически возникающее вслед за исчезновением неведения, и тот, кто достиг знания, не может, как бы он ни хотел этого, не знать того, что он уже знает.
Учителя мистицизма не заблуждаются на сей счет, и, несмотря на свою популярность, эти ошибочные представления о поведении бодхисаттв отсутствуют в наставлениях, даваемых ученикам, которых они приняли для посвящений высших уровней.
Желание самому стать буддой кажется им свидетельством полного непонимания того, что они называют «сознанием Будды». Будды в человеческом облике или те, кто способен принять различные формы в других мирах, – всего лишь манифестация (тулку) этого «я», которое мы тем не менее должны остерегаться воспринимать как «личность».
Чтобы выразить свое отношение к усилиям легендарных бодхисаттв или тех, кто хотел бы подражать им, некоторые ламы прибегают к необычным притчам.
«Представьте себе, – сказал мне один из них, – что в ясный солнечный день человек упорно пытается зажечь светильник, свой светильник, чтобы посветить самому себе и кому-нибудь другому. Тщетно указывать ему на ясный день, на то, что солнце одинаково светит для всех. Он отказывается воспользоваться этим сиянием и жаждет только света, порожденного им самим. Весьма вероятно, что глупость этого человека вызвана его неспособностью увидеть солнечный свет; для него он не существует, непроницаемая завеса мешает ему воспринять его. Что же такое это завеса? Страстная влюбленность в свое «я», свою личность, свои деяния, рассудок (ртогпа), столь далекий от понимания (ртогспа)».
Здесь перед нами весь тибетский мистицизм, великий принцип которого гласит: нет ничего, что нужно «делать», есть только то, что надо «не-де-лать». Я уже как-то говорила, что созерцатели среди лам сравнивают духовную тренировку с процессом очищения или прополки.
В то время как малочисленная элита мыслителей придерживается этих или сходных с ними идей, популярные верования в бодхисаттв все больше вязнут в трясине нелепицы и порождают множество смешных случаев. Они позволяют некоторым ламам оправдывать те противоречия в поведении, которые оскорбительны для чувств верующих, и превращать их в достойные похвалы акты самоотречения и почитания. Посмотрим, как это происходит.
Лама – глава школы или линии преемственности учителей, или просто настоятель монастыря, но в любом случае тулку[114] – искусно распространяет слух о том, что и на протяжении своих прошлых жизней он выполнял роль того же настоятеля, теперь же он достиг последнего воплощения. Его духовное совершенство достигло конечной стадии, и после своей смерти он войдет в нирвану.
