Роберт Пински - Жизнь Давида
«Посему я советую: пусть соберется к тебе весь Израиль, от Дана до Вирсавии, во множестве, как песок при море, и ты сам пойдешь посреди его; и тогда мы пойдем против него, в каком бы месте он ни находился, и нападем на него, как падает роса на землю; и не останется у него ни одного человека из всех, которые с ним; а если он войдет в какой-либо город, то весь Израиль принесет к тому городу веревки, и мы стащим его в реку, так что не останется ни одного камешка» (II Цар. 17, 11–13).
Авессалом и его компания предпочитают применить против Давида этот гиперболический, почти поэтический план вместо быстрой хирургической операции, которую рекомендовал Ахитофел; это ошибочное решение повествование приписывает желанию Господа навлечь зло на Авессалома.
Хусий Архитянин сообщает о принятом решении священникам Садоку и Авиафару, агентам Давида, и те, в свою очередь, посылают гонца к Давиду, который тут же в поисках безопасного убежища уходит за Иордан вместе со всеми своими людьми. Авессалом же, очевидно, в это время пребывает в окружении наложниц — и в окружении видений будущего триумфа.
А Ахитофел? Что делает этот мудрец? Традиция, зафиксированная в мидраше, говорит, что Ахитофел обучал многочисленных учеников, и в их числе был афинский мудрец Сократ. Другими словами, Ахитофел — воплощение разума, а значит, и границ разума и осознания этих границ. Сообщение о том, что Ахитофел обучал Сократа, указывает на его невероятную одаренность, а также на то, что мудрец Ахитофел опрометчиво и беспорядочно делится своим даром и с греками, и с горячим непостоянным Авессаломом. Но теперь Ахитофел с полной и отчаянной ясностью понимает, что означает решение Авессалома:
«И увидел Ахитофел, что не исполнен совет его, и оседлал осла, и собрался, и пошел в дом свой, в город свой, и сделал завещание дому своему, и удавился, и умер, и был погребен в гробе отца своего» (II Цар. 17, 23).
Слова «дом свой», «город свой», «отца своего» еще раз показывают, что это конфликт не только общенациональный, — самоубийство Ахитофела, как цикута Сократа, признает связь общественного с личным.
Как предвидел Ахитофел — и как предвидел Давид, которого уведомили шпионы и агенты, — Авессалом переправляется через Иордан и попадает в Галаад. На место Иоава он поставил во главе войска Амессая (еще одного кузена, связанного с домом Иессея). Это шанс Авессалома переделать песнопение, услышать женщин, поющих: Авессалом победил десятки тысяч. С другой стороны, Давид опять стал военным лидером и вообразил, что еще может быть воином, несущим свое оружие в битве:
«И осмотрел Давид людей, бывших с ним, и поставил над ними тысяченачальников и сотников. И отправил Давид людей — третью часть под предводительством Иоава, третью часть под предводительством Авессы, сына Саруина, брата Иоава, третью часть под предводительством Еффея Гефянина. И сказал царь людям: я сам пойду с вами. Но люди отвечали ему: не ходи; ибо, если мы и побежим, то не обратят внимания на это; если и умрет половина из нас, также не обратят внимания; а ты один то же, что нас десять тысяч; итак для нас лучше, чтобы ты помогал нам из города. И сказал им царь: чту угодно в глазах ваших, то и сделаю. И стал царь у ворот, и весь народ выходил по сотням и по тысячам» (II Цар. 18, 1–4).
Военачальник, но уже не воин, Давид-отец все еще защищает Авессалома:
«И приказал царь Иоаву и Авессе и Еффею, говоря: сберегите мне отрока Авессалома. И все люди слышали, как приказывал царь всем начальникам об Авессаломе» (II Цар. 18, 5).
Все люди слышали этот приказ, но при этом понятно, что Авессалом должен сегодня умереть.
Силы Давида уничтожили армию Авессалома, разбив ее наголову. В общей сумятице рабы Давида встретили Авессалома, ехавшего на муле, и стали свидетелями причудливой картины беспомощности и беды, когда по вине животного Авессалом зацепился волосами за низко растущие ветви деревьев. Узурпатор повис в воздухе, не на земле и не на небесах, застряв на полпути к смерти, — злополучный человек из ниоткуда, похожий на марионетку. Мул пошел дальше, подобный царству или течению жизни, которая продолжится уже без него, наверное, все еще прекрасного «от подошвы ног до верха головы». Авессалома обездвижила и ранила его собственная безрассудная сила.
В этой ситуации характер Иоава проявляется еще резче, чем в ситуации, когда он взял на себя убийство Авенира:
«Когда мул вбежал с ним под ветви большого дуба, то [Авессалом] запутался волосами своими в ветвях дуба и повис между небом и землею, а мул, бывший под ним, убежал. И увидел это некто и донес Иоаву, говоря: вот, я видел Авессалома висящим на дубе. И сказал Иоав человеку, донесшему об этом: вот, ты видел; зачем же ты не поверг его там на землю? я дал бы тебе десять сиклей серебра и один пояс. И отвечал тот Иоаву: если бы положили на руки мои и тысячу сиклей серебра, и тогда я не поднял бы руки на царского сына; ибо вслух нас царь приказывал тебе и Авессе и Еффею, говоря: "сберегите мне отрока Авессалома"; и если бы я поступил иначе с опасностью жизни моей, то это не скрылось бы от царя, и ты же восстал бы против меня» (II Цар. 18, 9-13).
Иоав выслушал человека, который говорит, как обыкновенный гражданин. Но Иоав не обыкновенный гражданин:
«Иоав сказал: нечего мне медлить с тобою. И взял в руки три стрелы, и вонзил их в сердце Авессалома, который был еще жив на дубе. И окружили Авессалома десять отроков, оруженосцев Иоава, и поразили и умертвили его. И затрубил Иоав трубою, и возвратились люди из погони за Израилем, ибо Иоав щадил народ» (II Цар. 18, 14–16).
Иоав демонстрирует стратегическое мышление военачальника: он решительно остановил битву, щадя уставшую армию, и решительно поступил с Авессаломом — человеком, за которого Иоав заступался и когда Авессалом был изгнан из Израиля, и когда Авессалома не допускали к царю. А теперь — три стрелы в сердце.
Когда новость о смерти Авессалома дошла до Давида, Иоав еще раз демонстрирует твердость характера:
«И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и когда шел, говорил так: сын мой Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!» (II Цар. 18, 33)
Так проявляется горе Давида. Поэт, писавший великие элегии на смерть Саула и Ионафана, царь, примирившийся со смертью первого ребенка Вирсавии и даже Амнона, эту смерть встречает без стоицизма и без красноречия. Или же его красноречие проявляется в повторении имени и очевидном преувеличении: «Кто дал бы мне умереть вместо тебя». После слез и повторений имени в горнице над воротами Давид повторяет то же самое еще раз, дома, когда с победоносной армией возвращается в свой город:
«И обратилась победа того дня в плач для всего народа; ибо народ услышал в тот день и говорил, что царь скорбит о своем сыне. И входил тогда народ в город украдкою, как крадутся люди стыдящиеся, которые во время сражения обратились в бегство. А царь закрыл лице свое и громко взывал: сын мой Авессалом! Авессалом, сын мой, сын мой!» (II Цар. 19, 2–4).
По одной из легенд, восьмикратное повторение скорбящим Давидом имени Авессалома производит такой эффект, что Авессалом — не заслужив этого самостоятельно — попадает в рай или, по некоторым версиям, в самую верхнюю и привилегированную часть состоящего из семи уровней ада. Другая легенда связывает восьмикратные причитания Давида с тем фактом, что восемь из его сыновей умерли в юности, в том числе безымянный младенец Вирсавии. Эти интерпретации подразумевают, что муки Давида происходят от того, что причина бунта и несчастного удела Авессалома — он сам. Давид-отец не смог защитить сына от фатальной и обреченной попытки стать Давидом.
Но у царя, особенно у царя харизматичного и вдохновляющего подданных, не может быть чисто личных эмоций — и Иоаву приходится напомнить Давиду об этом. После того как скорбь Давида заставила воинов, рисковавших жизнью ради него, вести себя «как крадутся люди стыдящиеся, которые во время сражения обратились в бегство», Иоав обретает истинное величие:
«И пришел Иоав к царю в дом, и сказал: ты в стыд привел сегодня всех слуг твоих, спасших ныне жизнь твою и жизнь сыновей и дочерей твоих, и жизнь жен и жизнь наложниц твоих; ты любишь ненавидящих тебя и ненавидишь любящих тебя, ибо ты показал сегодня, что ничто для тебя и вожди и слуги; сегодня я узнал, что, если бы Авессалом остался жив, а мы все умерли, то тебе было бы приятнее; итак встань, выйди и поговори к сердцу рабов твоих, ибо клянусь Господом, что, если ты не выйдешь, в эту ночь не останется у тебя ни одного человека; и это будет для тебя хуже всех бедствий, какие находили на тебя от юности твоей доныне» (II Цар. 19, 5–7).
Эти отважные и смелые призывы доходят до самой глубины сердца Давида и возвращают его обратно к царствованию. Иоав зовет Давида вернуться к самому себе, и Давид откликается. Он вновь объединяет Израиль и Иудею. Он вершит суд. Перед ним предстает Семей, тот самый, который плевался и бросал в царя комья грязи, камни, который оскорблял его на пути из Иерусалима, и теперь Семей униженно просит у Давида прощения, и Давид великодушно — а может быть, и благоразумно или даже из какого-то каприза — говорит этому человеку: «Ты не умрешь» (II Цар. 19, 23) и дает царскую клятву, что не отменит своей милости.
