Иеромонах Серафим Роуз - Человек против Бога
Христианство — в высшем смысле этого слова — это осмысленность, потому что Бог христиан является повелителем всего во вселенной, как в отношении вне Его, так и внутри Самого Себя, Того, Кто есть начало и конец всей твари. Искренно верующий христианин видит эту Божественную связь во всех областях своей жизни и мысли. Для абсурдиста — все разваливается, включая его собственную философию, которая может быть лишь недолговечным явлением; для христианина все взаимосвязано и друг другу соответствует, включая вещи несовместимые. Бессмысленность абсурда — это, в конце концов, часть более высокой осмысленности (если бы было иначе, то об абсурдизме вообще не стоило говорить).
Второе из затруднений, с которым мы сталкиваемся, касается подхода к исследованию. Недостаточно — если мы хотим понять абсурдизм — отвергнуть его из-за его ошибочности и того, что он противоречит сам себе. Разумеется, ни один компетентный ум не станет серьезно рассматривать претензии абсурдизма на истинность; с какой бы стороны мы ни подходили, абсурдистская философия противоречит сама себе. Чтобы провозгласить полную бессмысленность, нужно верить в то, что сама эта фраза имеет смысл, и, таким образом, ясно, что абсурдизм нельзя воспринимать серьезно как философию; все его утверждения должны истолковываться образно и часто субъективно. Абсурдизм на деле — как мы это увидим — не есть плод интеллекта, но продукт воли.
Философия абсурда, содержащаяся во многих современных произведениях искусства, но не выраженная в них прямо, к счастью, непосредственно изложена у Ницше, поскольку его нигилизм — это тот корень, из которого выросло дерево абсурдизма. У Ницше мы можем вычитать всю эту философию, а у его старшего современника, Достоевского, мы встречаем описание ее ужасающих последствий, которых Ницше, слепой к христианской истине, не смог предвидеть. У этих писателей, живших в переломный момент, между двумя мирами, когда мир осмысленности, основанный на христианстве, поколебался и начал возникать мир абсурда, основанный на отрицании истины, мы можем обнаружить практически все необходимое для понимания абсурдизма.
Откровение абсурдизма, до этого долго зревшее в подполье, выплеснулось в двух шокирующих фразах Ницше, столь часто цитируемых: «Бог мертв», — что означает попросту, что мертва вера в Бога в сердцах современных людей; и «истины не существует», означающей, что человечество оставило истину, открытую ему Богом, на которой некогда была основана европейская мысль и общественные учреждения. Оба утверждения верны в отношении атеистов и сатанистов, которые свидетельствуют, что они довольны и даже счастливы от отсутствия веры или отвержения истины. В той же мере это верно в отношении менее претенциозного большинства, у которого ощущение духовной реальности просто испарилось, что выражается в равнодушии к этой реальности или же во множестве лжерелигий, за которыми скрывается равнодушие к истине. Но даже среди все уменьшающегося меньшинства верующих (тающего как внешне, так и внутренне), для которого мир иной более реален, нежели мир сей, — даже над ними тяготеет «смерть Бога» и делает для них мир чуждым и странным. Ницше в своей «Воле к власти» кратко выразил смысл нигилизма: «Что значит нигилизм? То, что наивысшие ценности теряют свою ценность. Нет цели. Нет ответа на вопрос "почему?"».
Короче говоря, все становится сомнительным. Восхитительную веру мы видим у отцов и святых Церкви и у всех истинно верующих, когда всё — и мысль, и жизнь — соотносится с Богом, когда во всем видится Он как начало и конец, когда все воспринимается как Его воля, — эта вера, скрепляющая и не дававшая некогда распадаться миру, обществу и человеку, сегодня исчезла, и на вопросы, на которые раньше люди получали ответы у Бога, сегодня для большинства нет ответов.
Существовали также иные формы бессмыслицы, нежели современный нигилизм и абсурдизм, и другие виды осмысленности помимо христианства. В этих формах человеческая жизнь получает смысл или теряет его лишь до определенной степени. Люди верующие и следующие, например, традиционному индуистскому или китайскому мировоззрению, получают некоторую меру истины и мира, который дает истина, — но истины не абсолютной, и не того мира, который «превыше всякого ума», который абсолютная истина дает. Те, кто отпадают от относительной истины, не теряют всего, как отступники от христианства.
Только христианский Бог — одновременно всесилен и всемилостив, только христианский Бог, по Своей любви, обещал людям бессмертие и Своей властью приготовил Царство, в котором воскрешенные из мертвых будут жить в Боге как боги. И этот Бог и Его обетование кажется столь невероятным для обычного человеческого разумения, что человек, уверовавший в Него и затем отрекшийся от Него, никогда не сможет поверить ни во что сколько-нибудь достойное. Мир, из которого уходит такой Бог, человек, в котором погасла такая надежда, — «абсурдны» с точки зрения тех, кто пережил это разочарование.
«Бог мертв», «истины не существует» — обе фразы представляют собой откровение об абсурдности мира, в центре которого нет больше Бога, в сердцевине которого — ничто. Но именно здесь, в самом сердце абсурдизма, наиболее очевидна его зависимость от христианства. Одним из главных положений христианской доктрины является creatio ex nihilo: творение мира Богом не из Себя Самого, не из предсуществовавшей материи, но из ничто. Не понимая этого принципа, абсурдист свидетельствует о его истинности, извращая и пародируя его, пытаясь аннигилировать творение, возвращает мир в то самое ничто, из которого в начале Бог вызвал его. Это можно видеть и в утверждениях абсурдистов, что в центре всего находится пустота, и в присущем в той или иной мере всем абсурдистам скрытом убеждении, что для человека и его мира было бы лучше вообще не существовать. Эта попытка аннигиляции, эта вера в бездну, лежащая в основе учения абсурдистов, принимает свою осязаемую форму в атмосфере, царящей в произведениях «абсурдного» искусства. В творчестве тех, кого можно назвать обыкновенными атеистами — таких писателей, как Хемингуэй, Камю и множества других художников, чей взгляд не проникает глубже осознания безвыходности ситуации и чье воодушевление не идет дальше некоего стоицизма в попытке взглянуть в глаза неизбежному, — в искусстве этих людей атмосфера пустоты передается через скуку, через отчаяние, которое, впрочем, можно вынести, и вообще через ощущение, что «ничего не происходит». Но есть и другой род абсурдистского искусства, в котором к настроению безысходности примешивается элемент неизвестного, что-то вроде смутного ожидания, ощущения, что в абсурдном мире, где в принципе «ничего не происходит», также и «все может случиться». В этом искусстве реальность превращается в ночной кошмар и земля — в чужую планету, по которой странствуют люди, не столько потерявшие надежду, сколько растерянные, потерявшие уверенность в том, где они, что они могут найти, кто они сами, — во всем, но не в том, что Бога нет. Таков странный мир Кафки, Ионеско и — в менее резкой форме — Беккета, ряда авангардистских фильмов, таких как «В прошлом году в Мариенбаде», электронной и прочей «экспериментальной» музыки, сюрреализма во всех видах искусства, а также современной живописи и скульптуры — особенно с будто бы «религиозным» содержанием, где человек изображен недочеловеком или демоническим существом, всплывшим из неведомых глубин. И это мир Гитлера, поскольку его владычество было совершеннейшим политическим воплощением того, с чем мы сталкиваемся в философии абсурда.
Такая атмосфера возникает, когда «смерть Бога» становится осязаемой. Очень характерно, что Ницше в том же абзаце, где мы из уст сумасшедшего впервые слышим: «Бог умер», изображает все мироощущение абсурдистского искусства:
«Мы Его (Бога) убили, вы и я! Мы все Его убийцы! Но как мы сделали это? Как удалось нам выпить море? Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта? Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда теперь движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы будто в бесконечном ничто? Не дышит ли на нас пустое пространство? Не стало ли холоднее? Не наступает ли все сильнее и больше ночь?» [72]
Таков абсурдный пейзаж — пейзаж, где нет ни верха, ни низа, ни правды, ни лжи, ни правого, ни виноватого, потому что утрачен общепризнанный ориентир. В другом, более непосредственном и личном выражении откровение абсурдизма проявилось в отчаянном восклицании Ивана Карамазова: «Если бессмертия нет, то все позволено». Некоторым это может показаться криком освобождения, но всякий, кто глубоко размышлял над тем, что такое смерть, или на своем опыте столкнулся с реальным ощущением личной неминуемой кончины, знает об этом. Абсурдист, хотя он отрицает бессмертие, по крайней мере признает, что этот вопрос центральный, — то, до чего не способны додуматься в большинстве своем гуманисты, занятые бесконечными увертками. К этому вопросу можно быть равнодушным лишь в том случае, если не иметь любви к истине или если эта любовь омрачена обманчивыми и преходящими вещами, когда вместо истины люди стремятся получать наслаждения, заниматься бизнесом, культурой, приобретать мирские знания или что-то в этом роде. Самый смысл человеческой жизни зависит от того, правильно или ложно учение о бессмертии человека.
