Михаил Сарбучев - Крещение Руси – благословение или проклятие?
Слава богу, что в разворованном бюджете не хватило денег на должное количество солярки!
Бунт – дело божье!
Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе,
Трезвон колоколов – язык смиренья рабий,
И рабства черная печать равно лежит
На четках и кресте, на церкви и михрабе.
Омар Хайам
Чудо, как-то в познание не хотят прийти: огнем, да кнутом, да виселицею хотят веру утвердить! Которые-то апостолы научили так? – не знаю. Мой Христос не приказал апостолам так учить, еже бы огнем, да кнутом, да виселицею хотят в веру приводить.
Протопоп Аввакум
Современная РПЦ рисует образ ХХ века, начало которого отмечено размахом антицерковных выступлений большевиков, как нечто уникальное и беспрецедентное, но исторические факты демонстрируют совершенно иное. Террор в отношении духовенства был едва ли не обязательным атрибутом любого русского бунта, как известно, «бессмысленного и беспощадного». Можно даже сказать, это своего рода «традиция». В чем секрет такой лютой ненависти простого народа к духовенству? Именно не к христианской вере как таковой, а к ее служителям. Причем ненависти самого простого народа, мужика, казака, почему-то историки умалчивают о религиозной подоплеке крестьянской войны под предводительством Ивана Болотникова, Степана Разина, Кондратия Булавина, а между тем религиозный аспект этих войн был едва ли не важнее социального. Так называемый церковный раскол был вовсе не следствием «реформ» архимандрита Никона. Это было лишь «официальное оформление» брожения, которое началось за полстолетия до того. Русь времен «Раскола» (см. карту на вкладке) представляла собой поле бесконечной гражданской войны, «где леса и поля превратились в плацдармы». Ох, не была едина «святая» матушка-Русь! И ключевым моментом бесконечной русской религиозной войны было не столкновение веры и неверия или христианства и язычества, а столкновение одной и той же веры, но разного понимания того, что значит «вера истинная».
Если говорить о русских «национальных кодах», то, думаю, мало кто будет спорить с тем, что одним из таких кодов всегда была готовность «умереть за правду», за абстрактную идею. «Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать» (М. Светлов). При этом, что происходит с собственной хатой, рушится ли она, нуждается ли в мужицком догляде, зачастую совершенно не важно, чем, кстати сказать, враги со временем научились пользоваться. Мы можем простить противнику все, кроме одного – отличного от собственного понимания слова «правда». Замени «правда» на «истина», и это уже поле для непримиримого теологического диспута. А опыт, который критерий истины, в таком споре возможен лишь вследствие личного общения с «третейским судьей» – т. е. собственно Богом. Понять, кто из спорщиков «истинный» приверженец «правды», можно, только если обоих отправить на очную ставку с «третейским судьей». Собственно, этого было в истории нашей матушки-Руси сколько угодно. «Правильное» православие дралось с «неправильным», и дрались они не на жизнь, а на смерть, горели на кострах еретики (как в Европе), и вовсе не всегда «добровольно». Крестьяне поднимали на вилы ненавистных церковных чинуш, отступивших, по их мнению, от правды и справедливости. Церковные чинуши, спасшиеся от вил, призывали «федералов», и тогда уже летели головы правдоискателей. Имели место довольно загадочные события и ранее, например, в эпоху «татаро-монгольского завоевания» Руси. Загадочные, если взять за чистую монету свидетельства официальных историков.
Великая батыевская чистка
Весной 1238 года имел место поход Батыя на Владимир. Об этом упоминается в летописях, современных исторических источниках, церковной литературе. Официальные историки говорят: «Взяв Рязань в 1237 году, Батый весной 1238 года со своей конницей ворвался в город Суздаль» и, как далее сообщается, сжег Суздаль, а население частично истребил, частично взял в плен. В этих же источниках много говорится о «зверствах, учиненных над народом». Однако Лаврентьевская летопись повествует об этих событиях более конкретно: «Татары разбили станы свои у города Владимира, а сами пошли и взяли Суздаль, и Святую Богородицу (собор. – М. С. ) разграбили, и двор князя сожгли, и монастырь Святого Дмитрия сожгли, а другие разграбили; а монахов и монахинь старых, и попов, и слепых, и хромых, и глухих, и натруженных, и всех людей иссекли, а что монахов юных, и монахов, и попов, и их жен, и дьяконов с женами, и дочерей их, и сыновей их – всех увели в станы свои и сами пошли к Владимиру» [54] . Удивительная история с чисто военной точки зрения – бросить лагерь под стенами осаждаемого города и ввязаться в новую осаду? Ведь наверняка же суздальцы не откроют ворота просто так, как не открыли их владимирцы? Какое-то время это займет. Начать осаду одного города и «на 5 сек.» отлучиться, чтобы взять другой? И таки взять его! Что-то тут не клеится, равно как и весьма загадочен «избирательный» геноцид монгольских татар, который коснулся далеко не всех жителей Суздаля, хотя это было вовсе не в правилах русских междоусобиц. Например, Ипатьевская летопись так описывает взятие Киева Андреем Боголюбским (суздальским князем) лета 1169 года, 8 мая: «…грабили же два дня весь град, и не было милости никому: ни церквам (выделение мое. – М. С. ), ни крестьянам, ни всем, кого вязали. И были в Киеве стенания великие жителей его, и печаль, и скорбь неутешная…» Причем это «свои», христиане, более того, князь Боголюбский (получил прозвание не за любовь Бога к нему, а по вотчине Боголюбово, где и находился княжеский двор) был канонизирован Русской православной церковью около 1702 года в лике благоверного (память 4 (17) июля), за какие заслуги ему Господь простил массовое разорение христианских церквей, история умалчивает, но на то они и пути Господни, что неисповедимы… Что же хотеть от «поганой татарвы»? Казалось бы, вполне логично – иноверцы истребляют в первую очередь своих «идейных противников». Но иноверцы еще и заставляют побежденных обращаться в свою веру. Иначе военная победа бессмысленна. Большевики старались обустроить клубы и библиотеки – точки своего агитпропа именно в церквях. (Правда, отчасти это еще объяснялось тем, что храм зачастую был единственным каменным строением в округе, которое в случае, если вдруг власть стремительно переменится, а на Руси такое не редкость, могло бы стать еще и долговременной оборонительной точкой.) Батый за все время своего «военного правления» ни разу не перестроил христианский собор в мечеть, ни разу не воздвиг кумира Перуна, ни одного русского не обратил в тенгрианство. Его, видимо, вполне устраивало вероисповедание его названого сына благоверного же князя Александра (Невского). Так что речь могла идти не о «религиозной» подоплеке избиения монахов и попов, а о каких-то других причинах. Скорее всего, их посчитали в чем-то отошедшими от законов «правды» и «справедливости». Возможно, даже суздальцы, узнав о приближении войска, которое по идее было призвано «поддерживать порядок», послали челобитчиков к Батыю. А уж казаки решили задачу в традиционном для них ключе. (Вспомним хотя бы «Волчью сотню» Андрея Григорьевича Шкуро.) Таким образом, эта карательная операция прошла при полном отсутствии сопротивления со стороны простых горожан, более того, возможно, даже при их активной поддержке. Потому и «бросил» Батый свой лагерь, что понимал – много времени эта акция не займет, на стены лезть не надо будет. День – туда, день – обратно. Ночь на «активные мероприятия». Даже если владимирцы и догадаются, что лагерь пуст, просто не успеют подготовить и провести эффективную вылазку.
Без попов
Начиная миссионерскую деятельность, Православная кефалическая грекороссийская церковь не учла одного важного момента, что на Руси к тому, кто заявляет о своей монополии на истину, счет предъявляется особый. Если ты скромно жуешь сопли в сторонке, мямля «Что есть истина?..» – то, пожалуй, тебя и не тронут: ищет человек – делом занят! Но если уж вышел в центр круга и заявил: «Ведаю!» – изволь отвечать! Взялся, как говорится, за гуж. И если обещал «правды», а по факту «не справился» – отвечай! По всей строгости военного времени (а его у нас другого-то, за редким исключением, и не бывает). Так «персональная ответственность» за несовершенство мира была возложена на священников-миссионеров.
Возникло малообъяснимое, но в то же время весьма известное крестьянское суеверие: если встретил священника – к несчастью. Этнограф С. Максимов писал по этому поводу: «Суеверный народный обычай при встрече со священниками, почитаемой дурным знаком, указывающий на некоторые предосторожности, вроде бросания щепок на след и другие приемы, народился во времена глубокой древности: толковники объясняли нам, что во времена язычества на Руси священник как представитель новой веры, проповедник христианства и креститель, мог быть грозным для тех, которые еще коснели в идолопоклонстве. Когда встречный снимал перед ним шапку, складывал руки так, что правая рука приходилась на ладонь левой, и подходил под благословение, значит, прав человек: получи благословение и ступай своей дорогой. В противном случае скажи: кто ты, и во что веруешь, и умеешь ли крест класть на лоб; если же ничему такому не навык и не научился, ступай ко властям гражданским. Эта власть «отдаст за приставы» и пособит духовному клиру приобщить к стаду верных новую овцу более надежными и внушительными средствами, чем устная убеждающая проповедь» [55] .
