Александр Мень - История религии (Том 6)
Здесь обнаруживается сходство стоицизма не только с доктринами Индии и Китая, но и с позднейшими попытками Спинозы и Лейбница оправдать статическую концепцию бытия. Это воззрение бесконечно далекое от библейского, с его видением истории и отказом принять действительность такой, как она есть. В Библии - протест и надежда, в стоицизме - покорность и безысходность.
Но как бы ни понимали стоики процесс миротворения, началом и концом всего они провозглашали Бога. Это не могло не поставить их перед проблемой традиционной религии. Первоначально, следуя своим учителям, киникам, они резко нападали на популярные представления о богах. Они утверждали, что Логос "не человекоподобен" (17). Однако, кроме богов мифологии, у греков была еще вера в Судьбу.
Отвергнуть ее или принять?
Решение, к которому пришел Зенон, было вполне в духе его монизма. Стремясь все привести к единому божественному Началу, он отождествил Логос с понятиями Рока и природной Необходимости. "Бог, Разум, Судьба, Зевс,- по его учению,- это одно и называется многими именами" (18). Он пытался соединить несоединимое: бездушный естественный Закон и Провидение. Когда стоики говорили о коловращении Вселенной, Логос оказывался у них лишь неизменным Порядком, в силу которого все возникает и исчезает без смысла и цели. В то же время Логос благоговейно чтился как Отец и Промыслитель мира.
Этот лик Божий был для стоиков источником возвышенных религиозных переживаний. В гимне Клеанфа созерцание величия и красоты Зиждителя прямо переходит в молитву(19):
Радуйся, многоименный, всегда всемогущий, всесильный
Зевс, повелитель бессмертных, властитель природы, законом
Путь указующий миру тебя нам приветствовать должно.
Клеанф верит, что ни на небе, ни на земле нет никого, кто стоял бы выше Зевса. Он - само средоточие творческой силы и благости:
Жизнью обязан тебе одному на земле многородной
Всякий, кто в смертного доле движенью и звуку причастен.
Буду всегда потому воспевать твою дивную силу.
Весь этот пламенный мир, что вращением землю обходит,
Воле послушен твоей, добровольно тебе подчиняясь,
Власти орудьем своей во всесильной ты держишь деснице.
Неугасимый перун, обоюдоострое жаркое жало,
Мощным ударом своим всю жизнь во природе творящий.
Им направляешь ты разум всеобщий, повсюду разлитый,
Как в наименьших светилах проявленный, так и в великих.
Он тебя, Боже всевышний, царем и властителем ставит,
Так что без воли твоей ничего на земле не свершится.
Ни в неизведанной выси эфирной, ни в моря пучине.
Кажется, что вдохновенный поэт окончательно оставил отечественное многобожие и утвердился в вере во Единого. Однако поскольку космос и Бог одно и то же, то Зевса, проявляющегося во всем, можно чтить по-разному и под многими формами. А от этого один шаг до признания законности политеизма. Кто такие боги? Это лишь разные облики Зевса, вполне достойные почитания.
Неудивительно поэтому, что стоики очень скоро перешли от критики народных культов к неразборчивому религиозному эклектизму. Они были набожными не из лицемерия, как эпикурейцы и скептики, но с полной искренностью. "Добродетельные, - говорил один из них, - благочестивы, так как они сведущи в обычаях, касающихся богов: благочестие есть знание того, как служить богам... Только мудрецы - истинные священнослужители, потому что соблюдают жертвенные обряды, заботятся о храмах, очистительных жертвах и об остальном, касающемся богов"(20).
Понятно теперь, почему один из известных историков античности говорил, что "эллинская религия целиком укладывается в стоицизм". Кроме того, стоики усвоили и восточную астрологию. Зенон прямо называет светила богами. Клеанф, как мы уже говорили, видел в солнце "ядро" Логоса и. поэтому решительно протестовал против астрономических теорий Аристарха. Хрисипп собрал целую книгу предсказаний. Отождествление Логоса с природным Законом легко согласовывалось с астрологическими идеями.
Вполне в духе магического Миросозерцания космос изображался стоиками как многообразное проявление Божественного, как "общий город, община людей и богов"(21). Логос связует это многообразие в Целое, создавая во Вселенной симпатеамон олон - связь всего со всем.
Словом, обратной стороной монизма оказалось многобожие. Здесь произошло нечто подобное тому, что имело место в индуизме. Бхагавад-Гита, проповедуя Единого, но связанная пантеизмом, так же широко открыла двери всем формам язычества(22).
Говоря о стоической космологии и теологии, мы не должны забывать, что они строились с определенной целью - научить человека правильно жить. Устранив одним ударом вопросы о Судьбе, Законе и Провидении, слив их в мировом Логосе, стоики считали, что отныне найдены и прочные основания для морали.
Поскольку "каждый из нас есть часть этого мироздания", мы по необходимости должны избрать путь следования природе. Таков в глазах Зенона смысл кинической проповеди опрощения.
Откуда в человеке зло? Только от непонимания законов мира. Человек причастен Логосу, божественный огонь составляет центр его существа - разум. Порок, по мнению стоиков, не есть болезнь воли, но отклонение от разума. В этом они продолжали линию Сократа, полагая, что тот, кто своим умом осознал естественный порядок, уже вступил в царство добродетели. Пребывающий в неведении обречен злу. О таких безумцах Клеанф говорил с презрительным сожалением:
Жалкие! Вечно гоняясь за призраком блага летучим,
Общего в Боге закона не видят они и не слышат,
Следуя коему, жизнь они в счастье могли бы устроить.
Нет! В безрассудстве своем они к злу ослепленно стремятся,
Те ради славы пустой проявляя усердье не в меру,
Те неудачливый путь направляя к наживе позорной,
Те к растлевающей неге и к тела греховной усладе,
Зло принимая за благо, без устали мечутся люди
И добывают плоды нежеланные лживой надежды.
Нравственная дилемма для стоиков удивительно проста. Им непонятна драма воли, которая в своих метаниях парализует разум. Для них бессмыслицей звучали бы слова апостола Павла: "То, что ненавижу, то люблю", ибо они считали, что разум желает только добра. В силу же разума они верили беспредельно.
Ученики Зенона полагали, что людям достаточно лишь быть верными своей природе. Секрет счастья человека в нем самом. Добродетели, то есть "гармонического расположения", душа достигает "в силу самой себя". Страсти, которые терзают человека,- сумасшествие, отказ от разума. Они противоестественны. "Жить добродетельно, - писал Хрисипп, - это то же самое, что жить, исходя из приобретенного опытом знания того, что происходит в природе... ничего не делая такого, что запрещается законом"(23).
В отличие от Эпикура, стоики расценивали удовольствие как потребность неразумной, низшей части нашего существа. Со временем в стоицизме разовьется даже отвращение к плоти, напоминающее буддийское. "Скелет, который ты видишь у нас, мышцы и обтягивающая их кожа, лицо и послушные руки, равно и все другие члены, которыми мы окружены,-это оковы духа и тьма. Они подавляют, затемняют, заражают дух, отклоняют его от истины и навязывают ложь" (24).
Человек должен осознать, что цель, достойная его,- утвердить господство разума над иррациональными страстями. Покорные им становятся рабами; свободен лишь тот, кто послушен велению своего логоса-разума.
Но о какой свободе можно вообще говорить, если Бог есть и Судьба, и Необходимость? На это стоики отвечали, что человек может нарушить предначертания Природы, но тогда он обречен на жалкое прозябание. Если же он добровольно следует разуму, он выполняет свой космический долг (слово "долг" Зенон впервые ввел в философию). "Сообразно с долгом,говорил он,- то, что внушается разумом"(25).
Напрасно думают, будто порочные и злые, пренебрегшие долгом, могут быть счастливы. Их счастье призрачно и мимолетно. Они подобны больным, воображающим себя здоровыми. Добродетельный человек вознаграждается самой добродетелью. Если же жизнь ему опостылела, он имеет право распорядиться ею сам и прервать ее нить. Этому правилу следовали многие стоики.
Совершенный мудрец представлялся стоикам в виде сверхчеловека. Он "содержит в себе как бы божество", он пребывает вне преходящего; подобно Богу, он ни в чем не нуждается. Освободившись от желаний, он сливает свой логос с Логосом вселенским.
Стоицизм стал своеобразной формой бегства от мира. До конца последовательный стоик свободен от привязанностей, как йог или буддийский монах. У него нет семьи, нет желания славы, нет жажды наслаждений. Удовольствие в его глазах - глупость. Он суров, трезв, ничему не удивляется, ничего не страшится. Он равнодушен к любым превратностям жизни. "Ваше счастье - не нуждаться в счастье", - обращается он к людям (26). Это странным образом напоминает другой, казалось бы, противоположный вид бегства от мира - эпикурейство. Ведь именно Эпикур говорил, что высшее удовольствие - свобода от желаний.
