Николай Сербский - Индийские письма
— Так вот, Кумара Рам повторил отважный поступок святого Албана. Он вошел в темницу к Арджуне, одел его в свою мантию, а сам надел одежду Арджуны. Арджуна вышел из тюрьмы в обличье монаха, а Кумара Рам остался в тюрьме.
Я онемел от удивления.
— Но что сейчас будет? Разве обман не раскроется? Разве за Арджуной не помчится погоня? Разве Кумара не понесет наказание вместо Арджуны?
— Ничего, ничего. Мы не дети. Вот копия письма, которое Арджуна направил в суд через своего адвоката Махмуда Омара. Прочти его и верни, потому что Арджуна хочет отправить его и своему брату Раме. Арджуна надел монашескую одежду и не снимет ее. Он бхикшу, как и я.
Я взял письмо, прочел и вернул Арджуне.
— Карма! — воскликнул я.
«Карма!» — воскликнешь и ты, мой Рама.
Затем я спросил их:
— Значит, вы сейчас направляетесь в Гималаи, в пещеры отшельников?
— Не сразу. Мы дожидаемся третьего.
— Кумару?
— Кумару.
Вот тебе большие новости, и для тебя, и для меня, и для всей Индии.
Твой Пандава
47
Арджуна пишет своему брату Раме
Не стану утомлять тебя длинным письмом. Когда бы я захотел описать тебе все муки, которые перенес после нашего расставания в Индии, — муки внутренние и внешние, больше внутренние, чем внешние, — потребовалось бы мне бамбуковое дерево вместо пера и Ганг вместо чернильницы. Письмо, которое я направил в суд через моего адвоката Махмуда Омара, объясняет все вкратце. Посылаю тебе копию этого письма.
«Махмуду Омару, адвокату.
Салам, сахиб.
Когда ты будешь читать это письмо, я буду освобожден из тюрьмы. Не только из здания тюрьмы, в которую заперли меня люди, но и из тюрьмы, в которую я по безумию своему вверг свою душу.
Да не судит меня суд и да не осуждает. Я сам себя осудил намного строже, чем осудил бы меня суд земной. Я осудил себя на смерть, вернее на умирание, что тяжелее смерти. Я иду в Гималаи, чтобы умереть как саниязи. Я виновен в том, что связался с этой страшной женщиной–обманщицей. Виновен в том, что нарушил помолвку с Мирабай, дочерью честного воеводы Рамачандры. Виновен в том, что легкомысленно издал это воззвание к индийскому народу. Виновен, хоть и помимо воли, в смерти моей матери. Виновен перед всеми моими предками, славными Сисодиями. Виновен перед моим братом Рамой. Виновен перед всей Индией. Индия дала мне все, а я опозорил Индию. За такие преступления смерть — недостаточное наказание. Я должен не умереть, а умирать.
С сегодняшнего дня я бхикшу, а через несколько дней буду одинокий монах в гималайских лесных дебрях.
Прошу суд не наказывать Кумару Рама. Он мой избавитель, не только высвободивший меня из тюремных застенков, но и обративший к истине и пути. Всей Индии нужны такие люди, как Кумара Рам, сегодня даже больше, чем когда бы то ни было. Если бы суд приговорил его к темнице, Кумара только рассмеялся бы и сказал: “Да я же весь свой век провел во мраке гималайских пещер!”».
Вот такова моя карма, брат Рама.
Твой брат Арджуна
48
Пандит Гаури Шанкара пишет визирю махараджи Малабара
Ом, намо тримурти[61].
Я надоел своими многочисленными письмами из Европы нашему светлому махарадже — да сохранят его от злых духов всеиндийские аватары. Потому пишу тебе. А когда он будет в добром расположении и спросит о нас, тогда прочти ему это письмо.
Мы ни на день не собирались задерживаться в Сербии, а пробыли дольше, чем во Франции и Германии. Наш лондонский любитель Индии Митринович просил нас в Лондоне побывать на его родине в Сербии, и мы его послушали. И вот мы задержались в этой стране на шесть месяцев. Сейчас сентябрь, для сербов самая благоприятная пора, а для нас, индийцев, страшный холод. Просто невыносимо, особенно ночью. Но мы готовимся тронуться завтра в путь, на юг, а далее в Индию. Здесь люди не купаются каждый день, не говоря уже о том, чтобы мыться по несколько раз в день, как мы в Индии, и для нас это непривычно. Но это неудивительно, ведь они не потеют от жары так, как мы, а потому и не купаются.
О сербах могу еще сказать тебе, что это народ глубокий психологически, а по судьбе своей трагичный. Наступит время, когда будет всеми признано, что этот народ самый глубокий и самый трагичный во всей Европе. Если бы сербы остались верны своему патриархальному укладу, своим обычаям, своим законам и своим понятиям о человеке, семье и обществе, они стали бы самым счастливым и самым примерным народом из всех народов даже при своей трагичности. Мне кажется, что трагичная судьба сопутствовала им и постигала их именно из‑за расстройства во всем этом. Расстройство пришло через европейскую школу, в которой обучались государственные служащие. Сербия не имеет своей школы, своего воспитания молодежи. Здесь — корень всех зол. Если когда‑нибудь Сербия сможет освободиться от европейской школы и установить свой способ воспитания в духе вековых народных понятий, она снова исполнится духа святости и героизма, подобно сосуду, наполняющемуся и переполняющемуся медом или молоком и переливающемуся через край. Такая Сербия будет безмерно полезна и Европе, и нам в Индии.
А какова чужеземная, ненародная школа в Сербии, это ощутили и мы сегодня вечером. В зале университета был устроен «индийский вечер». Хотя Каллистрат настойчиво отговаривал нас идти на этот «вечер», мы все же пошли по желанию наших друзей доктора Ефима и Богдановича. Каллистрат ударял себя в грудь и восклицал: «Сейчас вы увидите сербский позор!».
С чего начать описывать тебе то, что не поддается описанию? Профессора и студенты из Софии, столицы Болгарии, написали своим друзьям в Сербию, чтобы те не принимали нас и не слушали, ведь мы якобы «английские агенты»! Представь себе! Мы даже не успели начать выступление. Сразу поднялся гам, крик, шум. Погас свет, и ад заклокотал. К нашему великому счастью, Каллистрат в темноте добежал до нас, схватил за руки и вывел на улицу. Пока мы удалялись, за нашими спинами слышалось клокотание ада несербской школы.
Это был настоящий танец Шивы! Ты знаешь, когда бог Шива разгневается, он поднимает вихрь среди людей.
…
А сейчас, когда я пишу это письмо, мои друзья укладывают вещи, чтобы завтра отправиться в путь. Каллистрат особенно настаивает на том, чтобы мы долее не задерживались. «Эти бесноватые могут завтра прийти и устроить перед этим домом демонстрацию». Мы вняли его совету.
Итак, через несколько часов мы покинем эту землю, но в сердце нашем никогда не угаснет любовь к сербскому народу. Пять столетий страдал этот народ от турецкой тирании{172}, а сейчас страдает от тирании своих отчуждившихся сыновей. Народ необыкновенно глубокий, но крайне трагичный. Скажи мне, визирь, бывает ли глубина без трагедии? И есть ли слава без трагичной судьбы?
Да отнимет Васудева половину моего века и да дарует тебе.
Твой верный и преданный
Пандит Гаури Шанкара
49
Монах Каллистрат пишет со Святой Горы Митриновичу в Лондон
Дорогой мой Душан, мир тебе и радость от Господа Иисуса Христа.
Ни тебя, ни меня не послушал комитет по встрече высоких гостей из Индии. И устроили в университете «индийский вечер», на котором наши гости пережили разочарование большее, чем некогда доктор Джон Мот и Рабиндранат Тагор. Я едва спас им жизнь. Они не могли прийти в себя несколько часов. Дрожали и молчали. Однако на следующий день к ним вернулось хорошее настроение. Они получили удовольствие от вида огромных толп народа, пришедшего провожать их на вокзал. Грозные проклятия бросали люди в адрес университета как «логова всех зол», «оплота иностранщины», «отравителя сербского народа». Воздух сотрясался от криков и восклицаний. Люди подходили, жали руки нашим гостям и извинялись со словами: «Простите, это были не мы и это не сербский народ. Это иностранщина, без Бога и без души». Дети подходили и целовали им руки. Наши гости были тронуты до слез. Когда поезд тронулся, грянуло громогласное восклицание: «Да здравствует Индия! Да здравствуют индийцы! Счастливого вам пути! Приветствуйте Индию! Приезжайте к нам еще!».
…
Доктор Ефим и Богданович провели гостей до границ Сербии и вернулись, а я продолжил с ними путь к Святой Горе. Когда мы причалили к святогорской пристани Дафни, греческая полиция сказала, что некрещеные люди не могут быть пропущены на Святую Гору. Только Феодосий Мангала как христианин может сойти на берег, а двое других не могут. Тогда Мангала объявил, что он тоже не желает сходить на берег, оставляя своих друзей. Напрасно просили его Пандит Шанкара и воевода Сисодия, чтобы хотя бы он сошел и посетил монастыри Святой Горы. И поскольку наш корабль должен был плыть дальше, любезный игумен монастыря святого Пантелеимона{173} предложил гостям свою лодку, чтобы они могли поплавать в ней вдоль святогорского полуострова, пока вопрос не решится в протате, в Карее{174}. А я взял на себя труд пойти в протат и испросить благословение на их высадку на берег.
