Арсения Себрякова - Жизнеописание. Письма к П.А. Брянчанинову и другим лицам
Если вы заметили, вообще я избегаю говорить о молитве, потому что сама не имею ее. Но вопросы ваши не хочу оставить безответными, выскажу свои понятия для того, чтобы вы поправили их, если в них усмотрите неправильность. Я сказала: "Ты Сам спасение души моей", - сказала и произношу эти слова по букве, веруя, что это так есть, но постижение их выше нашего мышления. Вы говорите: "Усвоение душою имени Иисусова - есть уже спасение ее". Нет, это что-то не так. Спасение души в силе Божией, действующей чрез это Имя на нашу душу, усвоившую себе полное сознание своей греховности. Хорошо сказал Владыка, чтоб не принимать мысли во время молитвы, а главное, чтоб не доверять им. Когда сердце начинает сочувствовать уму, из состояния своего самопознания пришедшее в чувство духовного умиления, тогда различные разумения входят в душу, и все они прозябают не в уме, и потому называются не мыслями, а духовными разумениями, или видениями; бывают они неложны и невременны, но делаются достоянием души, выходя из ее состояния и вводя ее в разумения, превышающие ее естественную меру. Но все это Божие, а наше, единое нам свойственное, - это разумение своей греховности и вера в Господа, спасающего нас, Которого будем призывать в смирении, оставляя на Его волю самое спасение наше. Во время правила я стараюсь удержать внимание исключительно в молитве Иисусовой. Иногда же, при большой рассеянности и невнимании, я обращаю внимание на чтение канонов Божией Матери и святым, но с тем, чтобы направить внимание к молитве, а не с тем, чтобы от молитвы обратить его к чтению. Когда же ум направлен к молитве, то можно внимать и чтению, не оставляя молитвы. Если б в молитве нашей было меньше чувственности, то все пополняло бы ее, а то иногда мешают ей и каноны, и богослужение, и нужны нам для собранности темные келлии, как моя, что в саду, которую я называю своею "немощию", и молчание безмолвия. Но все это временные пособия, мне же ничто так не помогает, как самая жизнь. Хотя и поставлено целью жизни отречение, путь к которой - самоотверженное исполнение заповедей Божиих, но закон греховный направляет всякое действие к своей цели, и в этой борьбе сильно бедствует душа. Господь, врачующий немощь чувств горькими обстоятельствами жизни, по мере отречения сообщает душе невидимую силу и познание Его Промысла. Там я учусь познанию немощи своей и познанию Господа, там отрешает Господь душу мою от дебелости и сообщает ей духовные разумения, так что и молитве я учусь самою жизнию. Думаю, что для молитвы нужна чистота души, а она приобретается самоотверженною деятельностию по заповедям Божиим.
6.20 февраля 1871 года
Боль в левом боку усилилась до крайности. Трое суток я очень страдала... Вчера же мне было очень легко и мне пришло желание списать для себя некоторые постовые стихиры, которые я люблю напевать иногда в часы уныния... Принесли Постную Триодь, и я, не вставая с постели, списала несколько стихир любимых. Когда окончила я свое писание, тут только заметила, что начинаются они плачем Адама, а оканчиваются плачем блудницы - но какое различие между первым и вторым плачем! Это два совершенно различных состояния души человеческой, и хотя последний происходит из первого, есть его плод, его совершенство, но между ними находится целый путь трудов, борьбы, подвига, не всегда сильного, не всегда побеждающего. В первом мне слышится одно сознание греха - первая ступень покаяния, и потому такой страх слышится в этом покаянном вопле, соединенном с легким отчаянием. Во втором же плаче слышится возненавидение греха, любовь и дерзновение. Это последнее состояние возможно только тогда, когда душа не только слухом услышит, но увидит Господа Иисуса, спасающего ее, приступит к Нему, пришедшему спасти ее, умершую, убитую грехом.
На ваши письма мне много хотелось бы сказать вам, но сегодня что-то сил мало, боюсь, что не докончу начатое. Скажу одно: вы как-то часто, вспоминая о смерти, высказываете желание своей души, чтоб в эти страшные минуты иметь помощь от людей, чтимых вами. Это желание вашей души так сильно, что она ищет как бы уверения, что это будет так. По милосердию Божию, оно, действительно, и будет так, если при жизни не лишится душа духовного общения с теми душами, в помощи которых она нуждается... Но как для себя, так и для вас, я не желаю этого требовательного желания, этой уверенности. Боюсь сказать Господу Всеведущему, чтоб Он дал мне то-то в тот час, то-то в другой. Боюсь проникнуть в волю Его спасающую, и в ней избирать для себя полезное. И хотя постоянно призываю молитвы своей старицы, молитвы всех единодушных отцов и матерей спасающихся на помощь своей грешной душе и ими укрепляюсь и поддерживаюсь, но уверенности боюсь искать в чем бы то ни было, и даже люблю такое состояние беспомощное: оно производит страх в душе, который потрясает ее всю до глубины, и она себя живо чувствует во власти Бога, волю Которого она постигнуть не дерзает.
Господь да поможет вам провести время поста, время одиночества, с духовною пользою, чтоб в нем яснее открылась немощь и греховность своя и живее почувствовалась бы помогающая нам Сила.
7.10 марта 1871 года
Заметки свои я потому хотела уничтожить, что они мои, а своему я мало доверяю. Можно говорить о своих малых опытах в жизни, но писать опасно, может к истине примешаться ложь, еще живая в душе, и вместо пользы принесет вред. Листок вам возвращаю. Имея столько слов духовного опыта людей благодатных и святых, нужно ли примешивать к ним то, что иногда открывается слепому оку нечистой души? Сознавая это вполне и боясь, чтобы ложь моя не примешалась к истине, переданной мне матушкой, я прошу вас поверять мои слова словом отцов, и если увидите неправильность, то будьте добры, заметьте мне. Вы как-то спрашивали, можно ли отцу Архимандриту передавать мои слова и мои понятия? и что это бывает иногда необходимо делать, говоря о себе. Мне помнится, при свидании я высказывала, говоря о наших беседах и вообще о слове духовном, слышанном, читанном, испытанном, что его можно передавать только тогда, когда вызывается это надобностию; просто же как новость, поразившую ум, я считаю не только ненужным, но вредным. В отношении же отца Архимандрита совсем другое дело. Вы можете говорить ему все, что найдете для себя нужным сказать, а я буду просить вас об одном: чтоб его определения на мои слова вы передавали мне. Я очень ценю его духовный взгляд и даже скажу вам, что если вы будете передавать ему мои понятия, то я буду свободнее и откровеннее высказывать их, потому что не буду бояться того, что они произведут в вас смущение, и что если в них заметится неправильность, то она будет обнаружена. Только при этом я прошу вас передавать мне все, что вы думаете или слышите о моих словах, все-таки не хочется, чтоб их переделывали без моего ведома. Если позволит время и буду в расположении писать, то будущее письмо мое вы получите вскоре, и оно будет писано с полной свободой.
8.20 марта 1871 года
Описанный вами день 8 февраля, насколько я помню, дал вам опытное познание пользы беспомощного и бессильного состояния души, верующей обрести спасение в Едином Боге. Если вам памятны мои слова, то вы наверно понимаете, что усвоение такого состояния постоянного - есть цель искания. Конечно, оно может иметь различные степени, виды, но дух всей жизни есть единая вера Богу при полном недоверии к себе. Потому-то я не вполне сочувствую всегдашней вашей жалобе на то, что вы не имеете желаемых добродетелей, что вы замечаете в себе и даже чувствуете борьбу от своего немощного состояния. По-моему, не только умом следует подклониться в эти минуты и даже дни и недели немощи, но и заключить себя в ней, чтоб почувствовать тесноту, погибель своей души, не имеющей в себе никакой силы выйти из этого состояния. Тогда только возможна живая вера в Господа спасающего.
Еще вы как-то писали, что вы видите в себе греховность, воображением созерцая в себе страсти и грехи как гады, им же несть числа. Нет, это созерцается не воображением, никак не им, а открывается в сердце по мере самоотвержения. Ваши выписки и слова Владыки, переданные вами о имени Господа Иисуса, вполне правильны и умилили меня. Но постижения этого имени, как и Господа вочеловечившегося, есть высшее откровение, и оно дается душе в свое время, душе, усвоившей заповеди Евангельские, достигшей некоторого совершенства. Об откровениях Божиих я не дерзаю говорить, но и в нашем духовном делании должен быть порядок и последовательность, чтоб и себя видеть неложно, и верою не устремляться к той высоте, над которою находится непроницаемая завеса.
Вам показалось новостью различие, поставленное мною между плачем Адама и блудницы. Меня это удивляет. Вам, конечно, известно, что есть путь покаяния, следовательно, есть различные степени, переходы, усовершенствования на этом пути. Не нужно только самовольно перескакивать и, находясь на низшей ступеньке, не искать того, что находится на высшей. Потому-то я и сказала, что между этими двумя состояниями целая жизнь подвига и борьбы. Ничего не может быть полезнее для человека, как узнать свою меру, где он находится. Тогда он безошибочно отнесется ко всему и будет на неложном пути. Вот для этого-то неоцененно дорого иметь руководителя, он укажет неложно состояние и меру руководимого. Помню, как я стала жить с матушкой, часто слушая ее наставления о пути спасения, и, как будто созерцая этот путь от начала и до конца, я часто спрашивала у матушки: "где я?", и матушка всегда отвечала, что меня нет нигде, потому что во мне еще нет ничего, что служит залогом спасения, нет даже живого сознания погибели, которое заставляет искать истинного спасения. Признаюсь, я не вполне понимала тогда матушкины слова, хоть и верила им и скорбела за свое состояние, но потом живо почувствовала их истину, и теперь они служат для меня, как и все матушкины слова, основанием самоиспытания.
