Алексей Бакулин - Письма в Небеса
Думаем, причина тут проста. Многолетняя пропаганда представляла нам Сталина всевластным владыкой, которому стоило лишь пальцем пошевелить, и всё в стране приходило в движение. Рассматривая факты пристальнее, начинаешь понимать, что это было далеко не так. Все годы своего правления Сталин был вынужден бороться с тайными и явными противниками, считаться с мнением старых партийцев (того же Молотова, например), внимательно слушать голос большинства… Делая тот или иной шаг, он всегда старался понять: не опрокинет ли новое начинание государственную лодку? Не вызовет ли оно новый всплеск фракционных войн? Не послужит ли оно катализатором для образования оппозиции?
Призывая Церковь к «большевистским темпам», он попросту боялся: если иерархи замешкаются, то в Кремле заработают механизмы внутрипартийной борьбы, оформится круг недовольных новой политикой, и как минимум дело будет свёрнуто, а возможно, наметится и новый раскол в руководстве страны. Что, в сущности говоря, и свершилось в конце 40-х годов, уже после войны, когда на Церковь вновь усилились гонения, а в Кремле начались новые подковёрные битвы, завершившиеся Ленинградским делом.
И последнее, о чём хотелось бы сказать в связи с этим удивительным событием. Встреча Сталина с руководством РПЦ ни за что не произошла бы, если бы Церковь в своё время заняла резко антикоммунистическую позицию, если бы она встала на путь иосифлянства и «антисергианства». Но с конца 20-х годов Церковь в лице наиболее мудрых своих руководителей (и в первую очередь, разумеется, митрополита Сергия!) не переставала говорить во всеуслышание, что она остаётся со своим народом, что она уважает народный выбор, уважает стремление к социальной справедливости и готова поддерживать руководство страны по совести и по завету апостола: «повиноваться и покоряться начальству и властям, быть готовыми на всякое доброе дело» (Тит. 3, 1). Этому выбору Церковь осталась верна на протяжении всех страшных для неё 30-х годов, всех «безбожных пятилеток», арестов, расстрелов… И 22 июня 1941 года митрополит Сергий заявил: «Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу». А в те же самые дни православные священники-эмигранты от души радовались немецкому нашествию и славили эту «операцию», порученную «искусному, опытному в науке своей германскому хирургу», — как говорил в Берлине архим. Иоанн (Шаховской).
Твёрдость Русской Православной Церкви была вознаграждена. Пусть кто-то скажет, что послабления, данные Сталиным в 1943 году, были незначительны. Нет! Для той эпохи они были максимально возможными; они позволили Церкви, — почти уничтоженной, почти уже несуществующей, — вдохнуть полной грудью, набраться сил и выстоять в новых гонениях конца 40-х годов и хрущёвского времени. Без этой передышки Русская Церковь не смогла бы оправиться, не смогла бы перешагнуть во вторую половину ХХ века, не смогла бы встретить своё тысячелетие и вступить в эпоху Второго крещения Руси.
Письмо 12
ЛЕОНИД ИЛЬИЧ
…В Москву не пускали. Пассажиров без столичной прописки, без командировочного удостоверения ссаживали в Калинине — и добирайся дальше как знаешь. Мы с другом пожертвовали проводнице трёшку и остаток пути с её позволения просидели в тамбуре, — так и добрались до столицы. Поездка наша была чистой авантюрой, но нам было по восемнадцать лет, и авантюр мы не боялись.
Был декабрь 1982 года. Только что умер Брежнев. Мы ехали посмотреть на его похороны.
Как и все в стране, мы не особенно скорбели по почившему, но, как и все в стране, догадывались, что уходит эпоха, и очень хотели поприсутствовать на церемонии прощания с нею. Мы родились в 1964 году — первом брежневском, — и до сих пор вся наша жизнь так или иначе определялась брежневской политикой. Для нас смерть Леонида Ильича была и неким личным рубежом, и мы не хотели делать вид, что не замечаем этого.
Ничего толкового из нашей поездки не вышло: по Москве разъезжали конные милицейские патрули, станции метро в центре города были оцеплены — без московских документов там не впускали и не выпускали. Мы попробовали попросить помощи у коллег — факультета журналистики МГУ, но коллеги не вняли нашей просьбе. Погуляв по разрешённым районам столицы, мы отправились восвояси. Кто-то из наших знакомых потом смеялся над нами, кто-то, напротив, выразил восхищение самой нашей решимостью.
Сейчас мне кажется, что поездка та была неосознанным движением благодарности: души наши, не спрашивая совета у разума, хотели сказать почившему спасибо за эти 18 лет. Разум вряд ли одобрил бы это: нам тогда не с чем было сравнивать брежневскую эпоху; но душа, она мудрее и прозорливее, она догадывалась о том, что будет дальше.
А сейчас, уже вполне осознанно, я говорю: «Спасибо товарищу Брежневу за наше счастливое детство!»
И многие из тех, кто застал эту эпоху, присоединятся к моим словам. Тех же, кто сейчас живёт лучше, чем тогда, я спрошу: «Стоит ли ваше личное, частное, ограждённое заборами благополучие того всеобщего благополучия, всенародного покоя? Стоит ли сознание собственной, индивидуальной значительности (на которое ведь посягают ежесекундно со всех сторон) того сознания принадлежности, родственности всенародному величию — могучему и неколебимому? Стоит ли нынешняя свобода, возможность беспрепятственно, когда угодно залезть в грязь, тогдашней — чистой и творческой — свободе души, на которую — при Брежневе, во всяком случае, — никто не посягал?»
И я снова говорю спасибо Л.И. Брежневу за те 18 лет спокойного и ровного дыхания огромной страны. Много ли было в её истории таких передышек? Не уникальный ли это случай?
Я не хочу перечислять неисчислимое — социальные преимущества того времени перед нашим. Но я о них помню, и я благодарен за них: за бесплатную медицину (она, возможно, могла бы быть лучше — но не с позиций нынешнего времени её критиковать!), за бесплатное образование (о котором ни с какой позиции худого не скажешь)… И так далее, и так далее… За всё это я благодарен — и системе в целом, и лично Леониду Ильичу.
Я говорю ему спасибо за то, что в школе нас учили любить свою страну, а страну учили любить нас, детей. Вот этой-то всенародной любви современные дети лишены начисто — независимо от того, на чём ездят их родители, на трамвае или на «мерседесе».
Я говорю ему спасибо за культ знаний, за уважение к науке, за почти религиозное почитание культуры и искусства, царившие в СССР.
Я за многое говорю ему спасибо, даже за то, что он был человеком добродушным и либеральным. С высоты нынешнего дня я понимаю, что это с его стороны было ошибкой, что нужно было ему вести себя жёстче, много жёстче, что вся перестройка вызрела и налилась соком именно по вине брежневского добродушия. Но если бы Леонид Ильич вёл себя иначе — история России (и наша личная история) лишились бы этой неповторимой, лёгкой, радостной, даже беззаботной эпохи. В те годы на Пасху у храмов собирались толпы — разве кто-то разгонял их дубинками? О нет, — поверьте, нет! Мы рассказывали друг другу анекдоты о Леониде Ильиче — пострадал ли кто-то из моих товарищей за эти шуточки? Ни один, ни в малой степени! Кстати, и анекдоты эти были зачастую вполне добродушными: «Собрались как-то Брежнев, Картер и этот… как его… француз…» — а в результате Брежнев надувал своих западных коллег, как Иванушка-дурачок своих умных братьев.
Какой враг назвал эпоху Брежнева застоем? Если то был застой, то что же мы переживаем теперь? Тогда в одну пятилетку вмещалось столько событий, что нынешнему сонному, обморочному двадцатилетнему безвременью и не снилось. Летали в космос, строили заводы, писали великие книги, снимали замечательные фильмы — и всё это в массовом порядке, сплошным потоком, непрестанно…
Я благодарю Брежнева за всё это, и я верю, что у Бога все живы, и я надеюсь, что моя благодарность так или иначе дойдёт до Леонида Ильича.
Но есть ещё одна вещь — главная, за которую непременно нужно поблагодарить этого человека.
Мы до сих пор не поняли, что именно утеряно нами. Историческая перспектива ещё не раскрылась полностью, мы ещё тычемся вслепую, повторяем заученные с телевизора фразы, и не видим, какой страшный переворот случился на земле с исчезновением советской империи. А произошла очень интересная вещь: в мире установилась политическая монополия. Монополия же, что в торговле, что в политике, страшна полной безнаказанностью монополиста. Теперь западному миру нет нужды доказывать, что его политическая и экономическая система — самая лучшая, нет нужды кидать подачки и собственному народу, и всем своим подопечным, вообще нет нужды считаться с чем-либо: и так никто никуда не денется. Если прежде западный мир изо всех сил старался доказать нам, что он и гуманнее, и прогрессивнее советского, то теперь зачем это делать? Зачем теперь играть в демократию, в общество равных возможностей, в высокую культуру, в гуманизм? Теперь вводи хоть рабовладение — куда они (то есть мы) сбегут (сбежим) с подводной лодки? Нет противовеса новому порядку, не с чем его сравнивать. И тем, кто оказался внизу, не на кого надеяться; а тем, кто вскарабкался наверх, некого бояться. Отныне не ждите, не придёт избавитель, отмститель, теперь руки развязаны у рукастых, твори, что хочешь! И творят… И это — только начало.
