Архимандрит Антонин Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891
Русская почта того дня не принесла нам никаких других известий. Кроме ее, на этой неделе ожидались еще почта французская – в четверток и австрийская – в субботу. Либо та, либо другая несомненно должна была принести нам верные известия о случившемся в Париже. Четверток был потому днем нетерпеливого ожидания. И он, точно, не обманул предположений наших. Парижский «Moniteur»[223], принесенный почтой, обрадовал всех нас сердечножеланной вестью, что ни Государь, ни другой кто не был ранен, и ужасающее злодеяние, по милости Божией, не имело успеха. Малая колония наша праздновала, как будто возвратился день Троицы, или даже – и Пасхи. Встречаясь, все поздравляли друг друга со вторичным спасением жизни Монарха-благодетеля. В тот же день между Миссией и Патриархией условлено было о принесении совокупного благодарения Отцу щедрот на следующий день, в пятницу, в храме Воскресения.
Сегодня, 9-го июня, на восходе солнца мы были уже у Гроба Господня[224], но нашли вместо своей службы совершаемую в нем, при звуках органа, – латинскую обедню. Мы направились к Святой Голгофе. Там все уже было готово для патриаршего служения, бесчисленные разноцветные лампады лили из-под сводов сего первенствующего святилища христианского радующий и миротворящий свет, а самое место водружения Креста горело яркими огнями от множества свеч. Во время служения на Голгофе обыкновенно престолом служит на самом месте распятия Христова утвержденная на 4 столбиках мраморная плита, с левой стороны которой в углу устроен приличный, тоже мраморный, жертвенник, подобно тому, как это бывает в наших домашних церквах. Алтарь таким образом ничем не отделяется от места, занимаемого народом[225]. Так мы нашли его и теперь. От престола внутрь тянулся небольшой ковер. Это все, чем знаменовалось патриаршее место.
Мы недолго ждали начатия службы: Патриарх, с привычною ему подвижностью, пришел вслед за нами. Приложившись к месту крестного водружения на Голгофе, он спустился особо устроенным ходом в алтарь греческого собора для облачения. Между тем, один греческий священник давно уже совершал проскомидию. Вскоре наш архимандрит, уже облаченный, пришел из того же алтаря и благословил чтение часов. Немного спустя после того пришел и Патриарх, в предшествии четырех иеродиаконов, свещеносцев и двух священников (членов нашей Миссии).
Служба шла вперемежку то по-русски, то по-гречески. Пели на правой стороне патриаршие, а на левой – наши певчие. Апостол и Евангелие также слышались на обоих языках. Кроме чиновников нашего консульства, на службу нашу пришел и французский консул. На великом входе, прежде принятия священного дискоса от архидиакона, Патриарх стал на колена и прочитал нарочно составленную им еще прошлого года для подобного же служения молитву по-гречески[226]. Потом, принявши священный дискос, поминал отдельными возглашениями Государя Императора, Государыню Императрицу, Государя Наследника, Государыню Цесаревну со всем Царствующим Домом, палатою и воинством, Святейший Правительствующий Синод и весь православный народ России, наконец – поклонников и всех предстоявших. Принявши же Священную Чашу, поминал во блаженной памяти преставившихся Императоров Александра 1-го и Николая 1-го.
Служба длилась всего часа полтора. По окончании ее, при греческом пении тропаря: «Спаси, Господи, люди Твоя» духовенство, а за ним и весь народ, сошли с Святой Голгофы к Святому Гробу и остановились перед Святым Кувуклием на возвышенном помосте. Патриарх изъявил желание, чтобы вместо нашего так называемого благодарного молебна был отправлен Параклис Живоносному Гробу[227]. Сам он прочитал псалом: Господи, услыши молитву; ирмосы канона пели наши певчие, а тропари песней – патриаршие. Евангелие (воскресное от Марка) читал сам Патриарх. По Трисвятом он сам возглашал сугубую ектению, причем отдельными прошениями молился о тех же августейших лицах, имена коих поминал на литургии. Только после них присовокупил еще три прошения: об императоре Людовике Наполеоне, императрице Евгении и об императорском принце Евгении Наполеоне, чем не только французский консул, но и все соприсутствовавшие были заметно тронуты. В конце молебствия снова прочтена была Патриархом с коленопреклонением та же молитва. По отпусте его блаженство осенял, по русскому обычаю, крестом, с большою частию Животворящего Древа, молящийся народ, а наш иеродиакон возглашал многолетие вторично спасенному на счастье России и православного мира Государю Императору, к имени которого присоединено было и имя Наполеона III, подвергавшегося одинаковой с ним опасности и сохраненного Божественным Провидением.
Чуть окончился гул пения, многолетствовавшего императоров, в высоте над часовнею Гроба Господня стали раздаваться гармонирующие с ним своим смыслом звуки сотни молотков, сплачивающих камни возобновляемого двумя императорами Святогробского купола. В очах веры не простым кажется стечением случайностей то, что под видимым покровом Господним произошло в Париже и что, в покровение святейшему памятнику дела Господнего на земле, производится в Иерусалиме. Покрыю и, яко позна имя Мое, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое[228]. Едва ли был кто между нами, кому бы не думалось подобным образом.
По окончании службы было, по обыкновению, в комнатах Патриарха угощение вареньем, ликером и кофе[229]. Здесь заявлены были ясно и единодушно только что высказанные нами выше соображения и наговорено было множество самых отрадных и дорогих христолюбивому чувству утверждений и пожеланий, в смысле христианского общения и сочувствия народов. Прощаясь с Патриархом, французский консул, по обычаю своей церкви, коленопреклоненно просил благословения у православного Патриарха, чем и доказал на самом деле высказанное им на словах многократно чувство удовольствия от совокупной с нами молитвы[230]. Полные мира и духовного веселия, оставили мы Патриархию.
П-ни
Иерусалим. 9 июня 1867 г.
Печатается по публикации: Церковная летопись «Духовной беседы». 1867. № 30. С. 519–528.
1868
[Из Иерусалима]
Иерусалим, 21-го марта (2-го апреля). Ознаменовавшая себя по всей Европе такими жестокостями минувшая зима, можно сказать, только самым краешком коснулась теплых мест здешних. Мы видели ее как бы только в отражении. Не только морозов, но давно и снегу почти совсем не было на горах святых. Раза два или три мы любовались правда знакомой картиной падающего снега. Но не долетая земной поверхности, земляк исчезал, превращаясь в дождевые капли. Только однажды (14-го февраля), вышед из церкви после заутрени, мы действительно увидели себя на снегу, но не долго любовались этим приятным зрелищем. Через час забеглого северяка уже не было. Дождей в течение зимы, правда, было много, более чем когда-либо в недавно минувшие зимы. О ветрах и говорить нечего. Без ветра здесь не живут и летом, в самый палящий зной июльский. Достаточно вспомнить, что мы сидим и ходим на высоте почти в 3000 футов[231]. Но таких ураганов, о которых газеты доносят нам вести из Европы, здесь не было, да едва ли когда и бывает. Тучи с громом во всю зиму мы имели случай видеть раза два не более (а летом их совсем не бывает). Зато вот уже начались сухие молнии по ночам за аравийскими горами, составляющими крайний предел иерусалимского горизонта к востоку. Любопытное явление это продолжается через все лето. Может быть, там, «на реках вавилонских», и действительно ходят в это время грозные тучи, только шумной и трескучей поступи их мы отсюда не слышим.
Обилие минувших дождей вызвало из сухой почвы палестинской повсюдную зелень, и каменистые горы принарядились теперь по-праздничному И не диво. Ждут светлого дня Пасхи. Все обещает на этот год хороший урожай. Главная надежда края, маслины, еще не цветут на уровне Иерусалима, но в более низких местах они уже покрыты цветом – столь густым, что почти закрывает собою самый лист дерева. Недели две уже, как в монастыре св. Саввы мы видели одну маслину в полном цвету. То же утешение взору обещает весна и по всему хребту иудейских гор. Дай Бог только, чтобы не налетела на них опять саранча из Аравии, этого вечного питомника заразы, грабежа и всякой дикости, с нетерпением ожидающего совокупного карательного визита всей Европы.
Переживаем самое оживленное в году время Святого Града. Число обывателей его обыкновенно увеличивается перед Пасхою почти на целую четверть. Как и всегда, самые многочисленные пришельцы суть армяне, за ними – мы, московы (русские), за нами – бугары (болгаре) и вообще румелионы (из европейской Турции), потом малоазийские греки, копты, месо-потамиты (сириане), валахи, грузинцы, абиссинцы, немногие поклонники-туристы «франки» и последние из всех «инглезы».
Любознательному человеку в течение одного Великого поста, живя здесь, можно высмотреть чуть не весь христианский мир в малых, но точных образчиках. Школой для сего может быть ему малая площадка перед храмом Воскресения Христова. У кого есть досуг и охота посидеть где-нибудь на соседних террасах с пером или карандашом часов несколько сряду, тот без сомнения обогатит и свою голову и свой альбом. Где еще встретишь такую пестроту костюмов, нравов, понятий, занятий, идей и речей? И какое вавилонское смешение языков! Жалкие лохмотные бедняки, продающие тут, на каменном помосте кучками уложенные произведения своего убогого самоучного искусства, удивят вас своей незастенчивой болтовней на всяких языках, близких и отдаленных. Вы услышите и эла до, хаджи (по-греч. 'иди сюда, поклонник'), и хорош! Давай карбован, или бери один лева! и buono giorno, s'ignore, и мусю, и yes, и пр. и пр. Поклонники с своей стороны тоже стараются не быть в долгу, и что знают по-иностранному, все стараются высказать перед арабами, простодушно воображая, что иностранная речь понятнее иностранцу. На такую смышленость поднимаются, впрочем, из наших более южаки, как более знающие «заграницу» и чужие языки. Северяки же и особенно северянки не объясняются ни с кем иначе, как на своем природном, и даже приместном, наречии. Вон они, крестящиеся на всякое изображение, сколько-нибудь напоминающее им какую-нибудь святыню; 10 раз берут у продавца связку перламутных крестиков и 10 раз кладут ее обратно на холстину, составляющую весь магазин торговца. Торгуются до упаду, называя всякие деньги своими русскими именами. Кто кого беднее и жальче, задумаешься. Не таковы стадами ходящие, плотные и тяжелые болгаре. Их засунутые в карман широких штанов руки и жмурящиеся глаза ясно говорят, что торговаться не стоит, да и покупать, пожалуй – тоже. Дополню картину упоминанием о снующих там и сям с длинными цилиндрическими жестянками малярах местных, о наших проходимцах афонских с тисовыми палками и регальным маслом, о жидах с типическим вопросом: «Есть бумажки?» и о несметных нищих всякого вида и подобия. Все это, кому не надоело, может казаться и занимательным и поучительным.
