Фотий Константинопольский - Сочинения
IV. Но тогда око вселенной. сей преславный и божественный храм, как бы лишенный глаз был омрачен в своих таинствах (ибо еще не было принято решение о восстановлении икон) и посылал приходящим слабые лучи видения и являл при этом лицо православия ужасным. Ныне же церковь отлагает омрачение и украшается и блистает всеми своими красотами и получает свое богатство, как приданое, и, светло радуясь, светло откликается на глас жениха, вопиющего и глаголющего: «Вся прекрасна, ближняя моя и порока нет в ней. Прекрасна ближняя» [109]. Ибо, смешав цветы красок правильностью догматов и священнолепно изобразив для себя священную красоту и тем и другим способом, и через целое неся в уме целый и всесовершенный образ благочестия, не у сынов человеческих познается она прекрасной по красоте, но прилепляется к иным, превыше их по невыразимой красоте благолепия. «Вся прекрасна ближняя моя», ибо язв избежал, от ран освободилась, скверны отринула, хулителей низвергла в Тартар, песнословцев возвысила. «И порока нет в ней». Ибо она стала лучше от ран, которыми испещрила все ее тело бичевавшая ее инопленменная и скверная рука. Она смыла всех их скверны и, снова взяв древний брачный наряд, облачилась в него. «Видели ее дочери и благословят ее царицы и восхвалят ее.» Кто она, появляющаяся как заря, прекрасная, как луна, и избранная, как солнце?» [110] Таковое благолепие и царское облачение облачение свыше описал боговдохновенный Давид, воспевая в песне Владыке и Царю всех: «Предстала царица одесную тебя, в ризу позолоченную одетая, преукрашенная.» (Пс. 44, 10). Воистину «украсились стопы ее» (Песнь 7, 2). «Восстань Сион, как в начале дня, как род вечный. Ибо на главе твоей радость и хваление и веселие охватит тебя. Я есмь, я есмь утешающий тебя» — говорит Господь» (Ис. 51, 9,12). «Вот на руках моих я изобразил стены твои и ты предо мной всегда» (Ис. 51, 12). Церковь, провидя такую блистательность, провозгласила через пророка Исаию: Да возрадуется душа моя о Господе. Он облек меня в в ризу спасения и одеждою веселия одел меня, как жениху [возложил мне] венец, и как невесту украсил меня красотой» (Ис. 61, 10). И уже не буду городом оставленным, но городом взысканным» (Ис. 62, 12) и «как венец красоты в руке Господней и как царская диадема в руке Божией» (Ис. 62, 3).
V. В таком же и мы веселии и радовании души, составив хор празднику и совместно празднуя сегодня обновление изображения, боговдохновенно изречем пророческие слова, говоря: «Радуйся весьма, дочь Сиона, проповедуй, дочь Иерусалима. Отнял Господь поношения твои, избавил тебя из руки врагов твоих» (Соф. 3, 14–15). «Возведи очи твои и увидь собранных чад твоих. Вот пришли к тебе все сыны твои издалека и дочери твои, принося тебе не золото и ладан и камни, все рождения земли и обогащающие драгоценностью по человеческому закону, но то, что чище всякого золота и драгоценнее всех камней — неповрежденную отеческую веру. «Радуйся и веселись от всего сердца твоего. Ибо приходит Господь и будет обитать посреди тебя» (Соф. 3, 14). Что приятнее нынешнего дня, что более очевидно в смысле приятности и радости, чем этот праздник? Иное жало сегодня пронзает самую утробу смерти , не Спаситель сокрывается во гробе умервщления для общего восстания рода [человеческого], но образ Матери восстает из глубин забвения и совосставляет с собой изображения святых. Христос пришел во плоти и был носим на обьятьях Родившей Его. Это и на иконах созерцается, и удостоверяется, и проповедуется, ибо поучение распространяется по закону самовидения (aujtoyivaV) и привлекает зрителей к безоговорочному согласию. Кто–то ненавидит учение через образы? Как же он прежде не отверг с ненавистью проповедь Евангелия? Ведь подобно тому, как слово через слух, так душа через зрение начертывается на табличках души, описывая учение единогласное с благочестием посредством того, во что не вплетены понятия [111] (дурных догматов. Мученики во владычественной любви подвизались, кровью явив питие любви и память о них сохраняют книги. И на иконах можно их видеть совершающих сие, ибо изображение [112] более явно для познания представляет подвиг сих блаженных. Другие живыми принесли свою плоть во всесожжение, совершая жертвоприношения молитвы и поста и других трудов. И иконы и слова, неся весть об этом, обращают к подражанию более созерцателей, нежели слушателей. Дева держит Творца как младенца. Кто же, созерцающий, или слышавший об этом, более поразится величию таинства и восстанет для пения неизреченного снисхождения, побеждающего любые слова? Если же и то и другое совместно вводится [в сознание] друг через друга, то из самих дел оказывается, что понятие, происходящее через зрение, имеет преимущество над научением, проникающим через слух. Приклонил ли кто ухо к повествованию? Затем воображающая мысль привлекла к себе выслушанное? [Только] по трезвом размышлении обдуманное было вложено в память. Не меньшим, если не большим, [чем слух], владеет то, что присуще зрению. И само зрение, излиянием и истечением оптических лучей как бы ощупывая и исследуя образ увиденного, посылает его в разум, позволяя, чтобы он был оттуда переправлен в память для безошибочного собирания знания. Видел ум, воспринял, вообразил, образы без труда в память отправил.
VI. Отвергает ил кто священные слова и считает только достойным спора то, чем изгоняется всякая ложь? Тот гораздо раньше впал в прелесть и стал насмехаться над почитанием честных икон. Но [если кто–нибудь] почитает их и возносит подобающими почестями? Подобное же расположение он будет иметь и относительно слов. Ведь если кто–нибудь присоединиться или к чести или к уничижению, то необходимо передавать [это отношение] и другому из двух равных [явлений], если конечно если он из–за нечестия не выжил совершенно из ума, не только нечестиво поступая, но и самому себе объявляя войну. Так поскользнулись те, кто преткнулись о святые иконы, ибо они обличаются в том, что не хранят правильность догматов, но, клятвенно отрицая одно, они отрицают другое. И они не могут дерзать исповедовать то, что они думают, ибо в одном случае они остерегаются нечестия, а в другом — [говорить] то, чего не признают. И они избегают того наименования, к которому изо всех сил стремятся на деле. Они отвратительны из–за злодеяний, еще более омерзительны по нечестию. Их отрасль погибла вместе с ветвями и со всеми корнями, о чем и поется в песнопениях боговдохновенного Давида — «погибает память нечестивых с шумом» (Пс. 9, 7), и по справедливости на них приходит суд Того, Кого они уничижили через образ. У нас же пред очами стоит Дева, держа на объятиях Творца как Младенца, неизменная, как в изображениях, так и в словах, так и в видениях — Молитвенница о [нашем] спасении, Учительница богопочитания, и [пред нами — благодать для очей, благодать для разума, благодаря которой божественная любовь, пребывающая в нас, переносится к умопостигаемой красоте истины.
VII. Но что же претерпеваю я, принуждаясь одновременно и говорить, и молчать? Ведь я решил прилепиться словами к очарованию предыдущей темы и не знать насыщения в речи. Ведь текучее время, не знающее законов ожидания, налагающих молчание на слово, обращает нас к другому неотложному служению. И поскольку невозможно воспринять прошедшее время, и хотя бы человек всю свою жизнь творил слова, по никто не достигнет того, чтобы достойно высказаться по этой теме, то я буду повиноваться возможному и необходимому, и замолчу, поскольку к этому призывает время. Но, о Жених Слове и ипостасная мудрость Отца, Которому посвящен сей священный и чтимый храм, даруй нам прощение в том, о чем мы кратко говорили! Твое бо есть взирать не на дело, но на намерение и его делать мерой дара, но не взвешивать слова вместе с заслугами. Даруй же нам и получившим чрез Тебя жребий царствовать на земле и прочие части храма освятить изображениями! И их, как бы Тобою рожденные очи вселенной, сохрани, как зеницу ока, полагая их выше всякой злобы, показуя их страшными и непобедимыми для врагов, но милостивыми и несущими спасение для поданных, и сотвори их с нами достойными Твоего неизменного и блаженного царства. Яко Твоя держава и честь и поклонение Единосущной и Живоначальной и Всемогущей Троицы, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Перевод и комментарии В. Василик,
преподаватель Санкт–Петербургской Духовной Академии и Семинарии
Слово тайноводственное о Святомъ Духе
Отъ редакціи. Въ текущемъ [1866] году исполнилась тысяча летъ, какъ знаменитейшій патріархъ константинопольскій Фотій поведалъ всему міру имя, силу и славу Р у с с к и х ъ, для которыхъ онъ же потомъ сделался первымъ, после Первозваннаго, проповедникомъ и крестителемъ. Благословимъ же и прославимъ память приснопамятнаго іерарха — мы, потомки техъ Русскихъ, которыхъ онъ некогда называлъ орудіями промысла Божія! Въ виду такихъ великихъ и священныхъ воспоминаній, не неблаговременнымъ считаемъ вниманію читателей предложить, въ русскомъ переводе, превосходное твореніе великаго Фотія, много вековъ бывшее неизвестнымъ не только у насъ въ Россіи, но и въ ученой западной Европе. Это — громоносное обличеніе, едва лишь возникавшаго тогда въ римской церкви, лжедогмата, выражающагося въ слове Filioque. Это твореніе замечательно не только въ полемическомъ отношеніи, какъ арсеналъ непобедимаго оружія противъ папистовъ, но и въ учено–богословскомъ и литературномъ, какъ произведеніе высокаго ума, могучаго духа. Не потому ли оно такъ долго и оставалось сокрытымъ въ архивахъ западной Европы? Не потому ли и новейшій издатель его (папистъ) нашелъ неудобнымъ перевесть его на латинскій языкъ, чтобы не поколебать веру въ латинскій догматъ въ среде своихъ единомышленниковъ? Считаемъ однако нужнымъ предупредить читателей, что при чтеніи этого творенія требуется самое сосредоточенное и благоговейное вниманіе; нужно хоть несколько приблизиться къ той высоте богословствующей мысли, на которой стоялъ авторъ. Некоторая резкость и суровость выраженій противъ неправомыслящихъ легко объясняются пламенною ревностію автора по вере и громадною важностію самаго вопроса. Святитель какъ бы предчувствовалъ те гибельнейшія для Церкви бедствія, каторыя повлекло за собою это заблужденіе латинянъ — плодъ гордости, упрямства и невежества.
