Киприан Керн - «Взгляните на лилии полевые…» Курс лекций по литургическому богословию
«И бе в пустынех — повествует святый евангелист-врач, — «до дне явления своего ко Израилю» (Лк. 1, 80). А явление сие было воистину величественно и прекрасно. Вот каков он явился:
«Небо одушевленное, добродетельми яко звездами украшенное, златосиянное и златозарное солнце, свещник благодати, сокровище Духа, Царствия великий проповедник, ветия богодухновенный, громогласный язык, труба великая, Предтеча да воспоестся.» [188]
Еще раз по милости и неизреченной любви Божьего Промышления о людях посылается Израилю Пророк, еще раз в пустынях Иорданских зазвучал мощный и властный глас, вопиющий подобно гласу меди, обличающий, бичующий заматорелое в грехах человечество, зовущий к новой жизни, к перемене.
Больные и расслабленные, слепые и хромые, нечистые и одержимые слышат сей глас вопиющий. Израиль снова по милости Господней узрел забытый образ пророка. Человек, в верблюжью кожу оболченный, усменным поясом опоясанный, с лицом обветренным и загорелым, восстал на Иорданских берегах; и зовет, зовет Израиля, погибшие овцы Господни. Далеко раздается глас его, издалека видна высокая, строгая, худая фигура с развевающимися волосами, изможденными чертами лица, тонкими руками и проступающими ребрами. Таков он на иконе. Даже отверженным созданиям рода человеческого — прокаженным, последним из презираемых тварей, слышен его звенящий глас: «Покайтеся!» С какой верой обезумевший народ, потерявший было всякую веру, смотрит и на этого пророка. Может быть, этот?… А вдруг?… А что, если этот?… Ибо близки уже предреченные дни, в которые закончтся седмины Данииловы. С жадными умоляющими взорами, с горящими глазами встречают они его, следуют ему, веруют ему, покоряются, спускаются в быстрины Иордана, в прохладные воды речные, чтобы оставить там свои грехи, до греха Адама, смыть их в этой воде, веря этому гласу: «Покайтеся!», но не понимая и не зная, что значит:
«Грядый по мне иже предо мною бысть»
(Ин. 1, 27). И не знают, что оставленные ими в воде грехи их приемлет Другой, Который вслед за ними пойдет в эту воду, чтобы принять все грехи на Себя.
Вспомните дивную, странную, особенную картину Иванова в Румянцевском музее в Москве, «Явление Христа народу». Вспомните фигуру Иоанна, вспомните жалкие, жадные, верующие глаза нищих, бедных, больных, угнетенных, грешных, идущих в воду. Вспомните, как ярко выписана вода, веточка и этот мальчик, лезущий в воду, там, в левом нижнем углу картины. Вспомните отдаленную, как бы во мгле грядущую, фигуру «Агнца Божия, вземлющаго прегрешения всего мира». Народ оставляет все свои грехи, чтобы отдать их Тому, Кто понесет их с любовью и со страданием через Иудею, к Голгофскому холму. И стоит тут же Иоанн… Для народа он видней, приметней, слышней со своим звучным голосом, внушительной, строгой фигурой ветхозаветного Пророка, к которому так привык и по которому так истосковался Израиль, приметнее Того, Другого, молчащего и медленно идущего там, в отдалении, на пригорке… О, как верит сейчас Иоанну этот народ, как его любит, как возлагает на него все свои упования и надежды о восстановлении земного величия царства. Так же как верил, любил и жаждал всех остальных пророков, бывших до него и потом, не поняв и не дождавшись от них того, о чем фантазировал, — избивал их камнями и убивал… Это все вблизи Иерусалима…
«О, Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки и камнем побивый, посланныя к тебе.»
(Мф. 23, 37). Велик образ Иоанна, идущего на проповедь. Церковь поет ему:
«Божественный храм был еси Бога Жизнодавца, всех блаженне, Пророче и Предтече и проповедник, Живущаго имел еси в сердце»… [189]
Наступает великий момент, момент величайший и единственный в житии Иоанна, и новый шаг на пути искупления Спасителем нас крещение Его во Иордане. Вот подходит к Иоанну и Тот, о Ком он вещает, Тот, Кому он не счел себя достойным развязать ремень от сандалий, приходит, чтобы приять крещение, то есть, чтобы на Себя возложить бремя чужих грехов, ибо в Себе Он не имел греха.
«Видев Тя грядуща, Христе, к себе Предтеча, и крещение просяща, с трепетом возопи: что ми повелеваеши еже паче сил совершити, о Всесильный Господи, како рукою коснуся Тебе, рукою вся Содержащаго; Ты мя паче крести, раба Твоего»… [190]
Господь как бы говорит: «… приступи, крести тлению Неподлежащаго и мир от тли изымающаго»… [191]
В церковном, богослужебном сознании разговор Господа с Его Крестителем у берегов Иорданских, вкратце переданный св. евангелистом Матфеем, (3, 13–17), подробнее передается в стихирах на стиховне в день 7-го января, то есть на день Собора Предтечи:
«Яко виде Тя, Владыко, Иоанн Предтеча к нему грядуща, ужасен быв, яко благонравен раб со страхом вопияше: кое смирение Спасе, кая нищета, в нюже оделся еси богатством благости смирившагося человека».
«Гряди ко Мне, таинственно Совершающему спасительное, Предтечи противовещал еси, со страхом послужи, Спасе всяческих и не ужасайся. Сокрушеннаго бо Адама грехом обновляя, крещаюсь яко человек: естеством нескверный Иорданскими водами, в нихже видиши пришедша Мя».
«Солнце очищаемо, кто от земнородных виде, Иоанн противорече, и Одевающаго небо облаки обнажая всего, и источники и реки Содевающаго в воды входяща: дивлюся несказанному смотрению Твоему, Владыко, не отягчи раба Твоего страшными повелении»… [192]
Тут проявляется великое смирение Предтечево, и премудрое и спасительное изволение Господне. Этот разговор немного напоминает дивный диалог благовещенского канона и в смиренных возражениях Крестителя невольно вспоминается смиренное недоумение и возражения Богоматери.
Но Предтеча, от чрева матери познавший Бога, тогда еще взыгравыйся при посещении Слова, смиренно, но смело исповедует:
«…аще и от Марии еси Младенец, но вем Тя Бога Превечнаго, по земли ходиши, певаемый от Серафим»… [193] И соглашается он на совершение своею рукою великого таинства, чтобы «исполнить как подобает всякую правду» (Мф. 3, 1). Сходит Господь Спаситель в помутневшие от людских грехов воды Иордана, сходит и «преклоняет всех Преклонивший небеса»… [194]
И при звоне всех колоколов на утрене, в торжественном сиянии церковной славы несется по морозному январскому воздуху до самых горних обителей, где прославлен великий Пророк, несется величание:
«Величай, душе моя, иже в пророцех великаго Предтечу». [195] А затем Церковь хвалит и Самого Христа «дланию раба рукоположеннаго.» [196] И, о преславнаго чудесе!.. Совершается великое знамение, впервые человечеству открывается совершенно догмат Троичности Бога…
Ветхозаветный Израиль знал о Триедином Боге лишь по догадкам; смутно и неясно в Библии говорилось о том. При сотворении мира (Быт. 1; 26), при падении Адамовом (Быт. 3, 22), при смешении языков (Быт. 11, 6–7) Бог как бы в намеках приоткрывал великую истину Триединства Своего. Аврааму являлись прикровенно три таинственные Ангела, дивно запечатленные Андреем Рублевым на местной иконе Троицкого собора Сергиевой Лавры. Пророк Исаия слышал троекратное пение Серафимов, и только лишь теперь, на грани двух заветов, в момент начала искупительного подвига Христова, отверзаются опаловые облака, яркий солнечный луч озаряет Предвечного Божия Логоса, слышен глас Отца, Свидетельствующего, и Дух впервые сходит на воду, освящает естество ее, белым облаком витает над простором Иордана.
В нашем богослужебном сознании прекрасно обозначен этот момент в кругу суточного богослужебного обихода. Это начало каждой утрени, момент непосредственно перед шестопсалмием. Вечерня начинается возгласом: «Благословен Бог наш»… так как это служба прообразующая преимущественно Ветхий Завет. И как в Ветхом Завете давались человечеству как бы намеки на истину о Троичности, так и на протяжении вечерни слышим эти намеки, то в «Свете Тихий»… то в каждом возгласе, кончающемся славословием Троицы. Утреня же непосредственно подводит к Новому Завету, в конце ее после богородичной песни рождается Свет, как бы воплощается Слово. По современному греческому богослужебному уставу в этот момент совершается проскомидия, прообразование рождения на дискосе-яслях Предвечного Младенца, Агнца, вземлющего грехи всего мира. Посему и служба сия, утреня, начинается ясным и определенным исповеданием догмата Святой Троицы: «Слава Святей, Единосущней, Животворящей и Неразделимей Троице»… и тоже впервые, ясно и определенно исповедуется так Святая Троица в Богоявлении, ибо тогда впервые человечеству явился Бог в величии Своем. На Голгофе же откроется путь в Царствие Божие, исповеданное разбойником на Кресте, и тогда в этой особой Царской службе — Литургии, Церковь скажет: «Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святаго Духа» и на «Блаженствах» откроются Царские врата, ибо на вседневной утрени во время малого славословия врата не открываются.
