Мария Кикоть - Исповедь бывшей послушницы
Чувствовала я себя неважно. На душе все время было как-то тревожно и страшно, даже ночью я не могла расслабиться и заснуть от навязчивых мыслей. Все крутилось в голове, пока я ни принимала что-нибудь успокаивающее. У Пантелеимоны была целая коробка различных лекарств. Она разрешила мне взять столько, сколько мне нужно. Я набрала в пакет самых разных таблеток: колвалол, валокардин, феназепам, релаксон, афобазол, даже антидепрессанты амитриптилин и прозак. Травки и валерианка мне не помогали. Раньше я никогда не принимала таких таблеток, я вообще старалась избегать всякой химии. Когда я пыталась ничего не пить, тревога и страх становились такими сильными, что мне казалось, я схожу с ума.
Свои лекарства иметь сестрам Матушка не благословляла, и их приходилось надежно прятать в келье или носить с собой в кармане. Кельи у нас не закрывались, уходя, дверь следовало оставить приоткрытой, нельзя было даже не захлопывать. Такой обычай Матушка видела в одном греческом монастыре, и он ей понравился. Ей казалось, что это очень по-монашески. Но в принципе, большого значения не имело — захлопнуть дверь или оставить приоткрытой, все равно в любой момент келью могла обыскать благочинная м.Серафима, пока сестра была на послушании, это разрешалось по уставу. Как правило, она делала это аккуратно, сестры этих вмешательств часто не замечали. Редко когда она со своими помощницами переворачивала все вверх дном, забирая все, что иметь в келье не благословлялось. На такой особый «шмон» нужно было личное благословение Матушки. Это бывало, если сестра сильно в чем-то провинилась или подозревалась в каком-либо «заговоре» против Матушки и монастыря в целом.
У меня было достаточно запрещенных вещей: лекарства, плейер и диктофоном, чтобы учиться петь, электрочайник и пакет с чаем, кофе и сахар. Чай пить в кельях не благословляли, на трапезе это был совсем не чай, а просто мутная несладкая коричневая водичка, и мне с моим низким давлением приходилось доставать себе чай и кофе самой, чтобы по утрам были хоть какие-то силы. Много книг иметь в келье тоже на благословлялось. Сестра могла держать у себя только 5 книг, не больше, остальные она должна была сдать в библиотеку. У меня было много любимых книг, с которыми я не могла расстаться, я их хранила на чердаке корпуса в коробке, пока их там не нашли и не отдали в библиотеку.
Ларису после этих занятий я не видела, ее отправили в скит в поселок Гремячево. Меня перевели из богадельни на кухню и дали послушание трапезника. М.Нектария осталась на прежнем месте, только теперь к ее основному послушанию добавился еще уход за м.Пантелеимоной. Она звонила мне в трапезную только тогда, когда нужно было сделать укол. Не знаю, как она справлялась там одна. Посещать Пантелеимону просто так я не могла. Вместо м.Феодоры, которая не уследила и не доложила о «дружбочках» в корпусе, старшей по богадельне назначили м.Сергию. Она следила там за всеми, кто приходил. Пантелеимона ее к себе не подпускала, она ее страшно боялась. Все лекарства теперь были у Сергии в келье, она сама набирала мне шприц и приносила. Один раз она принесла шприц, внутри которого плавал белый осадок, даже взвесь, как хлопья. Я спросила:
- Что это такое?
- Лекарство, как Матушка благословила.
- Но тут же осадок, ты видишь? Это нельзя колоть в вену, ты с ума сошла!
- А чем тебе не нравится? - И завела пластинку о том, что она все делает по благословению.
Мы крепко поругались, я выкинула этот шприц и сказала, что теперь буду набирать лекарство сама или вообще больше не приду. До сих пор не понимаю, что она набрала в этот шприц и зачем. Ведь ввести такую взвесь в вену было равносильно убийству.
Глава 24
Последние три недели жизни м.Пантелеимона провела почти в полном одиночестве. М.Нектария была занята с бабушкой м.Марией, она не могла надолго оставить ее одну. Я приходила каждый день, даже если не было приступа, мы с Пантелеимоной делали вид, что колем уколы, и могли немного пообщаться, хотя в келью каждые десять минут заглядывала м.Сергия. Общение, правда, было почти без слов. Говорила Пантелеимона шепотом, и даже на это у нее уходило очень много сил. Мы в основном просто молча сидели рядом: она - на кровати, положив голову и руки на подушку на столе, а я рядом на скамеечке. Возле стола у нее стояла деревянная палка от швабры. Постучав этой палкой в стену, она могла позвать при случае м.Нектарию, келья которой была смежной. Здорово придумали, подумала я, плохо только, что тот участок стены, до которого могла дотянуться палка м.Пантелеимоны, был как раз над головой бабушки схимонахини Марии, которая каждый раз от этого просыпалась и начинала проситься в храм, думая, что началась служба.
После красивой и поучительной истории о возвращении, покаянии и постриге о м.Пантелеимоне как-то забыли. О ней уже нечего было сказать на занятиях, ее вспомнили, только когда узнали, что она умерла. Умерла она совсем одна. В тот вечер ей даже некому было бы постучать палкой в стену: был канун большого праздника — Рождества Пресвятой Богородицы, с пяти часов вечера в Никольском храме служили всенощное бдение. М.Нектария тоже была в храме с м.Марией, которую она привезла в инвалидном кресле. Я стояла на клиросе, мы все пели акафист Божией Матери, когда к нам подошла м.Феодора и сказала, что м.Пантелеимона умерла. После акафиста я спросила Феодору, как она умерла и был ли кто-нибудь с ней. Она ответила, что зашла к Пантелеимоне за подушкой от инвалидной коляски, которая понадобилась другой бабушке. Пантелеимона сидела на кровати, положив голову на подушку на столе, она так обычно спала. Феодора что-то спросила, потом подошла и поняла, что она уже не дышит.
Боже мой, как страшно, подумалось мне, в этом огромном монастыре, где у тебя столько «сестер» и «матушка», умереть в полном одиночестве. Страшнее, наверное, только жить в полном одиночестве среди такого количества народа. Для меня здесь это бы самое страшное и невозможное: не работа до потери сил, не жесткий устав с полностью расписанным распорядком дня, не скудная пища из пожертвованных кем-то продуктов, не хронический недосып, не крики и занятия Матушки, не доносы сестер, даже не постоянная слежка друг за другом, не что-нибудь, а именно вот этот вакуум вокруг каждого человека, какое-то космическое одиночество, запрет общаться, дружить, помогать друг другу, проявлять любовь и сострадание без всяких на то «благословений». Разве не из этого состоит человеческая жизнь? Даже если какой-нибудь сестре и захотелось бы побыть с Пантелеимоной, на это нужно было получить специальное «благословение» Матушки, а к ней даже страшно было идти с таким вопросом. Тем более все знали, что ходить друг к другу в кельи, даже к больным, запрещено уставом.
Умерла Пантелеимона, хоть и в большой праздник, но очень не вовремя. На следующий день в монастырь ожидался приезд игумении Феоксении и нескольких сестер из известного греческого монастыря Хрисопиги. Подготовка к празднику и встрече гостей шла полным ходом, готовили праздничную трапезу и большой концерт, часть службы сестры должны были спеть по-гречески. Никольский храм, в котором обычно ставили гроб с усопшей сестрой в подобных случаях, украшали цветами, там должны были служить праздничную Литургию, поэтому гроб с телом м.Пантелеимоны поставили в маленьком Корсунском храме перед алтарем.
Служба была пышной, сестры пели на греческом, игумения Феоксения сидела на стуле рядом с матушкиной стасидией, а справа, на специально постеленном по этому случаю ковре, на мягких бархатных стульях расположились важные гости и спонсоры. Приютские дети аккуратными рядами в платьицах и платочках стояли с левой стороны от Матушки, несколько сестер-воспитателей за ними смотрели и периодически одергивали тех, кто шептался или плохо стоял. Сразу после трапезы был праздничный концерт, дети танцевали и пели, некоторые песни они тоже выучили на греческом языке. Концерт закончился, и Матушка дала первое слово гостье, игумении Феоксении. Она взяла микрофон, несколько секунд помолчала и начала неожиданно для всех:
- Я очень вам сочувствую, вы потеряли сестру.
Я не помню точно ее слов, помню только это неожиданное начало и смысл. Дальше она говорила о том, что Пантелеимона умерла в такой большой праздник - праздник Божией Матери - это говорит о том, что она обрела милость у Бога и позволяет нам надеется на ее спасение. Греческая игумения ничего не сказала о празднике, о концерте, который сестры так тщательно готовили, вся ее речь была посвящена смерти, событию, как она считала, для всех нас сейчас более важному.
Никто из нас такого не ожидал. Гостям не говорили, что у нас кто-то умер, непонятно было, как они вообще об этом узнали. Тем более никто из нас этой потери не ощущал, все было по-праздничному торжественно и весело. Матушке Николае тоже ничего не оставалось, как произнести длинную и трогательную речь о том, какой замечательной сестрой была ушедшая, и как она и все сестры ее любили. Говорила м.Николая так хорошо, что от ее великолепной речи некоторые даже заплакали.
