Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи
Искушения интеллигенции
— Мы в Университете. Какие у православия отношения с наукой? На Западе сейчас имеет место быть воинствующий католицизм, который пытается опровергнуть каждое открытие…
— Нет, нет, это не в Европе и не у католиков. Это чисто сектантский феномен так называемых фундаменталистов-неопротестантов (баптисты, адвентисты, пятидесятники….). Это не католики и не православные, это узкая сектантская идеология, распространенная, прежде всего, в южных штатах США. Это отнюдь не весь запад и отнюдь не весь христианский мир.
— Присутствие Церкви в университете Вы считаете нормальным?
— Есть в нашей жизни то, в чем Россия не по хорошему уникальна: ни в досоветские годы, ни в послесоветские в наших университетах не создавали богословских факультетов.
Это плохо и для Церкви, и для науки. Студенты-богословы лишаются возможности повседневного общения со своими светскими сверстниками и тем самым не впитывают ту культуру, в которой им и предстоит работать в будущем. А светские студенты оказываются до позорного беззащитны перед лицом самых диких мифов, касающихся веры и истории Церкви. Они не обретают навыка мысли на религиозные темы, а, значит, остаются заложниками безмыслия.
А уж как полезно для лектора-богослова выносить свои тезисы на суд университетской аудитории! Тут уж точно нельзя действовать по принципу «из нашего теста лапша для всяких ушей хороша». В светском вузе к лектору-богослову относятся заведомо критически, в зале сидят студенты с разных факультетов, а, значит, каждый на свой зубок будет пробовать каждое его слово. И это хорошая проверка. Кстати, курсы богословия, которые читались в дореволюционных университетах (я имею в виду прежде всего Мелиоранского в Петербургском университете и Светлова в Киевском) поразительно интересны и силиьно отличны от аналогичных академических курсов.
Мне бы хотелось, чтобы в этом отношении наши университеты стали похожи на университеты Европы. Мне хотелось бы, чтобы исчез ненужный налет «сенсационности» с богословских лекций. В конце концов, лектор-богослов, показывая на христианскую почву, на которой выросла европейская культура, просто говорит: «эта земля была нашей, пока мы не увязли в войне… пора вернуть эту землю себе», пора перестать быть иностранцами в своей собственной стране.
Впрочем, это я сказал бы и в интервью 10-летней давности. А сегодня я замечаю, как новая тень легла на порог моей аудитории. Церковь начинают воспринимать как часть официоза. И, соответственно, сторониться ее. Понимаете, обиднее всего — расплачиваться за удовольствие, которого не получал. Церковь не обладает никакой властью в светском обществе, и прежде всего не обладает властью цензурной (оно, может, и к лучшему, ибо христианину трудновато пришлось бы быть цензором в языческом обществе). И хотя госвласть (в том числе и Минобраз) с нами совершенно не считается — о нас все равно сплетничают как о государственной церкви. И это сказывается и на отношении части академических кругов к преподаванию богословия в университете. Нам бросают упрек, что мы навязываем теологию светской системе образования.
Странное дело: если философскому факультету предложат спецкурс по философии Платона — его с радостью примут. Если историкам предложат курс по истории доколумбовых цивилизаций Америки — и его примут без звука. А вот о христианской мысли и истории рассказывать носители этой мысли права не имеют?
Но здесь, правда, уже многое зависит от нас: сможем ли мы сами провести грань между изложением и анализом — и зазыванием и пропагандой.
Что касается меня — то я не ставлю перед собой задачу привести моих МГУшных студентов в Церковь (хотя несколько моих бывших слушателей уже несут священническое служение). Я понимаю, что к вере придут единицы. Но я надеюсь, что у большинства из тех, кто прослушали курс, будет воспитан вкус к богословской мысли по крайней мере в такой мере, что сектантские изделия им покажутся просто безвкусными. Сохранить человека для науки, спасти его от бегства в секту — разве это мало с точки зрения университетского образования?
— Враждебно ли в Церкви отношение к интеллигенции?
— А на кого сегодня опираться священнику, если не на интеллигенцию? В сельском храме, допустим? Что, работяги к нему пойдут? Да нет — все начнется с учителя, с врача… и ими, может быть, ограничится…
На сегодняшний день социологи отмечают: в 90-х годах XX столетия впервые исчезла корреляция между уровнем образованием человека и его отношением к религии. В течении двухсот лет была четкая тенденция: чем выше образование человека, тем более прохладно его отношение к религии. Сегодня этого нет, то есть подтвердилось то, что Бердяев еще в 30-х годах видел в среде русской эмиграции: тезис о Православии как религии неграмотных крестьян — это миф. Сегодня для того, чтобы быть православным, нужно знать больше, чем для того, чтобы быть атеистом. Если в 19 веке православие было религией христианской от слова «крестьянин», то сегодня оно становится городской религией, даже более того — религией мегаполисов
Зайдите в любой храм в Москве, попробуйте найти там рабочих, — и, к сожалению, вы их почти не увидите. Присмотритесь к лицам той молодежи или людей среднего возраста, которые там стоят (а их число уже сопоставимо с «бабушками») — это преимущественно интеллигенция. В московских храмах либо люди с минимумом образования — традиционные бабушки, либо с максимумом — те, у кого есть вкус к высокой культуре, серьезной мысли, к сложности, а не примитиву, который предлагают всевозможные секты[94].
В России для нашей проповеди открыта разве что студенческая молодежь. Вообще Православие сегодня превращается в секту интеллигентов.
Эта картина до того привычна в крупных городах России, что в марте один священник из Западной Белоруссии потряс меня своим сообщением. Как-то, после тяжелого лекционного дня, когда мы всюду ездили вместе, он говорит мне: «Ой, скорее бы Троица». Я удивляюсь; «Батюшка, а что так-то? Почему Вы Троицу ждете?». «Ну, как, после Троицы начнутся полевые работы, люди в поля пойдут, и значит, в храме народу уже не будет. А, это значит, что можно будет, с одной стороны, ремонтом храма заняться, а с другой — поехать самому отдохнуть».
Я слушаю его — и поражаюсь. Потому что вокруг Москвы, в Центральной России ситуация ровно обратная: сельские приходы оживают только после Троицы — дачники приехали. Вот несколько лет назад в поселке Нерль Тверской епархии проходит собрание. На повестке дня — судьба местного недоразрушенного храма, в котором размещается «дом культуры». Голоса разделились пополам: половина — за храм, половина — за дискотеку. Но за храм были дачники, москвичи, а за дискотеку — аборигены: «А где мы танцевать будем, где мы кино смотреть будем? Вы что?! Если надо покрестить или отпеть, то в соседнее село свозим, ладно. А в повседневной жизни нам киношка нужна!».
В деревнях — пустые храмы и спивающиеся крестьяне, которым совершенно наплевать, что в этом храме: клуб, танцплощадка или зернохранилище. Сто лет назад православие было крестьянской религией, а города жили Вольтером, Марксом, Дарвиным и так далее. Сегодня ситуация совсем иная.
И вот пробую я представить себя на месте юного батюшки, который окончил семинарию, и его отправили на село служить, строить или восстанавливать храм. С чего начать отношения? Главное — с кем? По моему ощущению, единственная группа жителей сел или небольших городов, с которой у священника может наладиться контакт, это местная интеллигенция, учителя и врачи.
А что это означает? Давайте не будем воспроизводить церковно-публицистические штампы столетней давности. Один из таких штампов полагает, что слова «положу вражду между семенем твоим и семенем жены» (Быт. 3, 15) относится к взаимоотношениям Церкви и интеллигенции. Сто лет назад, может быть, оно так и было. Тогда, действительно, писалось через запятую в некоторых изданиях «жиды, студенты, интеллигенты». Но если мы будем воспроизводить это сегодня, мне кажется, мы окажемся одинокими.
Замечательный педагог и психолог протоиерей Борис Нечипоров однажды сказал, что из всех групп молодежных в его городе (а служил он в райцентре в Тверской глубинке) есть только одна, с которой есть шанс найти общий язык. Это «боевики» — те ребята, которые серьезно занимаются боевыми искусствами, потому что ради своего спорта они держат себя в физической форме. Все остальные уже или на игле, или в бутылке.
Я могу добавить от своего опыта работы с москвичами: есть еще другая группа, с которой можно работать, — это карьеристы. Те ребята, которые хотят чего-то в жизни добиться, — сделать самих себя, создать семью, дом построить, карьеру сделать, поэтому они стараются хорошо учиться, поступать в нормальный университет. У них есть другие интересы, кроме того, как наиболее кайфово провести наступающий вечер. Оттого что у них относительно трезвая голова есть, с ними еще можно работать, с ними можно спорить.
