Александр Торик - Флавиан
— Го-споди, поми-луй!
— Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию!
— Го-споди, поми-луй! — и, нет больше желаний, нет собственных сил, нет иной радости и жизни, кроме Твоих, Господи, божественных Милости и Любви…
— Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим! — Матерь Божья! Святые Божьи! Помогите прийти к Вам и быть с Вами в Жизни Вечной у престола Христа Бога! Жизни свои, сердца и души предаём…
— Тебе, Го-споди! — с радостным изнеможением рухнул хор.
— Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков!
— А-минь!
Мощь церковной молитвы потрясла меня. Первый раз в жизни, я участвовал в богослужении, причём, не просто стоял или присутствовал, но именно участвовал! Всё происходящее в храме было не театральным лицедейством, которое ты наблюдаешь со стороны, лишь в той или иной мере позволяя ему затрагивать твои эмоции и вызывать соответствующую чувственную реакцию.
Богослужение совершалось не передо мной, и даже не вокруг меня, но, скорее внутри, проходя меня насквозь, как проходит солнечный свет сквозь прозрачный сосуд наполненный чистой родниковой водой. Моё сердце, будто очищенное от кожуры, обнажённо пульсировало, мои тело, душа, всё существо, словно сами превратились в Храм, в котором совершалась божественная служба.
Я был в храме, и храм был внутри меня, и в обоих присутствовал, явственно ощущаемый своей благодатною Силою Бог.
— Глас шестый, блажен муж, Аллилуйа! — вновь прозвенел с клироса ангельский голосок Серёжи-именинника.
— Блажен муж, иже не идет на совет нечести-и-ивых, Ал-ли-лу-у-ийа, Ал-ли-лу-у-ийа, А-а-а-а-ли-лу-у-у-у-ийа… — тревожно-трепетно подхватил хор, и завораживающий ритм псалма заструился прерывистым течением то взлетающей, то рассыпающейся горным ручьём мелодии.
И я, словно листок, подхваченный этим стремительным потоком, поплыл по нему, отбросив попытки контролировать ход своих мыслей и чувств и всецело отдавшись несущей меня упругой волне священного песнопения.
— … и на пути грешных не ста, и на седалище губителей не седе… — это не про меня, столько лет топтавшего пути всех возможных грехов…
— ...яко весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет. — Господи! Проведи меня в остаток дней моих путём праведных, да минует пути погибельные душа моя…
Вновь встало передо мной несчастное заплаканное лицо Ирины, — лежит, наверное, бедняжка, в пропахшей лекарствами и чужой болью больничной палате, смотрит с тоской в окно… А, может быть, молится… может быть, и обо мне… Может быть, я потому и вижу её перед собой, и чувствую её страдание, что это она сама обо мне молится? Ведь, Флавиан назвал же её в числе молитвенников за меня, наверное он знает… Господи! Помоги бывшей жене моей, Ирине!… Почему, бывшей? — брошенной мною, жене моей, Ирине, другой-то всё равно ведь нет у меня… Да, и у неё тоже, никого… Кроме Бога… Господи! Не оставь её, ей плохо, больно, одиноко… как и мне было ещё два дня назад! Господи, даруй и ей утешение в скорби, вылечи её, Господи! Исправь, то, что я исковеркал в её душе, пусть Твоё Божественное утешение восполнит всё, чем я обделил её в нашей совместной жизни, пожалей её, Господи! Ты же пожалел погибающего меня, открыл мне другую, настоящую жизнь, наверное ведь и её молитвами! Теперь я прошу, молю тебя, Господи, помоги Ирине, сделай так, что бы ей стало легко, не больно и не одиноко! Господи, и меня помилуй, Господи!
Очнувшись, я увидел, что царские врата вновь открыты и перед ними, с дымящимся кадилом в руке, стоит величественная фигура Флавиана. Справа и слева от него, в сверкающих золотом облачениях-стихарях, с большими, обёрнутыми зелёной лентой свечами в руках, стояли Семён и Серёженька, хор заканчивал какое-то песнопение. Вот наступила тишина.
— Премудрость, прости! — возгласил Флавиан, начертав кадилом знамение креста в отверстых царских вратах.
— Свете тихий святыя славы Безсмертного Отца Небесного, Святаго, Блаженного, Иисусе Христе… — затаённо-таинственно начал хор.
Флавиан степенно-благоговейно перекрестившись и поклонившись, приложился к иконам Спасителя и Божьей Матери справа и слева от царских врат, обернувшись, широким крестом благословил Семёна и Серёжу, перешедших и соединившихся на амвоне лицом к алтарю, в то время, когда он сам прикладывался к иконам, и вошёл в алтарь, где вновь несколько раз неторопливо звякнуло кадило. Серёжа и Семён поклонились друг другу, и, через разные боковые двери, также вошли в алтарь.
— Вонмем! Мир всем! Премудрость! — прозвучал из алтаря торжественный голос Флавиана.
— Прокимен. Псалом Давидов. Глас шестый. — зазвенел в ответ колокольчиком уже успевший выйти на клирос Серёженька — Помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю!
— Помощь моя от Господа… — мягко повторил за ним хор — сотворшаго небо и землю.
— Возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя! — голосок Серёженьки взлетел ещё выше.
— Помощь моя… — также мягко повторил хор.
— Помощь моя от господа! — голос Серёжи зазвенел натянутой струной.
— Сотворшаго небо и землю! — утвердительно завершил хор.
Во время этого диалога, через левые двери алтаря плавно и осторожно, ступая словно по тонкому льду, вышел Семён, могучий в сверкающем золотом стихаре, благоговейно неся перед собою большую, в потёртом кожаном переплёте книгу. Он прошёл по солее, спустился по ступенькам амвона вниз, и, повернувшись лицом к алтарю, положил свою книгу на быстро подставленную ему шустрой старушкой «разножку» — раскладной аналой, после чего перекрестился и кротко поклонился стоящему в глубине алтаря Флавиану.
— Премудрость! — воскликнул в алтаре Флавиан.
— Притчей чтение! — густым, рокочущим басом отозвался Семён.
— Вонмем! — призыв Флавиана пролетел во все уголки замершего храма.
— Память праведного с похвалами, и благословение Господне на главе его. Блажен человек, иже обрете премудрость… Блажен… блажен значит — счастлив, это я уже догадался, а, вот — иже, иже — наверное — который… Ну, да! Получается — счастлив человек, который обрёл премудрость. Это — про меня. То, что я счастлив, я частично ощущал сердцем, частично понимал умом. Счастье пришло ко мне вместе с Богом, то есть я пришёл к нему, когда я пришёл к Богу, и, следовательно, счастье — быть с Богом! Вот это и есть Премудрость! Премудрость, то есть Мудрость превосходящая все земные мудрости, скорее — земные мудрёности, лишь пытающиеся показаться настоящей мудростью и прикрывающие свою пустоту театральной мантией ложной таинственности. Оказывается, настоящая Мудрость проста — быть с Богом. А Бог это — Любовь, я уже это знаю, не просто верю в это, но — знаю, так как испытал и испытываю это на самом себе. Следовательно, Премудрость — быть в Божественной Любви, иметь её в себе, нести её другим. И в этой Премудрости — блаженство, то есть — счастье. Надо же! Чего я теперь знаю! Господи, слава Тебе! Благодарю Тебя, что ты умудряешь мой ничтожный самолюбивый разум Своей божественной Премудростью!
— …и вернии в любви пребудут Ему: яко благодать и милость в преподобных Его, и посещение во избранных Его! — прогремел высоко под куполом мощный голос Семёна, и возникшая за этим тишина, словно ознаменовала застывший благоговейно мир, услышавший глас Самого Бога.
— Рцем вси от всея души, и от всего помышления нашего рцем! — раздался из алтаря голос Флавиана. Царские врата затворились.
— Рцем — по церковному значит — скажем! — прошептала мне на ухо, опытная в богослужениях Клавдия Ивановна. Я благодарно кивнул.
— Господи, помилуй! — с готовностью отозвался хор.
— Господи Вседержителю, Боже отец наших, молим Ти ся, услыши и помилуй! — Флавиан чётко и внятно проговаривал каждое слово, и оно входило в твоё сознание, отзывалось в сердце и становилось, как бы уже твоим собственным.
— Господи, помилуй! — вместе с хором повторяло сердце.
— Помилуй нас, Боже, по велицей милости Твоей, молим Ти ся, услыши и помилуй!
— Господи помилуй, Господи помилуй, Господи поми-и-луй! — словно бы разбегаясь и взлетая прозвучал ответ хора.
— Еще молимся, о Великом Господине и Отце нашем Святейшем Патриархе Алексии, и о Господине нашем…
Я, тем временем, несколько отключился от происходящего вокруг, и, как-бы сквозь сон, слышал как Флавиан призывает молиться — О богохранимей стране нашей… о блаженных и приснопамятных создателях святаго храма сего… о милости, жизни, здравии, спасении… о плодоносящих и добродеющих… — и хор преданно поддерживает его молитву троекратным — Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй!
