Моисей Рижский - Библейские вольнодумцы
Но раннее христианство пошло еще дальше. Оно не только оправдало бога более последовательно, чем иудейская теология, — оно еще и предложило для массового религиозного сознания новый и более притягательный образ бога.
Иудейская теология с глубокой древности настаивала на том, что бог Яхве любит людей. В ранний период — как родич своих родичей, позже — в силу "завета" — союза, заключенного с народом Израиля, который он сам же избрал из всех народов. Но с течением времени Яхве по причинам, о которых выше уже говорилось, принял черты бога универсума, бога над всеми народами, а вместе с тем отдельный индивид видел в нем также бога, имеющего прямое отношение к его отдельной личности. И тогда между этими двумя сторонами божественной сущности — универсальной и личностной — неизбежно должно было возникнуть противоречие. Универсальный, мировой бог должен был в обыденном религиозном сознании, в сознании отдельного верующего иудея стать слишком трансцендентным, отчужденным и недоступным, непонятным и даже враждебным. Автор Книги Иова именно таким и представил отношение своего героя к богу. Иова постигли страшные бедствия. Он верит, что их наслал на него тот же бог, который ранее так хорошо к нему относился и который должен знать о полной невиновности Иова. За что же Иов так страдает? В отношениях между людьми невинно пострадавший может обратиться в суд, где ему должны либо доказать его вину, либо оправдать, если будет доказана его невиновность. Но в случае с Иовом судья — это тот же бог, который так несправедливо поступил с ним, а ведь бога не вызвать на суд. Иов горько жалуется: "Ибо (Он) не человек, как я, чтобы я мог ему ответить, чтобы нам вместе идти на суд. Нет посредника между нами, кто положил бы свою руку на нас обоих" (9:32–33). Без всякой надежды получить ответ Иов задает богу вопрос: "Что ты выискиваешь грех во мне и прегрешение во мне ищешь, хотя знаешь, что я невиновен, и от руки твоей спасителя нет?" (10:6–7). И в полном отчаянии Иов приходит к страшному выводу: бог зол и жесток: "(Все) одно, потому (и) говорю я: губит Он невинного, (как) и злодея. Когда (Его) бич поражает внезапно, отчаянию невинных Он смеется" (9:22–23).
Христианство предложило свои ответы и на эти вопросы Иова. На его жалобы "нет посредника" и "нет спасителя" ответ был: есть посредник и спаситель — это Иисус Христос.
Независимо от того, каким в действительности был реальный человек из Назарета, странствующий "равви" (евр. — "учитель") по имени Иешуа (Иисус), вокруг этой личности в массовом религиозном сознании первых христиан сложился идеальный образ Иисуса Христа, бога, который из любви к людям спустился с неба на грешную землю и облекся в человеческую плоть ("вочеловечился"). Таким образом, богочеловек Иисус Христос стал способным страдать и вместе с тем, значит, сострадать, он стал близок страждущему человечеству. В мире, полном зла и страданий, Иисус стал проповедовать любовь между людьми, даже любовь к врагам, и сам явил пример такой универсальной любви — отдал себя на мучительную смерть в качестве искупительной жертвы за грехи человечества. Этим Иисус Христос открыл для людей возможность после смерти обрести новую жизнь и блаженство в Царстве бога, и таким образом бог обнаружил свою истинную сущность — любовь. Таков был ответ христианства автору Книги Иова. Бога, каким его представил в своей поэме этот автор, невозможно было полюбить, такой бог мог внушать только чувства страха и ненависти. Иное дело христианский бог. Автор Первого послания апостола Иоанна заверяет: "Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него… Бог есть любовь… Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас" (4:9, 8, 19). Здесь же Иоанн поясняет, что он имел в виду в словах"…чтобы мы получили жизнь через Него": "Сие написал я вам, верующим во имя Сына Божия, дабы вы знали, что вы, веруя в Сына Божия, имеете жизнь вечную" (5:13). "Жизнь вечная" — это вечное существование в блаженстве и славе после смерти в Царстве Божием. То же обещание, что и в приведенном отрывке из Послания Павла к римлянам, которое цитирует автор предисловия к Книге Иова во французском переводе Библии в качестве убедительного ответа автору Книги Иова. А у нас невольно возникает вопрос: а показались бы эти ответы столь же убедительными древнему вольнодумному автору поэмы, какими они должны были показаться тем, к кому спустя почти полтысячелетия обращались со своими посланиями апостолы — членам первых христианских общин, "верующим во имя Сына Божия"?
Тут нам следует вернуться к той оценке, которую дал Книге Иова и ее герою С. Террьен, выше мы ее уже приводили. Террьен считает, что Иов "отверг этический монотеизм", а также "культ и храм, Закон и Завет", и в результате пришел к "чистой религии". И тогда Иов при всей глубине своих бедствий "испытал глубокую радость от сознания присутствия того, кто движет и согревает миры…". Отзвуки идей автора поэмы об Иове с его верой в божество, стоящее по ту сторону человеческих интересов и морали, по Террьену, можно обнаружить также у Иисуса и святого Павла"[68].
Полностью с этой оценкой, конечно, нельзя согласиться. Верно, что Иов отверг этический монотеизм и традиционный культ Яхве. Но ведь критика традиционных догм у Иова носила только негативный характер. Иов не пришел к "чистой религии". Он противопоставил догмам религии действительность, отверг эти догмы, и доводы их защитников его не убедили, так же, как и речи бога. И автор Книги Иова, судя по всему, вовсе не ставил перед собой цель проповедовать такую форму религии.
Христианство же с самого начала стало религией. Религии, писал Г. В. Плеханов, присущи три обязательных компонента: идеологический — совокупность мифов, легенд, догм и т. п.; эмоциональный — всякая религия предполагает эмоциональное отношение к сверхъестественному объекту веры, верующие к нему испытывают чувства страха или любви, почтительного уважения и т. п. И наконец, культовый компонент — жертвоприношения, молитвы и прочие различные действия, с помощью которых верующий надеется повлиять на сверхъестественное — отвлечь его гнев, заслужить его милость, получить защиту[69].. В раннем христианстве, бесспорно, наличествовали все эти компоненты.
Христианство не сразу разорвало пуповину, связывавшую его со старой религией — иудаизмом. Евангельский Иисус постоянно настаивает на необходимости выполнять заповеди Моисея строго и буквально "до йоты" (Мф. 5:17–19; Мк. 11:15–17; Лк. 2:46–49). Но вместе с тем Иисус считает для себя возможным не только весьма свободно эти заповеди и предписания толковать, но и отменять некоторые из них. (В Нагорной проповеди ряд мест, начинающихся словами "сказано древним" и заключающихся "а я говорю вам…", звучат вполне догматически.) Еще более решительно отказывается от старых догм и предписаний Ветхого завета Павел: от обязательных жертвоприношений в Иерусалимском храме и от субботы, от ритуала обрезания и ряда других. Отброшена была догма об избранничестве народа Израиль. А вместе с тем христианство очень рано стало обрастать новыми догмами и обрядами. Догмы о божественности Христа и о троичности бога, об искупительной смерти Иисуса Христа и его последующем воскресении с самого начала определили христианство как новую религию. Но новые догмы в христианстве, наслаиваясь на старые ветхозаветные, сплетались в узел противоречий. Может быть, особенно выразительно эта противоречивость сказалась как раз в догме "Бог есть любовь". Призывы Христа ко всеобщей любви и всепрощению находятся в вопиющем противоречии с его же мстительными угрозами в адрес грешников и нежелающих принять его учение. Для них нет прощения и нет речи о любви, они навечно обречены на самые страшные муки — бесконечно гореть в геенне огненной (Лк. 10:12–15). Нетерпимость к инаковерующим, даже той же веры, черта, унаследованная от Ветхого завета, стала характерной чертой и догмой христианства, и то, что в ранний период выражалось в форме угроз, впоследствии, когда христианство пришло к власти, реализовалось — стоит вспомнить хотя бы о крестовых походах и инквизиции.
Но до инквизиции было еще далеко. А в раннем христианстве эта непоследовательность и противоречивость в наставлениях его проповедников скорее облегчали их восприятие обыденным сознанием. Для него, для обыденного сознания, идеи абсолютной любви и всепрощения, несомненно, должны были восприниматься как понятия идеальные и слишком далекие от реальности. Идеологи раннего христианства и не настаивали на них, шли обыденному сознанию на уступки. Ярким примером может послужить еще одно место из Послания Павла к римлянам (12:17–20): "Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром перед всеми человеками. Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь" (см.: Втор. 32–35). Итак: "Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою: ибо (делая сие), ты собираешь горящие угли на голову его" (Притч. 25:21–22). Любви здесь, конечно, нет места, зато тонкое понимание психологии обиженного человека, неспособного отомстить обидчику и мечтающего: сам бог ему отомстит и наиболее страшным образом. Обиженному прямой расчет самому не пытаться мстить.
