Матвей Барсов - СБОРНИК СТАТЕЙ ПО ИСТОЛКОВАТЕЛЬНОМУ И НАЗИДАТЕЛЬНОМУ ЧТЕНИЮ ДЕЯНИЙ СВЯТЫХ АПОСТОЛОВ
Тогда прокуратор, будучи предупрежден письмом Лизия, что тут кроются иудейские дрязги относительно исполнения законных мелочей, дал узнику знак, что он может давать возражения. В самом начале речи св. Павел кратко заметил, что он свободнее будет защищаться перед Феликсом, зная, что он многие годы справедливо судит народ иудейский. И так как ты близко знаком с обычаями этого народа, то легко можешь удостовериться, «что не более двенадцати дней тому, как я пришел в Иерусалим для поклонения, а не для возмущения. Ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу они не находили меня с кем-либо спорящим или производящим народное восстание, и не могут доказать того, в чем меня обвиняют». Он признается, что держится иного учения, которое иудеи называют ересью, но это учение в главных основаниях совершенно одинаково с тем, которое сами обвинители исповедают. Ибо он действительно служит Богу отцов его, верит всему, написанному в законе и пророках, имеет надежду, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают; поэтому и сам подвизается всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми. Пять лет не был он в Иерусалиме и пришел туда, чтобы доставить милостыню своему народу и приношения. Они нашли его в храме, когда он приносил, по закону, очистительную жертву совершенно спокойно, не с народом и не с шумом. За смуту, которая была произведена при этом случае, он не может быть ответчиком. Ее начали некоторые из «Асийских иудеев», которых и надо было выставить на суд и которых отсутствие здесь служит доказательством ничтожности возводимых на него обвинений. Но если невозможно вызвать на суд этих последних, то пусть сами обвинители «скажут, какую нашли они в нем неправду, когда он стоял пред Синедрионом» — разве только то одно слово, которое громко произнес он, что за учение о воскресении мертвых он ныне судим ими.
Надо было покончить дело. Представленные апостолом факты явно противоречили обвинению. Определение разности учений, содержимых им и иудеями, не было предусмотрено римскими законами. Апостол не обязан был ни доказывать, в чем состояло христианское (Назорейское) учение, ни оправдываться в том, что принадлежал к нему, ибо в это время христианство не было объявлено недозволенной религией. Феликсу известно было это гораздо больше, чем предполагали иудеи со своим адвокатом. Поэтому он не предал св. Павла на суд Синедриона, который мог быть опасен и несправедлив, но, не желая возбудить против себя ненависть высокопоставленных личностей, отложил дело за отсутствием Лизия, как свидетеля, обещая тотчас же решить по прибытии последнего в Кесарию. Апостола оставил он под стражей, но дал особую инструкцию сотнику стеречь, но не стеснять Павла и «не запрещать никому из его близких служить ему или приходить к нему». Вероятно, св. Лука и Аристарх воспользовались этим дозволением, и нет никакого сомнения, что тяжелое продолжительное время заключения св. Павла сокращалось беседами со св. Филиппом и другими христианами из Кесарийской общины, глубоко чтившей великого апостола.
По возвращении в Кесарию вместе со своей женой Друзиллой, намереваясь, по-видимому, удовлетворить ее любопытство и предоставить послушать личность, странная история и чудесные силы которой получили громадную известность, Феликс еще раз призвал Павла и приказал ему изложить его верования. Св. Павел воспользовался этим случаем, как истинный апостол. Феликс был язычник и притом, его судья, и св. Павел не счел своей обязанностью разъяснять этому судье то, что было вне сферы его действования. Не напоминая ничего Феликсу о его браках и почитая в нем предержащую власть, апостол говорил о вере в Христа и при этом, исчисляя добродетели, коснулся учения о правде, о воздержании и о будущем суде, как таких предметах, в знании которых наиболее всего нуждались слушавшие его супруги. Распутная Друзилла должна была краснеть, слушая о воздержании; хищный и несправедливый правитель не мог не почувствовать укоров совести, внимая проповеди о правде: для обоих должно было показаться ужасающим извещение о страшном суде. Каковы бы ни были мысли Друзиллы, она скрыла их в своем сердце, а Феликс, не привыкши к подобным истинам, только встревожился. Он «пришел в страх», когда оглянулся назад на свое запятнанное и преступное прошедшее. Он услышал сзади себя какие-то шаги; ему показалось, что под ним земля из тонкого льда. Он не мог скрыть в себе чувств ужаса, ни упреков пробудившейся совести и тотчас же прекратил дальнейшие речи. «Теперь пойди, — сказал он апостолу, — а когда найду время, позову тебя». Но и эти упреки совести не заглушили в нем мысль об интересе. Св. Павел произвел на него влияние, которое не могут не производить люди, великие духом, каков был апостол, и Феликс, пораженный поведением, умом и нравственной силой этого последнего, посылал за ним нередко для выслушания проповеди о христианских верованиях. Но это кажущееся внимание к религиозным предметам было похоже на то суеверие, которое делало его способным поддаваться обманам Симона волхва и исключало стремление получить взятку, в особенности, когда ему стало известно, что св. Павел принес в Иерусалим значительные суммы. Поэтому он позаботился придумывать для дела постоянные задержки, не оставлявшие никакого сомнения о его истинных намерениях. Но св. Павел был невинен и не хотел ни получить свободу каким бы то ни было непозволительным способом, ни воспользоваться любовью кесарийцев, чтобы собрать с них деньги на выкуп, выплатить который сам не был в состоянии. Он не хотел примешивать к Божественным предначертаниям относительно своей судьбы сомнительные человеческие средства и решился оставить без внимания намеки Феликса. Поэтому прошло два года, а он все еще томился в заключении (Жизнь и труды ап. Павла, т. 2, стр. 190).
Стих 16
О сем аз подвизаюся непорочну совесть имети всегда пред Богом же и человеки (Деян. 24, 16)
Непорочная совесть, т. е. совесть истинная, в основании которой лежит чувство страха Божия и религии христианской, есть действительно неоцененное сокровище. Она служит самым лучшим руководителем на пути добродетели, и исполняет сердце праведника такими радостями, которые выше всех радостей мира.
Совсем не так рассуждает об истинной совести грешник. Он боится суда ее, потому что за этим судом непременно следует осуждение для него. И в самом деле, истинная совесть говорит прямо, что справедливо и что несправедливо. Она старается разоблачить те ложные добродетели, которыми мы хвалимся, и потому находится в непрестанной борьбе с нашим самолюбием и нашей гордостью. В тех поступках, которые свет называет великодушными, совесть видит нередко одно самолюбие; дела любви, совершаемые из тщеславия, называет она суетностью; благочестие, которым испорченное сердце лицемерно хочет прикрыть себя, на суде ее есть лицемерие. Перед лицом истинной совести часто является тот преступник, кто в глазах людей представляется добродетельным. Она не щадит никакого греха и при всяком случае напоминает нам о наших прошедших преступлениях, которые без ее напоминаний были бы, может быть, давно забыты. Такой суд совести делается, наконец, тяжким и страшным для грешника. Он хотел бы скрыться от этого внутреннего судьи: но скрыться нельзя, — потому что совесть следит за самыми сокровенными движениями сердца и не оставляет нас ни на одно мгновение. Итак, грешнику остается одно средство — прибегнуть к искусству, которым можно было бы изменить или, по крайней мере, заглушить совесть. Для этого он начинает испытывать самую истину; старается исследовать: действительно ли то истина, не предрассудок ли то, что говорит совесть? Ищет предметов для сомнений и тьмою этих сомнений старается окружить себя так, чтобы сквозь эту тьму никаким образом не мог проникнуть свет истинный. Часто спрашивает об этих предметах других людей, но непременно хочет получить ответ такой, который был бы отличен от ответа совести. Решает в уме своем множество возражений и сомнений, но всегда клонит к тому, чтобы решение их послужило в пользу страстей. Даже ищет наставлений, но только в душе требует другого наставления, нежели какое дает совесть.
Из такого исследования истины происходят все ложные правила. Когда мы придем к несчастному убеждению, что нами сделано все для испытания истины, — тогда для нас нет больше ни о чем заботы. Тогда мы стараемся убегать всех тех случаев, которые могут пробудить совесть и оживить естественное чувство добра и зла. Тогда на пробуждение совести мы смотрим, как на остаток неведения, и совершаем преступления, не замечая того, что это преступления. Хладнокровно переходим от порока к пороку, и мало-помалу так притупляем внутреннее чувство истины, наконец, что пием неправды яко же питие (Иов. 15, 16). Словом, уподобляемся тому опасному больному, который, будучи близок к смерти, думает, что он начинает выздоравливать.
