Феофан Затворник - Рукописи из кельи
Почему, наконец, все подзаконное устроение представлено в таких дробностях, не имеющих по видимому связи? — Везде встречаем только частные правила и предписания, только дела и суды, и все это в смешении, по частям: ничто здесь не приведено в один состав; не указан и не объяснен дух всего? — Израиль, как юноша, был еще неспособен принимать истины в их строгом развитии из начал. Ему легче было усвоять правила без связи, истины без выводов, здесь он во многом еще зависел от памяти и потому любит раздробленность, частность. Израилю предложены истины только так, как они есть, подобно тому, как рассудку представляет их чувство: понять их в основаниях, во взаимном отношении и связи, он должен был уже сам собою, однако ж сделать все это ему предоставлено не мысленною работою, а делом; самая жизнь, проходя среди частностей, должна была вызвать его мысль к целому, — от безжизненных дробностей довесть сердце его до живого ощущения всего–г) В юношеском возрасте человек в первый раз возникает к самостоятельности. Доселе силы его развивались сами собою, в лоне природы; теперь он берет их себе в свое собственное употребление, чтобы свободно напечатлеть в них особенное настроение. В этом отношении юношество есть время не утвержденного, не устроенного движения и колебания сил, из которого, однако ж, должен выродиться неизменный характер человека. Как важен поэтому порядок жизни для юношей, — в нем зародыш его вечной участи. С другой стороны, если характер юноши определен предварительно, как важно привесть сей порядок в совершенное с ним согласие! Характер может быть такой и другой, но у народа Божия и характер должен быть религиозный. Израилю и дается такое устройство, ходя в котором он мог сделаться не иным чем, как народом Божиим, Божиею Церковию. — Вот почему у Израиля вся законность религиозная!
У юноши все силы проходят в движении, но преимущественно силы воли: юношество есть время живой и сильной деятельности. Что по преимуществу можно требовать от него — это дела. Но сия деятельность требует сама особенного внимания и образования. Сколько в ней возможно уклонений, как она изменчива и непостоянна! Сын из отрока делается живым беспокойно–деятельным юношею. Если отец желает ему добра, он должен усугубить надзор; прежние поверхностные шалости сменяются теперь делами из сердца; надобно предписать правила, определить действия, подчинить его строгому порядку. Господь сходит к Израилю, предлагает ему свое покровительство, а от него требует дел и потом всю его деятельность ограждает строгою мерностию во всех путях и малейших подробностях. Вот почему у Израиля религия законная!
Доселе страсти молчали. Сердце беспрепятственно во всей живости воспринимало уроки совести и беспрекословно повиновалось им. Теперь восстает — у юноши — другой ряд внушений: наклонности и страсти. Возможно, что юноша не различит при этом стороны законной, возможно, что противозаконная будет влечь с такою силою, которой не может преодолеть обязательство к закону, приходящее от одной совести. Юноша имеет нужду в благовременной помощи: надобно уяснить для него закон, надобно усилить обязательный голос совести и ослабить голос страстей. Для Израиля это и делается. Внушения совести превращены в нравственные правила, определены письменно и утверждены Божественным авторитетом. Внутренний закон был еще жив и указывал, что делать; но его обязательность ослаблялась движением плотской воли, всегда предъявляющей некоторые права на повиновение. С словом: «не делай» у последней отнималась и возвращалась первому вся нравственная сила. Вот значение нравственных правил и основание, почему они изложены большею ча–стию отрицательно.
Однако ж такое охранение нравственного закона, — так же нравственное, — условно и не вполне надежно. Воля плоти может разрушить нравственную преграду, потому что на ее стороне весь юный человек, — и потом увлечь неопытного в постоянную жизнь по своим внушениям. Надобно связать сию волю. У Израиля она и связана гражданским законом и страхом суда, — не сама в себе — чего сделать нельзя, но во всех тех действиях, в коих может обнаруживаться. Пусть и при этом есть движение внутри, но ему нет исхода. Впрочем, ограждением внешней деятельности наложены узы и на внутренние движения, хотя не непосредственно. Без возможности упражняться они естественно должны были слабеть и истощаться.
д) Юноша не слишком предается грубым наслаждениям. Он любит удовольствия, но легкие, невинные. Не терпит он недостатка, но непристрастен и к богатству; собственно, е нужно только довольство. Он любит здоровье, крепость, живость, светлое небо и прохладу, безопасность и безмятежность; не терпит болезней и беспокойств, хочет жить весело, приятно; близок к природе и любит смотреть на ее красоты. Если хотите, чтобы юноша беспрекословно повиновался вашей воле, обещайте ему все это, и он всецело будет предан. Израилю обещано (Лев. гл. 26) — и с каким восхищением он ответствует: сотворим и послушаем. Обетовании чисто духовных, небесных, он не был способен правильно уразуметь. Скажите ему о небесном рае, о блаженстве вечном, — он и стал бы ожидать рая с чувственными наслаждениями; притом деятельность законная была собственно деятельность плотяная — как обещать за нее духовные блага? Здесь он нашел бы повод к глубокому самообольщению.
В таких, впрочем, побуждениях видно самое премудрое направление чувственного к целям духовным. Израиль, как юноша, желал веселой, мирной, довольной жизни; но, по живости движения страстей, он готов был искать такой жизни в удовлетворении сим последним, между тем как страсти и не дают того, что ожидают от них, и во всякое время препятствуют действиям благодати. Господь все здесь устрояет особенным образом. Не допускает только, а дает блага, каких ищет и желает юноша, но требует от него исполнения таких правил, кои по содержанию совершенно противоположны внушениям страстей. Повинуясь воле Божией, Израиль ожидал и получал блага только земные, а между тем незаметно приобретал духовные — в укрощении страстей и в возведении себя тем в состояние принимать благодатные внушения.
Израилю не говорят о благодатной помощи. Полный сил и жизни, он не поймет сего внушения. Потому пред ним раскрывают только, чем он должен быть, и требуют, чтобы он был таким непременно. Опыт — обыкновенный способ убеждения для юноши — скорее научит его, сколько он бессилен. При всем том, однако ж, благодать действует и здесь, но действует не постоянно, прерывчато, и как бы внешно. Иначе и быть не могло. Действия благодати не могли быть ощущаемы тогда постоянно. Юноша час от часу чувствует прилив душевно–телесных движений, кои для духа то же, что облака и туман для солнца. Только тогда проглядывает солнце в ненастное время, когда ветр разгонит густые облака; только тогда и у юноши возможны ощущения и явления благодатных действий, когда прекратятся и заметно стихнут движения души и тела: а это может быть только очень редко.
10. Какой религия подзаконная должна образовать дух в народе?
Ежели весь порядок и вид религии подзаконной приспособлен к возрасту юношескому, а юношеский возраст носит в себе зародыш высших сил мужа, то сия религия в устройстве своем должна представлять способы и к развитию сих сил, чтобы, живя под ее руководством, юноша не остался навсегда юношею, а легко возрос в мужа.
Что это значит, что в подзаконной религии, — в особенном виду, как нечто преимущественно важное и значительное, — стоят оправдания, заповеди и суды? Своею строгою мерностью не убивают ли они скорее жизни, чувства, свободы и вообще высших сил духа, нежели развивают? — Нисколько: они‑то и составляют необходимое условие к развитию сих сил. Человека составляют дух, душа и тело. Душа развивается и зреет на счет тела, дух — на счет души. Надобно обуздать тело, чтобы стройно действовала душа; надобно устроить душу, чтобы раскрылся дух. Значит, там должен раскрываться дух, где связано тело и упорядочена душа, — требование, которому вполне удовлетворяет подзаконная религия. Ее суды связывают полною необходимостью тело; ее оправдания и заповеди подчиняют регулярности душу. И то и другое по своему значению есть то же, что телесная деятельность у христианских подвижников. Под влиянием судов и законной праведности развивался у Израиля его нравственно–религиозный дух — живой, свободный, блаженный. Это были для него то же, что подставки для нетвердого еще в стебле растения.
«И по частям. «— Чувства любят разнообразие впечатлений; и потому, когда подчиняют себе душу, приучают ее к рассеянности, которая в ней и становится главною препоною к развитию духа. Господь удовлетворяет желание впечатлений, но так, что они не развлекают, а собирают, не убивают, а оживляют, — обращают душу внутрь, к источнику жизни. Это производило особенно устройство скинии. Своею таинственностью она давала предощущать присутствие Божественной сокровенной силы и тем заставляла мысль благоговейно погружаться в беспредельном, а своею телесностью стояла средостением между сим беспредельным и духом. В скинии, значит, Израиль ходил, как бы в преддверии беспредельного Бога. Всюду видел он следы Его, но не Его Самого; пред ним везде сила Иеговы, но не Сам Иегова; он беспрерывно как бы соприкасался Ему, а между тем всегда был и отдален от Него. Умиление, в какое поставляло душу предощущение Божества, рождало желание чаще приближаться к Нему, а постоянное хождение в жилище Его образовывало жажду беспрерывного общения с Ним — хождения в непрерывном свете Его. «Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни» (Пс. 83, 1) «…Когда прииду и явлюся лицу Твоему?.. Не отврати лица Твоего от мене…» Это было единственным желанием благочестивого израильтянина! — Но до нарока (срока) Израилю должно было прозирать Бога только за обрядностью, видеть Его как бы сквозь оконце (Песн. 2, 9), как рассудок видит необходимо Сущего сквозь видимую природу, и притом не иначе, как сквозь свои формы.
