Роберт Пински - Жизнь Давида
Давид одолел великана, превзошел и своего ничтожного отца Иессея, и царя Саула, он, будучи младшим в семье, затмил всех старших братьев, — а теперь вот Нафан говорит ему про его сына, младенца Вирсавии: «Как ты этим делом подал повод врагам Господа хулить Его, то умрет родившийся у тебя сын» (II Цар. 12, 14). Более того, другой сын восстанет против него и будет спать с его женами, и всем будет известно об этом. Таким образом, Давид, прежде выступавший, если так можно выразиться, в роли сына, теперь становится отцом и принимает на себя соответствующие эмоциональные и моральные тяготы.
Пророк Нафан, говорящий царю страшные и недвусмысленные речи, не старше Давида, а может быть, даже не его ровесник — пророк, вероятно, моложе царя, и это еще один признак перемен для Давида, младшего сына и фаворита Саула, свергнувшего своего покровителя. В именах двух старых военачальников, появляющихся в начале и конце карьеры Давида, сначала Авенира, а потом Иоава, — в этих именах содержится слог ав: «отец». Авенир — это «Отец света», а Иоав (или Йоав) — «Бог — отец». Этот слог часто встречается в еврейских именах, но на него следует обратить особое внимание, коль скоро речь идет о двух свидетелях — появления и ухода Давида. Они оба люди искусные и опытные, они оба внезапно терпят поражение, они, эти сильные люди — убийца и убитый, — словно стоят по сторонам успехов Давида. В бдении над умирающим ребенком Вирсавии мы видим Давида, делающего лишь первые шаги на тяжком пути отцовства. У него много жен и наложниц, и он отец многих детей.
VIII. Сыновья Давида
После того как первенец, родившийся у Давида и Вирсавии, умер, «утешил Давид Вирсавию, жену свою, и вошел к ней и спал с нею; и она родила сына, и нарекла ему имя: Соломон. И Господь возлюбил его» (II Цар. 12, 24).
Но Соломон далек от начала очереди сыновей, поскольку его мать — в самом конце списка жен. Порядок сыновей ясен и точен: первый Амнон от Ахиноамы из Изрееля; второй Далуиа от Авигеи, вдовы глупого кармилитянина Навала; третий Авессалом от Маахи, дочери гессурского царя Фалмая; четвертый Адония от Аггифы; пятый Сафатия от Авиталы; шестой Иефераам от Эглы.
Эти сыновья родились у Давида в его южной столице Хевроне. Позже, когда Давид стал царем не только Иудеи, но и Израиля, возник новый перечень сыновей, родившихся в Иерусалиме, но и там Соломон не первый. Иерусалимские сыновья появлялись в таком порядке: Самус, Совав, Нафан, Соломон, Евеар, Елисуа, Нафек, Иафиа, Елисама, Елидае и Елифалеф.
Дочерей в этот каталог имен не включают, но дочь фигурирует в первой же истории о сыновьях Давида. Эта история, следующая сразу за рассказом о Давиде и Вирсавии, тоже сексуальная и тоже некрасивая:
«И было после того: у Авессалома, сына Давидова, [была] сестра красивая, по имени Фамарь, и полюбил ее Амнон, сын Давида. И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари, сестры своей; ибо она была девица, и Амнону казалось трудным что-нибудь сделать с нею» (II Цар. 13, 1–2).
«Что-нибудь сделать с нею» — на грубом, даже утилитарном языке переводчиков короля Иакова эти слова имеют не просто уголовное, но определяющее значение. Амнон, старший в очереди, наследник Давида и сын Ахиноамы, хочет «что-нибудь сделать» со сводной сестрой Фамарью (Тамар), которая приходится родной сестрой Авессалому, сыну Маахи. А Авессалом — второй по старшинству после Амнона. (Сын Авигеи Далуиа, видимо, умер, хотя существует странная традиция, согласно которой Далуиа был настолько праведным и прилежным, что ему позволили живым войти в рай.) Даже при беглом взгляде на жизнь и обычаи этих принцев — юношей-воинов, или узаконенных бандитов, или неутомимых баловней судьбы (конечно, ни то, ни другое, ни третье не верно) — становится ясно, что наши представления и аналогии, которые мы можем найти, здесь не подходят.
Как бы то ни было, поскольку Фамарь была девица, Амнону было трудно сделать с ней что-нибудь. Однако он нашел уловку, которая чем-то напоминает лживое поведение Давида перед Урией. Правда, первенец Амнон еще не превратился в законченного негодяя, и ему в этом деле необходим советчик и помощник:
«Но у Амнона был друг, по имени Ионадав, сын Самая, брата Давидова; и Ионадав был человек очень хитрый. И он сказал ему: отчего ты так худеешь с каждым днем, сын царев, — не откроешь ли мне? И сказал ему Амнон: Фамарь, сестру Авессалома, брата моего, люблю я» (II Цар. 13, 3–4).
Уязвлявшие гордость и надменное сердце Давида многочисленные, теснящие друг друга братья, которым он мальчиком по поручению отца приносил сыры, возрождаются в следующем поколении, и появляется хитроумный и коварный кузен Ионадав, готовый услужить царскому сыну. Первый шок от отвратительной интриги почти скрыл маленькое разочарование: резвый Давид оказался простофилей. В этом контексте он напоминает не Гамлета или Лаэрта, а обманутого Полония или доверчивого отца из римской комедии:
«И сказал ему Ионадав: ложись в постель твою, и притворись больным; и когда отец твой придет навестить тебя: скажи ему: „пусть придет Фамарь, сестра моя, и подкрепит меня пищею, приготовив кушанье при моих глазах, чтоб я видел, и ел из рук ее”» (II Цар. 13, 5).
Человек, который обманул филистимлян, пуская слюну и притворяясь сумасшедшим, который когда-то спасся от Саула, выпрыгнув в окно и оставив вместо себя чучело, который когда-то самоуверенно бросился на злополучного Голиафа и который совсем недавно с гениальным двуличием спрашивал Урию о делах на войне, — здесь этот человек играет роль покладистого, невидящего глупца:
«И послал Давид к Фамари в дом сказать: пойди в дом Амнона, брата твоего, и приготовь ему кушанье» (II Цар. 13, 7).
Повествование, которое иногда проскакивает мимо массовых убийств, упомянув о них одной общей фразой, здесь становится мучительно детальным:
«И пошла она в дом брата своего Амнона; а он лежит. И взяла она муки и замесила, и изготовила пред глазами его и испекла лепешки, и взяла сковороду и выложила пред ним; но он не хотел есть. И сказал Амнон: пусть все выйдут от меня. И вышли от него все люди, и сказал Амнон Фамари: отнеси кушанье во внутреннюю комнату, и я поем из рук твоих. И взяла Фамарь лепешки, которые приготовила, и отнесла Амнону, брату своему, во внутреннюю комнату» (II Цар. 13, 8-10).
Кинематографическая нарочитость присутствует во всем этом: повторяющиеся «моя сестра», «твой брат», «ее брат», описание приготовления лепешек и роспуск присутствующих — все это усиливает ужас от процесса. Читатель, наблюдающий за подготовкой к кровосмесительному изнасилованию, должен почувствовать положение Давида, ни о чем не подозревающего отца Фамари, Амнона и Авессалома и дяди коварного племянника Ионадава. Это похоже на кино, особенно если представить, что эта картина при монтаже соединена с другой, изображающей Давида, невиннейшим образом выспрашивающего о новостях Урию Хеттеянина. Если Ионадав обладает фамильной смекалкой, то Амнон демонстрирует хотя бы на несколько минут актерский дар притворства, присущий его отцу. Впрочем, вскоре настает минута, когда ему больше нет нужды симулировать болезнь или слабость:
«И когда она поставила пред ним, чтоб он ел, то он схватил ее, и сказал ей: иди, ложись со мною, сестра моя. Но она сказала: нет, брат мой, не бесчести меня, ибо не делается так в Израиле; не делай этого безумия. И я, куда пойду я с моим бесчестием?» (II Цар. 13, 11–13)
В ее вопросе о бесчестии нет ничего непонятного или труднообъяснимого. Но следующие слова Фамари, обращенные к Амнону, требуют комментария:
«И ты, ты будешь одним из безумных в Израиле. Ты поговори с царем; он не откажет отдать меня тебе» (II Цар. 13, 13).
Женитьба на сводной сестре во времена Давида разрешалась, запрет на это появился позже. Поэтому заведомо безнадежные (и лишенные всякого энтузиазма) слова Фамари «Он не откажет отдать меня тебе» прямо относятся к Давиду и к его роли в этой истории. Амнон не щадит прекрасную сестру, а повествование не щадит читателя, шокируя его буквальным и психологическим реализмом:
«Но он не хотел слушать слов ее, и преодолел ее, и изнасиловал ее, и лежал с нею» (II Цар. 13, 14).
Более того: «Потом возненавидел ее Амнон величайшею ненавистию, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней; и сказал ей Амнон: встань, уйди» (II Цар. 13, 15).
Как у боя, в котором Авенир пронзил Асаила, и вероломного убийства Давидом Урии Хеттеянина, у этого происшествия будут далеко идущие последствия. Отвратительность Амнона оттеняется чистотой Фамари. Вот как она отвечает на его царственное «встань, уйди»:
«И [Фамарь] сказала ему: нет, прогнать меня — это зло больше первого, которое ты сделал со мною. Но он не хотел слушать ее. И позвал отрока своего, который служил ему, и сказал: прогони эту от меня вон, и запри дверь за нею. На ней была разноцветная одежда, ибо такие верхние одежды носили царские дочери-девицы. И вывел ее слуга вон, и запер за нею дверь» (II Цар. 13, 16–18).
