Лора Герд - Русский Афон 1878–1914 гг. Очерки церковно-политической истории
В XVIII в. русский монастырь перешел в руки греков. В конце столетия из-за крайнего обнищания обители монахи решили оставить старый (нагорный) Русик и переселились в принадлежавшую монастырю прибрежную келлию в честь Воскресения Христова, где и был основан новый монастырь Св. Пантелеймона. Обитель стала возрождаться; в первой половине XIX в. в ней впервые после длительного перерыва появились русские насельники. Важной вехой в истории монастыря стало прибытие в 1835 г. иеромонаха Аникиты (князя Ширинского-Шихматова), который хотел внести большой денежный вклад и поселиться в монастыре. Однако это встретило протест со стороны греков, и окончательное вселение русских монахов в монастырь Св. Пантелеймона состоялось только в 1839 г.[6] Через два года, в 1841 г., был основан второй русский скит на Афоне, Св. апостола Андрея[7]. В 1830-е годы в скиту Св. пророка Илии поселились выходцы из Малороссии. Немалое значение для привлечения внимания русского народа к Афону имели очерки и статьи о Св. Горе, многие из которых были написаны самими паломниками; во второй половине XIX в. таких произведений появится десятки, от простых брошюр для народа до подробных путеводителей, снабженных историческими сведениями[8].
Русское правительство в целом не препятствовало благочестивым устремлениям народа; среди паломников начиная с середины XIX в. встречаются видные политические деятели и даже члены царской фамилии. Большой поддержкой для русских монахов были посещения великого князя Константина Николаевича в 1845 г., посланника в Константинополе В. П. Титова в 1849 г., посла Н. П. Игнатьева в 1866 г., великого князя Алексея Александровича в 1867 г. Теперь, пользуясь моральной поддержкой русской дипломатии и материальной – из России, русское афонское монашество получило возможность развиваться и принимать новых братий. Вместе с тем стремление русских на Афон уже тогда вызывало тревогу у некоторых церковных деятелей, которые предвидели могущие возникнуть из этого политические осложнения и нежелательный с государственной точки зрения расход средств на заграничные учреждения[9].
Политическая ситуация на Балканах конца xix – начала xx в.
Прусско-турецкая война 1877–1878 гг. изменила карту Балкан. К северу от Ба лка нских гор появи лось новое государство – Болгарское княжество. Нельзя сказать, чтобы русское правительство было вполне довольно результатами войны, ради которых пришлось понести столь значительные потери. Проекты «Великой Болгарии», разрабатывавшиеся послом в Константинополе Н. П. Игнатьевым, были перечеркнуты решениями Берлинского конгресса 1878 г., и России так и не удалось создать на Балканском полуострове послушное себе буферное государство на пути к Константинополю. Центром восточного вопроса по-прежнему оставались черноморские проливы, Константинополь и прилегающая к нему территория[10].
Для окончательного решения этого вопроса требовалась политическая подготовка, которая велась как на уровне дипломатии, так и через агентов в среде местного населения. По традиции главной опорой русской политики были православные народы, населявшие Османскую империю – греки, болгары, сербы, арабы. Поэтому церковная политика играла важнейшую роль в русской политике на Ближнем Востоке и Балканах. От дипломатов константинопольского посольства и консульств на местах требовалось знание основ канонического права, церковной ситуации в данный момент и умение ладить с противоборствующими партиями местных христиан. Одним из главных препятствий для русской политики на Востоке была провозглашенная в 1872 г. болгарская схизма[11]. Ухудшение, а затем и разрыв отношений с Болгарией в 1880-е годы, наряду с невозможностью осуществлять церковные контакты, во многом парализовали русскую политику в восточной и южной части Балкан[12]. Неудивительно, что на протяжении 40 лет усилия дипломатии были направлены на преодоление схизмы. Позиция России в целом совпадала с точкой зрения Константинопольской патриархии: Болгарская церковь должна быть ограничена пределами княжества. Иным было, однако, мнение болгар и их церковного главы – экзарха Иосифа, который в течение нескольких десятилетий боролся за назначение болгарских архиереев на кафедры Македонии и Фракии. Не имея возможности открыто поддерживать болгар и в то же время не желая конфликта с патриархией, русский Св. Синод, а вместе с ним и МИД в греко-болгарском вопросе занимал пассивную позицию лавирования между двумя противоборствующими сторонами и по сути отказывался от активного участия в происходящих событиях[13].
Отношения с Грецией в это время продолжают оставаться натянутыми: в 1880-е годы, во время правления премьер-министра Х. Трикуписа, послушного указаниям Великобритании, не шло и речи о церковно-политическом сближении с Россией. В Константинополе, втором центре эллинизма, русское правительство старалось поддерживать умеренно настроенных архиереев, выходцев из османских областей, которые относились к России если не дружественно, то, по крайней мере, терпимо. Лозунгом дипломатии было «возвысить греческое духовенство Востока в его собственных глазах», сделать его свободным от националистического влияния Афин и внушить ему подлинно вселенский дух, свободный от национальных пристрастий. Более всего удовлетворял этим пожеланиям русской политики патриарх Иоаким III (первое патриаршество 1878–1884 гг.), который пользовался большим авторитетом в среде греческого населения Турции и в 1880-е годы проводил русофильскую линию на Востоке. Патриархи, занимавшие престол в последующие годы, уже не испытывали столь дружественных чувств к северной державе; исключение составлял достаточно слабый Неофит VIII (1891–1894 гг.). Более того, двое из патриархов – Дионисий V (1885–1890) и Константин V (1897–1901) – вели открыто антирусскую политику[14]. При активной поддержке русской дипломатии в 1901 г. на патриарший престол был вторично избран Иоаким III. Однако на этот раз он не оправдал возлагаемых на него надежд: в болгарском вопросе и в вопросе русских монахов на Афоне он прислушивался не к советам из России, но к мнениям афинского правительства. В противостоянии болгар и сербов в Македонии в начале ХХ в. российское посольство взяло сторону сербов и добилось назначения сербского митрополита Фирмилиана в Ускюбе (Скопие)[15].
Главной политической проблемой на Балканах в этот период был македонский вопрос. С одной стороны, ба лканские христиа не готовились к решительному выступлению против общего врага – турецких властей. В августе 1903 г. вспыхнуло Илинденско-Преображенское восстание, быстро подавленное турками. Россия на тот момент не была заинтересована в нарушении целостности Османской империи, и потому не поддержала повстанцев. С другой стороны, столкновение интересов балканских народов – греков, болгар и сербов – на протяжение нескольких десятилетий решалось методами церковно-политической пропаганды и партизанской борьбы[16]. Попытки замирения края путем проведения реформ, в том числе при участии австрийских и русских военных (Мюрцштегские реформы) не могли привести к успеху. Афон, непосредственно примыкающий к Македонии, хотя и не был площадкой вооруженных столкновений, но нередко служил местом укрытия вооруженных повстанцев и хранения оружия. Обстановка особенно накалилась в конце 1910-х годов, в преддверии Балканских войн 1912–1913 гг. Россия продолжала занимать пассивную позицию и не принимала участия в балканских событиях. С точки зрения правительства, Россия, не готовая к войне на Балканах, ослабленная поражением в войне с Японией 1904–1905 гг., должна была стремиться исключительно к сохранению status quo и целостности Турции. После неудачи 1880-х годов в Болгарии русское правительство практически самоустранилось от участия в балканской и вообще ближневосточной политике[17]. Как МИД, так и в особенности Св. Синод постоянно испытывали страх перед перспективой нарушения равновесия. Любое активное действие, по мнению русских политиков, вызвало бы опасное контрдействие со стороны враждебных западных держав. Понятно, что такая пораженческая политика могла привести только к дальнейшему ослаблению влияния России на востоке и падению ее авторитета.
Балканский союз, образовавшийся в 1910–1912 гг. при содействии России, вселил некоторые надежды на преодоление болгарской схизмы и активизацию русской политики в балканском регионе. Переговоры о снятии схизмы, однако, так и не привели к успеху; нежелание России вмешаться в ход Балканской войны и допустить болгарские войска в Константинополь (октябрь 1912 г.) свело на нет все усилия дипломатии в этом направлении. На Лондонской конференции 1913 г. русским представителям также не удалось добиться благоприятных для России решений[18]. Таким образом, вплоть до начала Первой мировой войны Россия не вмешивалась в балканскую политику. Пассивность, боязнь нарушить шаткое ра вновесие на Балканах и политика лавирования между греками, болгарами, сербами и турецким правительством неизбежно отражались и на позиции русского правительства в отношении Афона.
