Филип Янси - Отголоски иного мира
Бонхеффер не вкусил «осязаемых плодов желания». Он умер от рук эсэсовцев, так и не перестав уповать на незримое.
Романтика. Клайв Льюис пишет:
«Как неудачна фраза: «Ему нужна женщина!» Строго говоря, именно женщина ему и не нужна. Ему нужно удовольствие, мало возможное без женщины. О том, насколько он ее ценит, можно судить по его поведению через пять минут после того»[30].
И дальше Льюис замечает: «Влюбленному же нужна не женщина вообще, а именно эта женщина». Эти слова написаны в 1960 году, вскоре после того как он, убежденный британский холостяк, полюбил американку Джой Дэвидмен. Надо сказать, что доколе это не случилось, филолог Льюис считал любовь чисто литературным феноменом. «Жизнь меня научила, — признавался он, — что странно обрести в пятьдесят девять лет счастье, которое у большинства мужчин бывает в молодости… «А ты хорошее вино сберег доселе»».
Любовные песни на музыкальных радиостанциях взывают к романтическим чувствам, но обещают больше, чем способен дать человек. «Ты для меня все», «я не могу без тебя жить», «любить буду вечно» и так далее. Сексуальные желания и романтические устремления — своего рода профанированное таинство. Если ваша религия — человечество, то секс превращается в богослужение. Но если религия ваша – Бог, то романтическая любовь станет для вас, быть может, самой громкой и прекрасной из всех весточек о трансцендентном, какие мы слышим на земле.
На обретение мною веры повлияли классическая музыка, красота природы и романтическая любовь. Музыка и природа показали благость мироздания и подтолкнули взыскать Того, Кто их создал. Романтическая любовь показала, что я могу измениться. Я встретил женщину, которая поразительным образом увидела во мне ценность и уникальность. Твердая циничная оболочка, тщательно культивировавшаяся мной в качестве самозащиты, треснула, раскололась, и, к своему изумлению, я обнаружил, что открытость и уязвимость не всегда несут в себе опасность.
Романтика возвещает о трансцендентности. В начале я одержим моей возлюбленной. Я думаю о ней день и ночь, скучаю в расставаниях, стараюсь произвести впечатление смелыми поступками, наслаждаюсь ее вниманием, живу для нее и для нее даже умру.
Я хочу быть одновременно кротким и героическим. Временно (и только временно) я могу жить в состоянии восторженности. Но затем реальность вступает в свои права: скука, а то и предательство, старость и смерть. Полного растворения в любимой быть не может. И все–таки состояние влюбленности дает мне понять, какой может быть Высшая Любовь, каким может быть Бог. Может ли быть, что Он смотрит на людей, на меня именно так?
Писатель Чарльз Уильямс, коллега и близкий друг Льюиса, создал своего рода естественную теологию, основанную на романтической любви. Кто–то искал следы Бога в природе, а Уильямс — в романтике. Ему не суждено было завершить свой проект, но некоторые ценные мысли (он шел по стопам Данте) Уильяме нам оставил. По его словам, романтическая любовь дает возможность взглянуть на другого человека по–новому, увидеть его «вечную сущность». Остальные, конечно, будут считать, что влюбленный пребывает в самообмане («помешался», «любовь зла»). Родители девушки смотрят на прыщавого интроверта и спрашивают себя, что дочь в нем нашла и почему говорит с ним по телефону целыми вечерами. «С первого же взгляда огонь любви зажегся в их глазах»[31].
Романтическая любовь — увы, на короткое время – позволяет нам увидеть в другом человеке лучшее, не обращать внимания на его недостатки или прощать их и бесконечно восхищаться избранником. Уильяме полагал, что это состояние — предвкушение того момента, когда однажды мы увидим людей воскресшими, уже такими, какими Бог видит нас ныне.
Романтическая любовь не искажает видение, а исправляет его. Сама Библия уподобляет Божью любовь к нам любви романтической: то, что мы мимолетно чувствуем в отношении другого человека, Бог вечно чувствует к каждому из нас. Если мы будем принимать романтическую любовь не как самоцель, но как дар Божий, как сияющую милость, она станет предвосхищением состояния, которое мы однажды в полной мере испытаем после воскресения.
Конечно, любить всех людей, которые меня окружают (не говоря уже обо всех людях на планете), так, как я люблю свою жену, я не способен. Да и не только такой способности — у меня нет даже и такого желания. Быть может, однажды оно появится. Опять процитирую Льюиса:
«Влюбившись, мы вправе отвергать намеки на тленность наших чувств. Одним прыжком любовь преодолела высокую стену самости, пропитала альтруизмом похоть, презрела бренное земное счастье. Без всяких усилий мы выполнили заповедь о ближнем, правда, по отношению к одному человеку. Если мы ведем себя правильно, мы провидим и как бы репетируем такую любовь ко всем»[32].
Секс. В повести Достоевского «Записки из подполья» есть такая сцена: некий человек, нервный эгоист, приходит к проститутке. Он платит, она делает все, что нужно, потом оба лежат молча. Внезапно он оборачивается: «Вдруг рядом со мной я увидел два открытые глаза, любопытно и упорно меня рассматривавшие. Взгляд был холодно–безучастный, угрюмый, точно совсем чужой; тяжело от него было». Герою вспомнилось, что в продолжении двух часов он «не сказал с этим существом ни одного слова и совершенно не счел этого нужным».
«Теперь же мне вдруг ярко представилась нелепая, отвратительная, как паук, идея разврата, который без любви, грубо и бесстыже, начинает прямо с того, чем настоящая любовь венчается. Мы долго смотрели так друг на друга, но глаз своих она перед моими не опускала и взгляду своего не меняла, так что мне стало наконец отчего–то жутко».
Между ними происходит необычный разговор. Человек из подполья спрашивает девушку, как ее зовут. Проститутка называет имя: Лиза. Он спрашивает о ее национальности и родителях. Говорит о похоронах, которые видел утром на улице. Спрашивает о ее профессии, и они говорят о любви, сексе и браке.
Мало–помалу эти двое, которые молча совершили интимный акт физического единения, становятся друг для друга людьми. Между ними начинаются отношения, пусть настороженные, пусть не лишенные манипуляции, но все же отношения. Далее по ходу действия Лиза пробивает броню махрового эгоизма человека из подполья, отвечая ему нежностью и беззаветной любовью. «Что–то не умирало во мне внутри, в глубине сердца и совести, не хотело умереть и сказывалось жгучей тоской», — говорит он.
Когда секс превращается в сделку, мы инстинктивно чувствуем фальшь. Да, некоторые общества узаконили проституцию, но ни в одном она не стала уважаемой профессией. Легкодоступных девиц презирают даже школьники. Никакое кажущееся удовольствие не истребит интуитивное ведение, что интимные отношения должны включать в себя нечто большее, чем соединение двух тел. Герой Достоевского осознает, сколь нелепо и отвратительно начинать с того, «чем настоящая любовь венчается».
Несколько загадочных отрывков в Библии намекают, что секс является не только залогом подлинной человеческой близости, но содержит в себе и более глубокие смыслы. На венчаниях читают следующее место из Послания к Ефесянам: «Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви» (Еф 5:29–32).
Есть отрывки, в которых Бог использует сексуальную близость в качестве метафоры, призванной усилить наше желание вечной жизни. Но бывает и иначе, как пишет ефесянам апостол Павел: сексуальная близость становится сакральным намеком на нечто еще огромное, непостижимое, подлинно не принадлежащее к миру сему.
В каком–то смысле наше богоподобие в половом акте становится максимальным. Мы уязвимы. Мы рискуем. Мы отдаем и одновременно получаем. Входя в общение с другим человеком, мы чувствуем первобытный восторг. Мы становимся одной плотью в самом буквальном смысле слова: на короткое время возможно такое единство, которого не бывает больше нигде. Два независимых человека полностью раскрываются и при этом ничего не теряют, а лишь приобретают. Прикровенным образом («тайна сия велика» — даже сам апостол Павел не дерзнул сказать о ней большее) этот глубоко человеческий акт возвещает о небесной, божественной реальности, о взаимоотношении Бога с творением и, быть может, даже о таинстве Святой Троицы.
Говорить об этих вопросах подробнее было бы кощунством, посягательством на смыслы, находящиеся за пределами человеческого разума и попыткой упростить (опять редукционизм!) подлинное положение вещей. Однако, даже просто осознавая сакраментальную природу секса, мы лучше понимаем некоторые сексуальные табу Библии. Мы начинаем видеть в них не произвольные выдумки, разрушающие всякое сексуальное удовольствие, а защиту чего–то неизмеримо более ценного, могущего быть реализованным лишь в уникальных отношениях, которые основаны на договоре.
