Александр Щипков - Бронзовый век России. Взгляд из Тарусы
Прохожий, останавливаясь у могильной ограды и произнося имя, вольно или невольно поминает его. Хорошо бы знать, кем был этот человек. Это, конечно, не молитва в прямом смысле слова, но всё же какая-то форма поминовения. Что мы можем дать нашим близким, ушедшим в мир иной? Только добрую память, только молитву о них. Ну и конечно, мы должны поддерживать в порядке саму могилу. Все мы чистим холмики, моем памятники, красим кресты и оградки, привозим свежий песок на дорожки. Косим траву, а зимой приходим с лопатой и пробиваемся к могилам сквозь сугробы снега. Мы тратим физические силы не для того, чтобы вырастить урожай или заработать денег. Мы тратим силы ради памяти, мы чувствуем, что это – то немногое, что мы можем отдать им, дорогим нашим людям. В этой бескорыстной трате сил на поддержание «отеческих гробов» таится глубокий смысл таинственного общения между ушедшим поколением и поколением живущих.
– Вы говорите так, словно эти ушедшие от нас люди физически где-то рядом…
– Физически, разумеется, нет, а мистически, духовно – рядом. Почти все это чувствуют, но не всегда правильно понимают, как строятся отношения между живыми и мёртвыми. Поэтому кладбища зачастую окутаны сотнями мифов, суеверий и страхов. Порой доходит до смешного. Недавно на кладбище случайный собеседник убеждал меня, что калитки могильных оград всегда должно оставлять распахнутыми, так как покойники «ходят друг к другу в гости». Пересказываю с улыбкой это наивное представление о загробном мире знакомой, которая в то же самое время пришла прибраться на могилке родителей. Она живо и совершенно серьёзно реагирует: «Какие глупости! Что ж покойник калитку сам открыть не сможет, что ли?».
– И что вы ей ответили?
– Ничего. Просто вспомнил стихи Василия Жуковского, которые в детстве приводили меня в священный трепет:
«В двенадцать часов по ночамИз гроба встаёт барабанщик;И ходит он взад и вперёд,И бьёт он проворно тревогу.И в тёмных гробах барабанМогучую будит пехоту;Встают молодцы егеря,Встают старики гренадеры,Встают из-под русских снегов,С роскошных полей италийских,Встают с африканских степей,С горючих песков Палестины»…
– Да, но эти образы возвышенны, в них нет народного суеверия.
– Разумеется, нет. Это стихотворение о воинской верности долгу, о воинском единстве, которое сохраняется в памяти, в истории и передаётся современникам. Ведь и Лермонтов продолжал эту тему, все помнят его знаменитые строки:
«Из гроба тогда император,Очнувшись, является вдруг;На нём треугольная шляпаИ серый походный сюртук».
– Вы сказали, что полноценная семья состоит из дедов, детей, внуков и отеческих могил.
– Да-да – и из могил. Мы – единое целое. В этом нет ничего ужасного или противоестественного, напротив, это норма, которую мы утратили. Забыли. Чистим свои могилы, а мусор выбрасываем тут же, рядом с соседней могилой или кладбищенской оградой. Меняем старый крест на новый и оставляем его в помойной куче. Бросаем крест, этот символ спасения, в мусор, отказываясь тем самым от собственного спасения в мире ином.
За последние годы мы вытащили из мусорного контейнера добрых два десятка крестов и, не зная, что с ними делать, оставляли возле могилы моей матери. Постепенно это стало уже походить на Грабарку – знаменитое место православного паломничества в Польше, куда несут кресты со всех сторон. Но что делать с этими крестами мы не знали – просто спасали от поругания, ставили возле своей ограды.
И однажды нам пришла в голову такая мысль. У многих тарусян родные похоронены в других, порой очень далеких городах. И часто нет денег, да и сил съездить навестить их.
И вот подходит Радоница или Троицкая родительская суббота. Все потянулись на кладбище, а тебе некуда пойти. А ведь сколько людей вообще не имеют могил, сколько пропавших без вести, и не только в Отечественную или в Блокаду. Афганистан, Чечня, нынешняя Украина… Да сколько просто несчастных страшных случаев – «ушла из дома и не вернулась». Куда идти поплакать кроме церкви? Должно быть такое место, у каждого обязательно должно быть.
И тогда мы решили на нашем тарусском Новом кладбище поставить большой Памятный крест. Крест изготовили тарусские мастера. Четырёхметровый православный крест, простой, ничего лишнего. Выкрасили в белый цвет.
7 июня 2014 года, в Троицкую родительскую субботу, настоятель тарусского собора апостолов Петра и Павла протоиерей Леонид Гвоздев освятил Памятный Крест и совершил возле него первую панихиду. Люди плакали.
– Кстати, а почему все кресты белого цвета?
– Наши кладбища выглядят уныло. Меня удручает нынешняя мода на чёрный траурный мрамор. Куда лучше – белый цвет! Радостный и спокойный одновременно. Цвет чистоты и вечности. Существует давняя церковная традиция – на отпевание священник служит в белых одеждах. А покойника накрывают белоснежным саваном.
Когда Калужский митрополит Климент приехал сюда служить панихиду, он подошёл к нашему белому кресту, положил на него руку и долго молча стоял. А потом повернулся и сказал: «Настоящий белый русский крест…».
Мы предложили построить на Новом кладбище небольшую часовню и получили на это благословение митрополита Климента. Но это в будущем. Нужно собрать денег, сделать проект. А место уже определили – возле дороги, прямо напротив Памятного креста. Зрительно они будут находиться на одной оси. Такое решение «соберёт», как выражаются архитекторы, воедино всё пространство Нового кладбища.
– Насколько я поняла, рядом с большим Памятным крестом вы расставили и развесили по деревьям именно те кресты, которые вытаскивали из помойки?
– Те самые. Некоторые совсем развалились, их пришлось сжечь (это разрешается, потому что не оскверняет символ креста). Остальные починили, отмыли от грязи и тоже выкрасили в белый цвет, чтобы видны были издали. Теперь на них тарусяне вешают фотографии тех своих близких, могилы которых далече… а кто желает – устанавливает свой крест. Так осенью 2014 года появился крест рабу Божьему Игнатию, расстрелянному на Бутовском полигоне…
– Вот так складывается новая традиция в Тарусе…
– Помнить предков – не новая традиция, а очень древняя. На ней и стоим. Хотел бы сказать, что нам многие помогали. Кто трактором, кто самосвалом. Пришлось вывезти огромное количества мусора, который сваливали в овраг на краю кладбища, засыпать огромную яму, завезти «пгс», отсыпать площадку, изготовить подсвечник с песком, заказать икону на Памятный крест, повесить фонарики-лампады, которые теперь видны от самого входа на кладбище… Глаза боятся, а руки делают. Всем помощникам наша сердечная благодарность.
О православии
На запретной территории
Июнь 2007 года
Журнал «Вода живая», Санкт-Петербург
Беседовала журналист и религиовед Анастасия Коскелло
Интервью с Александром Щипковым, помощником Председателя Совета Федерации, председателем Клуба православных журналистов.
– Вы пришли в Церковь в 1970‑е годы. Поменялись ли Ваши ощущения от Церкви, от Православия с тех пор?
– Поменялись, конечно. Тогда они были восторженно-неофитскими… Замечу при этом, что я никогда не употребляю слово «неофит» в уничижительном смысле. Неофитство – это дар Божий, это то, что человек ещё не заслужил, это то, что Господь даёт ему как бы «наперёд».
– Можете рассказать об этом состоянии исходя из Вашего опыта?
– Конечно, только исходя из своего опыта я и могу говорить. В период «неофитства» Господь даёт человеку почувствовать Его, – ещё только Его, а не Церковь. Просто ты неожиданно начинаешь чувствовать, что Он есть. Ты ещё не в состоянии сформулировать то, что произошло, как-то логично описать своё состояние, есть только ощущение, что есть ты и есть Он, Бог, и ты начинаешь с Ним разговор. Ты ещё не знаешь красоты канонических молитв, ты молишься стихийной, полубессвязной молитвой… Вообще это состояние эйфории, блаженства и одновременно тревоги и волнения перед открывающимся пространством.
– Вы думаете, это так у всех, кто приходит в Церковь?
– Уверен, что Бог однажды открывается каждому человеку. Лично. Персонально. Интимно. Другое дело, что один это первое обращение Бога к нему услышит и «подхватит», а другой – отвергнет или просто поленится на него ответить.
– А когда это состояние заканчивается?
