Вениамин (Федченков) - На рубеже двух эпох
Здесь мне приходит на память одна моя встреча с ученым социалистом князем Святополк-Мирским, сыном бывшего министра в России во время первой революции. За границей он занимал место профессора, кажется, в Лондонском университете. А потом уехал в Советскую Россию. Он был абсолютным поклонником коммунизма. И вот мне пришлось быть с ним в Париже, в квартире знакомых. Разговорились о социализме в России. Я сказал, что наша патриаршая Церковь так и за границей искренно-лояльно относится к советской власти.
- Этого нам мало, - сказал он с неудовлетворенностью.
- А чего же бы вы хотели от нас?
Он, не помню слов, заявил, чтобы и Церковь с одинаковым всецелым рвением взялась за это социалистическое дело.
- Нет, в такой степени мы не можем вгрызаться - так я тогда выразился, - в него, как вы. Мы не только пассивно лояльны, то есть терпимы, но в сущности и действенно.
- Чем же именно?
- Уже одним тем, что мы открыто и России, и всему миру заявили о своей лояльности, то есть о признании советской власти и ее политико-экономического строя. Это очень важная и еще мало учитываемая помощь. Другие, например вся Католическая церковь, не говоря уже об эмигрантских группах, ведут открытую борьбу против них. А кроме того, представители Церкви принимают участие в создании этого строя, как члены Союза. Наконец, многое в новом строе и одобряет наша Церковь: повышение прав и благосостояния низших классов, освобождение от эксплуатации частного капитала. Разве этого в самом деле так уж мало?
- Да, - говорил князь, - нам бы хотелось, чтобы вы впряглись в наше дело так же самозабвенно и восторженно, как и мы.
Выражаю его мысли не буквально, но верно.
- Это нам невозможно. У нас неодинаковые психологические основы: вы веруете лишь в эту земную жизнь, а мы еще и в загробную, и последняя для человека важнее. Поэтому у нас, верующих, центральное место в душе занимает духовная сторона, а не материально-экономическая. Отказаться от этого примата ни наша Церковь и никакая другая вера, признающая иную жизнь, не могут - это было бы самоубийством для всякой религии.
Князь все это, как умный человек, понимал и не стал больше спорить со мною. А я бы теперь мог еще добавить и следующее:
- Недооцениваете вы нашу искреннюю лояльность. Если искренний верующий человек принципиально и по совести стал на лояльную позицию, то из него будет добросовестный сотрудник вам и проводник на деле вашей системы: на Церковь и на верующих вы можете положиться, что они не изменят вам, а смиренно самоотверженно - ради Бога, власти, ближних и своей души - будут нести тяготы установки нового строя. А те, кто держится его лишь по эгоистическим побуждениям - ради выгод новой системы, по самостности или даже по увлечению, - то в критический момент могут или надорваться, или даже изменить, если что-нибудь будет не нравиться их вкусам, самолюбию. Смирение религиозное - важная сила не только в личной жизни, но и в общественно-государственной. Возьмем для примера старого солдата нашего времен Николая I, когда служба служивых братьев наших тянулась 25 лет! А какие были солдаты! Вспомним войну в Наполеоном: как сражались за Родину - и генералы, и солдаты! А ведь последние были крепостными рабами... Но они после побед не потребовали себе свободы от тягла.
Религиозному человеку и жить легче и помирать спокойнее: умирает ли он по указу царя за родину, из-за государственного долга послушания власти, из любви к своей стране или кладет жизнь, как теперь, за собственную, народу принадлежащую землю и добытые права, а также по любви к своей родине. Если он еще и верующий, то крепче будет сражаться на войне, добросовестнее исполнит и свои гражданские обязанности.
Христиане - конечно, хорошие христиане, а не формальные лицемеры - везде и всегда полезные рабочие.
И сейчас, когда пишу это, припомнилась мне одна мысль социалиста, кажется, Зейполя. "Люди, - сказал он, - часто не понимают, насколько даже выгодна экономически такая "простая" вещь, как СОВЕСТЬ!"
И совершенно верно! Недаром, несколько уже лет назад, и Сталин бросил клич: "Нам нужны инженеры душ!" Конечно, и социалисты желают того же, то есть хорошего честного человека. Даже и вся-то система их политики и экономики построена на основной задаче - воспитать "нового человека" вообще, чтобы он не только материально жил благоденственно, но и стал братом брату...
А Церковь тоже, только иными путями, проводила те же идеи братства в мире среди человечества. Удастся ли безрелигиозному мировоззрению "генерального" коммунизма с его философией материализма достигнуть братства? Это большой вопрос! А Церковь уже достигла многого, как увидим дальше.
Как-то на одной лекции моей в Нью-Йорке среди "друзей Советского Союза" мне задали вопрос (конечно, с умыслом не поймать меня, а преподнести ожидаемый ответ слушателям):
- Какой строй предпочитаете вы: фашизм или демократию?
То было не только до войны с фашистами, но еще и раньше союза Сталина с Гитлером, как выражались потом. Я ответил:
- С религиозной точки зрения ни тот, ни другой не являются полным спасением человека от яда мира, мы и сами коренное зло видим не там, где видят его фашисты и демократия, эти обе в сущности материалистические системы политико-экономического построения. По-нашему, беда и счастье прежде всего в нас самих, а не вне. Но, относительно говоря, демократия лучше, конечно, фашизма.
Не возражали.
А совсем уже недавно на выставке в Нью-Йорке подошел ко мне с карандашом и бумажкой человек еврейского типа и очень скромно сказал:
- Я еврей и корреспондент еврейской газеты. Могу я задать вам вопрос?
- Пожалуйста.
- Скажите, какое отношение Церкви к советскому правительству в России?
- Искренне дружественное, лояльное и сотрудническое,
- А как смотрит на коммунизм христианство?
- Христианство принимает всякие формы государственного устройства.
- Но коммунизм, может быть, ближе?
- Да, я думаю так. Но только и труднее для осуществления.
Он поблагодарил и ушел, записав интервью.
Я припоминал себе, что в первоначальной стадии христианства были наряду с собственниками и коммунистические общины, но они недолго удержались: человеческий эгоизм оборвал их. Правда, тогда оставался соблазн параллельного существования и собственнической системы. В социализме же тот соблазн в одной стране отпадает: некому и нечему завидовать; и все же нелегко нашей себялюбивой природе отказаться в пользу другого. Эгоизм очень врос в испорченную грехом нашу душу.
Все это я описал здесь, забежав далеко вперед для того, чтобы сказать доброе слово в защиту или, по крайней мере, в объяснение поведения наших отцов и дедов в отношении к капиталистическому строю. Нет, не темнота, не забитость, не рабство души делали их терпеливыми, а, наоборот, своего рода особая просвещенность, сила и свобода. Только они были иного порядка, духовного.
Христианство, зная, где корень бед, то есть в душе, пришло и принесло новые силы лечить именно ее прежде всего, а не внешние условия. И врач излечивает корень и первоисточник болезни, а не вторичные проявления ее вовне. И вот, оставляя, по-видимому, нетронутыми внешние бедствия, христианство дало "внутрь" такое просвещение, влило такие благодатные силы, что человек мог почувствовать себя свободным внутренне и при рабстве, богатым или хотя бы спокойным при бедности. Как? Христианство указало и действительно дало новую, мирную жизнь в душу: жизнь в благодати Божией еще здесь и надежды на блаженную жизнь в будущем мире, несомненно существующем. Имея в себе эту внутреннюю духовную жизнь, человек мог и стал спокойным при всяких условиях. Не столько хорош врач, который лечит болезнь, сколько тот, который, впрыскивая какую-нибудь противоядовитую жидкость, делает человека неспособным к заразе, так называемый иммунитет. Христианство и дало эти силы нашему народу.
Конечно, это совсем не означает того, что эти внешние условия - рабство, эксплуатация, бедность - хороши сами по себе Наоборот. Самый иммунитет именно предполагает, что это - болезнь, беда, зло; именно для того-то и даются новые силы, чтобы преодолевать, побеждать то зло в себе самом. "Вера побеждает мир", - говорит ученик Христов Иоанн и по опыту.
И это совершалось на нашем народе многие столетия. Он воспитывался при внешней безграмотности в высокой философии, он верил в благородство и достоинство человека гораздо больше не только крепостников-господ, но и больше всех материалистов, защитников народных. Человек - это высокое имя, святое, выше условий, выше земных порядков.
Один из христиан, прежде бывший упорнейшим иудеем и гонителем, потом сказал по опыту:
- Я все теперь могу: могу жить (без вреда) и в довольстве, но могу жить (тоже без вреда) и в нищете.
А когда его посадили в тюрьму, он и там чувствовал себя как на свободе. Когда ему грозила казнь, что потом и случилось, он писал близким: "Я готов и жить и помереть, но сам предпочел бы умереть Христа ради".
