Александр Мень - Вестники Царства Божия
Исайю не покидало чувство постоянной связи с направляющим его тайным Голосом. И этот Голос, в отличие от "даймониона" Сократа, не только предостерегал его, но и служил источником сил и действия. Подобно Златоусту или Бернару Клервоскому, пророк видел свое призвание в том, чтобы, воздействуя на умы и сердца людей, направлять ход событий.
Тайновидец-мистик и активный участник общественной жизни, сын Амоца гармонически сочетал в себе то, что, казалось бы, невозможно соединить. Он был предтечей тех подвижников христианства, которые стремились подчинить мир духовным идеалам.
Исайя по праву должен быть признан одним из крупнейших писателей Израиля. Он довел до классического совершенства форму проповеди-поэмы, которая появилась у предшествовавших ему пророков. Он преодолел их трогательное косноязычие, в котором еще звучал невнятный экстатический лепет. Исайю можно назвать еврейским Эсхилом. Его монологи дышат огромной эпической силой; он любил величественные образы, грандиозные картины и смелые обороты речи. Ренан, умевший тонко ценить восточную поэзию, утверждал, что Исайя "представлял собой почти единственный пример великого творца религиозной системы, который был в то же время великим писателем". Пророк, по его словам, "пишет как грек: мысль и слово доходят у него до того высшего предела полноты, за которым разбиваются рамки слова или оказывается бессильной мысль" (2). Когда мы обращаемся к Книге Исайи в ее современной форме, то необходимо помнить, что она есть сборник речей, составленный его учениками. Не все в этом сборнике принадлежит самому пророку, часть написана его последователями. Для того, чтобы выделить подлинные проповеди Исайи и расположить их в хронологическом порядке, потребовалась работа нескольких поколений богословов. Для составителей древней антологии важно было прежде всего сохранить учение пророка и его школы. Между тем литературный анализ книги помог восстановить последовательность речей в связи с этапами внешней и внутренней биографии Исайи (См. приложение "Книга пророка Исайи").
x x x
Исайя родился в Иерусалиме около 765 года и, согласно преданию, принадлежал к царскому роду. Даже если считать это свидетельство легендой, он, несомненно, был членом аристократической семьи. Разговаривая с царями или первосвященниками, пророк держался с ними как равный; его осведомленность о жизни двора и сановников, его блестящий стиль и вообще та роль, которую он играл в городе,-все это указывает на знатное происхождение.
Молодость Исайи совпала с годами сравнительного благополучия страны. На Севере в то время царствовал Иеровоам II, а в Иерусалиме-Уззия со своим сыном и соправителем Иотамом. Иудейские цари, не желая, очевидно, отставать от своего северного собрата, совершили несколько военных походов. Преодолев трудный путь по пустыне, они вновь заняли Элат у Красного моря, а на западе разбили филистимлян. Были сооружены мощные пограничные крепости и усилен арсенал.
Однако эти мимолетные успехи вряд ли могли радовать Исайю, да и не в них видел он знак благоволения Божия. Хотя он разделял общую веру иудеев в избранность Сиона, вера эта не была для него связана с ханаанскими легендами и народными поверьями. Храм в его глазах был местом особого Богоявления, местом, где Господь открывает Себя людям.
В Священной Истории молодой иерусалимлянин мог находить образы этой близости Бога к человеку: явления Аврааму и Моисею, Ковчег и сияние Славы Ягве во святилище. Но то были "дни древние", а во дни Исайи эти зримые знаки присутствия Божия, о которых повествовали предания, уже не являлись людям. Господь оставался сокрытым, и порой могло показаться, что Он покинул людей на произвол судьбы, а мир-это "долина сени смертной", где странствует человек от рождения до могилы...
И вот однажды, когда Исайя молился в храме, как бы зарница разорвала тьму и открылось ему, что Сущий здесь, что Он воистину обитает среди Своего народа, идет рядом с человеком. Этот "ветхозаветный Эммаус", озаривший старые камни Дома Божия, наполнил смыслом совершающееся в нем служение.
Что это было? Интуитивное чувство Высшего? Нет, Исайя прошел через нечто отличавшееся от пантеистического опыта, более доступного и поэтому более распространенного. "Божественная тайна разлита во всем"...-кто в минуты просветления, хотя бы раз, хотя бы в слабой степени, не ощутил этого?
С Исайей же произошло другое. Пророк пережил Богоприсутствие не как трепетное касание незримого, но как реальную, явную почти до боли, близость Иного, близость, вызывающую мистический ужас. Это было что-то очень мощное и вместе с тем очень личное, пронизывающее, как пристальный взгляд, подлинное обнаружение Бога рядом с собой... Он, Ягве, шествующий над Синаем и морем, превыше облаков, ветров и звезд, непостижимым образом пребывает в этом суровом святилище среди лампад и золоченых херувимов, обитает в этом Доме, на этой горе, в этом святом граде.
Исайя точно называет время, когда он получил высшее посвящение пророка. Это был год смерти царя Уззии, 742 до Рождества Христова. Из его слов явствует, что в тот момент он находился в святилище, месте, куда допускали лишь избранных.
"Я видел,-говорит Исайя,-Господа, сидящего на престоле высоком и вознесенном, и края риз Его наполняли храм. Вокруг Него стояли серафимы, и у каждого было шесть крыл; двумя они закрывали свои лица, двумя-ноги, а двумя летали. Они взывали друг ко другу, говоря: Свят, свят, свят Ягве Воинств! Наполнена вся земля Славой Его!-И от их голосов содрогнулись основания, и Дом наполнился дымом" (Ис 6, 1-6).
"Горе мне, я погиб!-пронеслось тогда в сознании Исайи.- Ибо я-человек с нечистыми устами и среди народа с нечистыми устами живу, а глаза мои видели Царя Ягве Воинств..." С детских лет его учили, что созерцание Сущего подобно вхождению в огонь. Смертный и греховный человек не может вынести испепеляющее величие Адоная.
Но вот через облака курений к Исайе пронесся пламенный вестник. В его руках угль от жертвенника, и едва он коснулся им уст человека, как все его существо пронизал очистительный огонь.
"Кого пошлю Я? Кто пойдет для Нас?"-йрозвучал в глубине голос. Исайя не колебался: "Вот я, пошли меня!"
И тогда он услышал страшные слова о народе слепом и глухом, народе с черствым сердцем, который отвернулся от Бога. Пророк должен возвещать слепцам волю Ягве, но все будет тщетно, ибо они не станут слушать. И все же Исайя обязан говорить. "Доколе, Господи?"-опечалился Исайя. Ответ звучал как приговор: Пока города не будут разрушены и опустеют, дома останутся без жителей,
И земля не обратится в пустыню, пока не удалит Ягве отсюда людей и вся страна станет безлюдной...
x x x
Читая рассказ Исайи о видении, превратившем его в пророка, мы невольно задаемся вопросом: как совершилось это прозрение и преображение? Действительно ли Непостижимый принял облик Сидящего на троне, окруженном потоками живого пламени?
Скорее всего здесь перед нами попытка воплотить в зримых символах то, что открылось пророку как невыразимая реальность.
Когда совершается внутреннее событие, подобное тому, какое произошло с сыном Амоца в храме, человек пытается найти достаточно емкие образы для того, чтобы поведать об открывшемся. При этой попытке он нуждается в чем-то более многозначном и живом, чем отвлеченные понятия. Именно тогда рождается символический язык мифа, поэмы, иконы. Он не претендует на точное отображение действительности, на роль "модели", а служит тонким мостом от души к душе, от сознания к сознанию. В мире символов вступают в свои права дерзновенное творческое мышление, метафоры, аналогии, минующие законы формальной логики. Символ не придумывается, как холодная аллегория, а рождается целиком в глубине человеческого существа. И подобно тому как сновидения черпают краски из нашего повседневного опыта, так и Откровение обретает те формы, которые дает ему сам человек.
Слава Божия преломилась в сознании пророка в образе высокого престола, окруженного огненными духами. Это престол Того, Кому единому подобает имя "Царя"; Он возвышается над всеми властителями мира. Исайя прибегает к привычным словам: трон, царские одеяния, дым курений, тем самым как бы набрасывая покрывало на ослепительное видение. И только так он может рассказать о нем людям (3).
Здесь поражает одна особенность символического описания события: в момент таинственной встречи личность пророка не растворилась в волнах экстатического океана, он продолжал отчетливо сознавать себя. Он ясно чувствовал, что предстоит престолу и недостоин быть тайновидцем Божиим. Именно приближаясь к раскаленному горнилу, он остро переживает дистанцию между Богом и собой.
Во внебиблейской мистической литературе картину видения Исайи напоминает сцена преображения Кришны в Бхагавад-Гите (См. "У врат Молчания" Глава VII). Там по просьбе царевича Арджуны Божество на мгновение открывает свой невыносимый лик, лик всепожирающего Времени, многоокой бездны, засасывающей миры. И Арджуна, пав ниц, умоляет Кришну скорее избавить его от леденящего душу видения. Однако при внешнем сходстве этой части поэмы с рассказом пророка Исайи между ними легко заметить внутреннее различие. В Бхагавад-Гите - только страх, только подавленность, только сознание ничтожества перед безмерным. У Исайи же, хотя греховный человек и не в силах созерцать Бога, но, очищенный, он уже с сыновним дерзновением говорит: "Вот я, пошли меня!". Пророк не тонет в Боге, но и не лежит перед ним распростертый ниц, он предстоит Ему и становится соучастником Его деяний.
