Феодорит Кирский - Толкование на четырнадцать Посланий святого апостола Павла
(12) Темже убо закон свят, и заповедь свята и праведна и блага. Апостол законом называет Закон Моисеев, а заповедью – заповедь, данную Адаму. И увенчал последнюю большими похвалами, конечно, потому, что она от многих подвергается большим обвинениям. Ибо живущие нерадиво и не любящие трудов добродетели обвиняют и Владыку Бога в том, что дал заповедь. Если не знал Он, говорят, что будет, то не предведущий будущего может ли быть признан и Богом? Если же, предвидя преступление, дал заповедь, то Сам есть виновник преступления. Но рассуждающим так надлежало знать, что существам разумным свойственно распознание и хорошего, и противного тому, потому что естество существ неразумных лишено такого различения. Волк хищен, лев кровожаден, медведи и барсы делают то же и не имеют чувства греха и совести, уязвленной тем, что сделано. А человек, если и никого нет при совершении дела, стыдится и боится того, на что отваживается, потому что совесть готовит против него обвинение. Поэтому имеющим такую природу возможно ли жить без Закона? Для того-то Бог и дал заповедь, чтобы человек и природу свою познал, и боялся Законодателя.
Можно же усмотреть и человеколюбие Законодателя, потому что дал не какой-либо неудобоисполнимый закон, но который можно было и без малого труда сохранить. Предоставил пользоваться всеми деревьями, запретил же вкушать с одного, не потому что позавидовал ему в одном (возможно ли сие было для того, Кто предоставил ему власть над всем?), но чтобы обучить его уставам рабства, внушить преданность Творцу и, как существу разумному, дать случай к упражнению. Если же, преступив заповедь, подвергся смертному определению, то служит это к обвинению не давшего, но преступившего заповедь. Врач, приказывая больному удерживаться от холодного питья, не по зависти делает сие, но имея в виду здоровье больного. Если же он, не сохранив приказания, пьет воду, то сам на себя навлекает вред, а врач не подлежит обвинению. И Владыка Бог и самого Адама, и весь род его удостоил всякого о них попечения. И не говоря о прочем, приступаю к самому главному. Ради Адама и ради рода его вочеловечилось Единородное Слово, и положило конец владычеству смерти, получившему начало от Адама, и обетовало воскресение, и уготовало Небесное Царство. Таким образом, Бог и преступление Адамово знал, и уготовал будущее исцеление. Посему-то божественный Апостол назвал заповедь святою, праведною и благою; святою, как научившую должному; праведною, как правдиво произнесшую приговор на преступников; благою, как уготовляющую жизнь хранящим ее. Потом предлагает новое еще недоумение.
(13) Благое ли убо бысть мне смерть? И снова, как обычно ему, отрицает сие: Да не будет — и указывает причину бедствий.
Но грех, да явится грех, благим ми содевая смерть. Сказанное Апостолом неясно по причине большой краткости. Значит же сие, что благое, то есть Закон и заповедь, показывает мне грех, то есть показывает, что он худ и зол. Как же показывает? Содевая смерть. По плоду узнаю дерево, видя смерть, начинаю ненавидеть матерь смерти. А учитель мне в этом – Закон. Посему худ не Закон, научающий сему, но грех, приводящий к смерти. А грех производится наклонностью нашего произволения к худшему.
Да будет по премногу грешен грех заповедию. Ибо хотя и природа указывает нам грех, но Закон точнее научил нас преизбытку его лукавства. Сие же: Да будет — сказано с опущением; подразумевается же: «Да будет явно». Ибо сие говорили мы и выше. Но грех, да явится грех, благим ми содевая смерть: да будет по премногу грешен грех заповедию, то есть да сделается явным вследствие заповеди, что премного грешен, или лукав, грех. Потом Апостол, как превосходный какой живописец, изображает борьбу нашей природы и греха.
(14) Вемы бо, яко закон духовен есть. Снова увенчивает Закон похвалою. Ибо что досточестнее сего наименования? Он написан, говорит Апостол, Духом Божиим; сей благодати приобщившись, блаженный Моисей написал Закон.
Аз же плотян есмь, продан под грех. Апостол выводит на середину человека до Благодати, волнуемого страстями. Ибо плотяным называет не улучившего еще духовной помощи. А сие: продан под грех — уразумеем из пророческого изречения. Сказано: Се грехми вашими продастеся (Ис. 50, 1). То же и здесь говорит Апостол: «Предался я греху и сам себя продал ему».
(15) Еже бо содеваю, не разумею, потому что препобеждаемый сластолюбием, а также упивающийся страстью гнева не имеет ясного ведения о грехе, но по прекращении действия страсти начинает ощущать зло. Не еже бо хощу, сие творю: но еже ненавижду, то соделоваю. Вот заслуга Закона – показать, что это худо, и вложить в душу ненависть к этому. А словами «чего не хочу» и «что ненавижу» выражается не необходимость, а немощь, потому что не какою-либо необходимостию и не каким-либо насилием принуждаемые согрешаем, но увлекаемые сластолюбием делаем то самое, чем гнушаемся как беззаконным.
(16) Аще ли, еже не хощу сие творю, хвалю закон, яко добр. Самую эту ненависть, какую имею ко греху, имею, заимствовав ее у Закона. Следовательно, оправдываю Закон и сознаюсь, что он добр.
(17) Ныне же не ктому аз сие содеваю, но живый во мне грех. Сие имеет нужду в объяснении и требует обширного изложения. Тело, по преступлении заповеди сделавшись смертным, приняло в себя страстные движения, ибо при их посредстве совершается все касающееся настоящей жизни; пожелание нужно не только ради пищи, но и ради чадородия, ради земледелия и ради других искусств; когда нет пожеланий, ничто это не делается. Оно содействует нам и к преуспеянию в добродетели, ибо не желающий оного не выносит трудов, нужных для сего. Оно производит в нас и божественную любовь. Посему соразмерность пожелания содействует добрым делам, а неумеренность его производит невоздержность. Ибо оно же заставляет посягать на чужие супружества, желать не принадлежащего нам, грабить, раскапывать гробы, осмеливаться на убийства и делать иное сему подобное. Посему-то Бог всяческих [в человеческой душе] с вожделением сочетал гнев, чтобы ограничить неумеренность [первого]. Впрочем, и для гнева нужно нечто, полагающее предел его ненасытности. Посему как горячее растворяем очень холодным и слишком холодное умеряем горячим, так создавший нас Бог, вложив в нас сии два страстных [начала], одно другому прямо противоположные, научил неумеренность каждого из них ограничивать другим. И приставил к ним ум, как возницу к каким-то молодым коням, наложил на них ярмо рабства, узаконив нести оное [ярмо] ровно. И если случится когда-нибудь пожеланию простереться далее меры, повелел возбудить гнев, чтобы он, устремившись, сделал ярмо опять ровным; а если гнев придет в страсть неумеренности, приказал привести снова в движение пожелание и наказать неумеренность гнева. Посему так правит ум, когда трезвен и целомудрен; вознерадев же и опустив бразды, дает коням волю скакать и сам несется и падает с ними в пропасти и стремнины. Это и выразил здесь божественный Апостол: Ныне же не ктому аз сие содеваю, но живый во мне грех, грехом называя рабство ума и владычество страстей; ум не сам содевает, потому что ненавидит делаемое, но владычество страстей действует при этом.
(18) Вем бо, яко не живет во мне, сиречь в плоти моей, доброе. Апостол разумеет преобладание страстей, какие привнесло тело, сделавшееся смертным, и умножило нерадение ума.
Еже бо хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе не обретаю. «Ибо ревность к добру заимствовал я от учения Закона, однако же остаюсь немощным в приведении ее в деятельность, не имея посторонней помощи».
(19) Не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу злое, сие содеваю. (20) Аще ли еже не хощу аз, сие творю, уже не аз сие творю, но живый во мне грех. Сие сказал Апостол яснее прежнего.
(21) Обретаю убо закон, хотящу ми творити доброе (здесь должно поставить знак препинания): яко мне злое прилежит. Опять по краткости Апостол выразил сие неясно. Разумеет же, что и «Закон кажется мне добрым, потому что хвалю предписываемое им как нечто хорошее и сам, подобно ему, люблю доброе, а противное тому ненавижу. Но, однако же, прилежит мне злое, то есть грех, потому что имею смертное и страстное тело, душевную нерадивость и немощь». Потом Апостол яснее показывает борьбу ума и страстей.
(22) Соуслаждаюся бо закону Божию по внутреннему человеку. Под внутренним человеком разумеет Апостол ум.
(23) Вижду же ин закон во удех моих, противувоюющь закону ума моего и пленяющь мя законом греховным, сущим во удех моих. Законом греховным называет грех. Действует же он, когда телесные страсти рвутся, а душа по причине изначала укоренившейся в ней лености не может удержать их, но, отринув собственную свою свободу, соглашается раболепствовать им, однако же, и раболепствуя, ненавидит рабство и хвалит обвинителя рабства. Все сие изобразил Апостол, чтобы показать, какими мы были до Благодати и какими сделались по Благодати, и, как бы олицетворяя в себе тех, которые до Благодати воюемы были грехом, как окруженный врагами, увлекаемый в плен и неволю, принуждаемый рабствовать и не усматривающий никакой посторонней помощи,
