Сборник - Молитвы и каноны, чтомые по усопшим
Таковы общие основания для суждения о том, можно ли молиться за души самоубийц и еретиков. Но относительно самоубийц святой Тимофей, епископ Александрийский, на вопрос: «Аще кто, будучи вне себя, подымет на себя руки или повержет себя с высоты, за такового должно ли быть приношение (Литургия) или нет?» – отвечает: «О таковом священнослужитель должен рассудити, подлинно ли будучи вне ума, соделал сие. Ибо часто близкие к пострадавшему от самого себя, желая достигнуть, да будет приношение и молитва за него, неправдуют и глаголют, яко был вне себя. Может же быть, яко соделал сие от обиды человеческой, или по иному какому случаю от малодушия: и о таковом не подобает быть приношению, ибо есть самоубийца. Посему священнослужитель непременно должен со всяким тщанием испытывати, да не подпадет осуждению». Вот единственное исключение, допускающее молитву церковную за самоубийц! Человек совершил страшное преступление в состоянии невменяемости. Ясно, что нельзя его строго и судить за это. Бог в неисповедимых путях Своего промысла попустил такое несчастие, такое насилие со стороны врага рода человеческого в отношении к человеку, лишенному разума! Бог пусть и будет единственным его Судьею… Церковь, в смирении склоняясь пред непостижимыми судьбами Божиими, предает сего человека в руцы милосердия Божия, как лишенного возможности бороться с насилием диавольским. Впрочем, повторяю: в каждом отдельном случае вопрос о том, можно ли допускать церковное поминовение самоубийцы, должна решать церковная власть, которая берет на себя ответственность пред Богом за разрешение или запрещение такого поминовения. И это представляет тяжелое бремя для каждого епископа. Самоубийства участились в последнее время до крайности, особенно среди молодежи. Полагаться на решение врачей, нередко и в Бога не верующих, нельзя: ведь такие врачи вовсе не обязаны входить в суждение по существу с духовной точки зрения о том, был ли самоубийца в состоянии острого помешательства и вне ума в момент совершения преступления; их забота хотя несколько успокоить живых, скорбящих родственников покойника, и вот обычно они все самоубийства приписывают острому помешательству.
А в глухом, отдаленном от епархиального города углу этот вопрос приходится решать местному священнику, у которого иногда и мужества не достает отказать в христианском погребении и поминовении самоубийцы ввиду возможных жалоб архиерею за отказ в этом со стороны родственников покойника. Ведь в наше время миряне забывают совсем церковное правило о подчинении своего смышления авторитету своего пастыря и духовного отца: они смотрят на него просто как на требоисправителя, который обязан непременно, без всяких рассуждений, исполнять их требование. Забывают известное еще в Ветхом Завете правило: послушание выше поста и молитвы, выше приношений и жертв. Когда им напоминают о церковных правилах, они обычно ссылаются на бывшие примеры разрешения и больше не хотят рассуждать… И совесть священника нередко насилуется мирянами, и священник вопреки совести, во избежание жалоб и дознаний, исполняет их требование. Невольно думаешь: как же наша жизнь далеко уклонилась от того пути, какой ей указуется Церковью! Ведь выходит, что родственники самоубийцы как будто насильно, вопреки воле Самого Господа, Который управляет Церковью и чрез иерархию указует ей правило жизни, хотят – да будет позволено так выразиться – втолкнуть несчастного в Царство Небесное!.. И особенно это надо сказать о панихидах по еретикам и богохульникам: тут уже бывает прямое кощунство, превращение молитвы церковной в какое-то насилие над Церковью, издевательство над ее служителями… Так было в отношении Толстого… Но относительно еретиков Святая Церковь не допускает даже и таких исключений, какие бывают в отношении к самоубийцам: раз еретик или богохульник умер непримирившимся с Церковью, умер в отлучении от нее – Церковь не может допустить и молитвы о нем. Ересь есть духовное самоубийство, а о мертвом члене, отсеченном от целого тела Церкви, бесполезно и заботиться, бесполезно и молиться.
Есть еще одна сторона вопроса о молитве за еретиков и самоубийц, которую обыкновенно упускают из виду, хотя она едва ли не важнее всех теоретических суждений, которые, может быть, так сказать, в самой основе-то своей на нее и опираются. Эта сторона, так сказать, мистическая. Помнить надо: что такое Церковь в своей сущности? По учению великого апостола Павла, она есть живое тело Христа Спасителя, коего Он Сам и есть Глава, а все верующие – члены, так сказать, живые клеточки сего великого организма, одушевляемого Духом Божиим. Молитва, по выражению покойного А. С. Хомякова, есть кровь Церкви, своим обращением привлекающая благодатные силы к обновлению всего организма. Она есть и дыхание любви, объединяющей всех верующих со Христом и во Христе. Любовь движет молитву, приводит ее в действие. Любовь приводит в соприкосновение душу молящегося с душою того, за кого она молится. Но сие соприкосновение бывает целительно для последнего только тогда, когда он еще не умер для тела Христова, когда он составляет еще живую клеточку сего тела, то есть не потерял общения со Христом, хотя он и болеет, хотя и не очищен от греховной нечистоты, но ушел отсюда с верою в молитвы Церкви, с надеждою воскресения во Христе. Тогда молитва любви, восходя к Искупителю мира, несет от Него исцеляющую благодать душе почившего, благодать, изливаемую любовью Христовой к тому, кто не потерял еще веры в искупительную силу Крови, пролиянной за него на Кресте. Такая молитва и Господу угодна, как жертва любви за почившего, и для молящегося полезна, как животворящее дело его любви, как исполнение заповеди Господней. Такая молитва сливается с молитвою самой Церкви, молитвою – дерзну сказать – Самого Господа, яко Ходатая Нового Завета, яко Главы Церкви. Соединенная с Таинством Евхаристии, она проникает небеса и отверзает двери милосердия Божия к почившим в вере нашим братиям и Кровию Господа омывает их грехи. «Отмый, Господи, грех зде поминавшихся кровию Твоею честною, молитвами святых Твоих», – молится Церковь, когда опускаются частицы, вынутые за живых и умерших, в Кровь Господню. Теперь примените сию мысль к тому несчастному, кто как еретик отпал от Церкви, мертв для нее в качестве члена или же отсечен от Церкви невидимым судом Божиим за смертный грех отчаяния, в каком он умер как самоубийца. Может ли принести пользу такому уже мертвому члену Церкви, уже отсеченному от нее, молитва за него, хотя бы это была молитва всей Церкви? Конечно, не может. И причина тому не вне сего несчастного, а в нем самом, в том настроении, в каком он перешел в другую жизнь. Это настроение упорного сопротивления Богу и святой Церкви. Он сам не хочет себе спасения: не восхоте благословения, и удалится от него, как сказано в Писании (Пс. 108, 17). А перемена настроения, как я уже сказал выше, там, в другом мире, невозможна, если не было зачатка такой перемены в сей жизни. Бог насильно не спасает. Это первое.
Второе: невыносим свет для глаз болеющих. Невыносимо приближение к Богу для души, умершей в грехе нераскаянном. Кто знает? Может быть, наша молитва о человеке, умершем в состоянии ожесточения, будет только еще больше тревожить и усиливать в нем враждебные чувства к Богу… По крайней мере, относительно злых духов известно, что и сих отверженцев Господь готов был бы принять, но они сами того не желают в ожесточении своей гордыни. Посему вместо пользы молитва за того, кто ушел отсюда в нераскаянном грехе отчаяния и хулы на Бога, может и ему принести вред, и тому, кто за него молится.
Вред такому молитвеннику возможен еще и с другой стороны. Молитва не есть простое словесное ходатайство за другого, как иногда это бывает между людьми. Нет. Когда мы молимся за ближнего, молимся не языком только, не словами, а и сердцем, то воспринимаем память о душе его в свою душу, в свое сердце; воспринимаем по любви к нему и те скорби, какими он отягощен, и, уже как бы от своего лица вознося их к Господу, умоляем Его благость о помиловании или ниспослании ему спасающей благодати. Чем сердечнее и искреннее такая молитва, тем большую милость Господню она может низвести душе того, за кого молимся. И чем ближе нам человек этот, чем больше питаем мы к нему чувства любви, тем сердечнее бывает и молитва наша о нем. И если он жил на земле благочестиво и богоугодно, то, воспоминая в молитве его душу, тесно соприкасаясь, объединяясь с нею, мы незаметно делаемся как бы причастниками и той благодати, какая присуща была этой душе при жизни на земле, и тем добрым свойствам, коими она была украшена. Посему-то молитва за почивших праведных людей весьма душеполезна и для нас самих спасительна. Не столько они получают от нас пользы, сколько мы воспринимаем от них духовной отрады и утешения. Над ними сбывается слово Писания: молитва его в недра его возвратится (ср.: Пс. 34, 13). С одной стороны, при одном простом воспоминании о лице, известном нам доброю жизнью, наша благоговейная мысль о нем уже услаждается красотою его духовного облика; с другой – он видит любовь нашу к себе и, конечно, в долгу у нас не остается: он, так сказать, показует Богу любовь нашу и по любви своей к нам приносит Богу теплую, чистую свою молитву за нас.
