Алексей Дунаев - Гоголь как духовный писатель
[100] Пример силы предсмертного покаяния являет уже евангельский разбойник и вся последующая христианская литература (ср., напр., Пролог под 17 октября, цитирован еп.Игнатием Брянчани-новым [Слово о смерти. М.,1991. C.110—111]). О связи кончины и Страшного суда свидетельствует просительная ектения: «Христианскня кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мирны и добраго ответа на Страшнем Судищи Христове просим». Обратные же примеры нераскаянного (вследствие внезапной смерти) падения «простых христиан» или даже подвижников гораздо более редки (ибо святоотеческая литература делает больший акцент на долготерпении Божием), однако встречаются и они. Так, обращаясь все к тому же еп Игнатию, находим у него историю воина Таксиота, прежние грехи коего были заглажены покаянием, но похищенного бесами во время воздушных мытарств за прелюбодеяние, в котором тот не успел покаяться, будучи укушенным змеей (см. с.99, 103). Никодим Святогорец (Невидимая брань. М.,1912; репринт: 1991, с.255—256) прямо пишет: «Хотя вся жизнь наша на земле есть непрестанная брань и нам предлежит вести ее до самого конца; но главнейшая и решительнейшая брань ожидает нас в час смерти. И кто падает в сей момент, тому уже не встать. <...> И св. Василий Великий говорит <...>, что самые неутомимые борцы, всю жизнь неопустительно боровшиеся с демонами и избегшие их сетей и устоявшие против нападений их, в конце жизни подвергаются князем века сего осмотру, не окажется ли в них чего-либо грешного; и те, у которых найдутся раны, или пятна и отпечатки греха, удерживаются им в своей власти <...>» (немного ниже из четырех искушений в час смертный св.Никодим первым называет искушение против веры).
[101] На наш взгляд, в пользу предложенного здесь понимания произведения (в его целом) говорит и «Повесть о капитане Копейкине», являющаяся тематическим (mutatis mutandis — вплоть до деталёи)~и хронологическим (по времени создания) аналогом «Шинели» (не знаю, было ли на это обращено должное внимание в специальной гоголеведческой литературе?). Капитан Копейкин, у которого остается еще одна «синенькая» (т.е. пятирублевая) из четырех, приступает к окончательному и последнему «штурму» высокопоставленного сановника не столько толкаемый голодом (хотя и мучимый им) из-за неимения ни копейки денег, сколько снедаемый нежеланием довольствоваться соленым огурцом да хлебом, когда с витрин магазинов на него глядят всякие деликатесы: «тут, с одной стороны, так сказать [почтмейстер уснащает, как и Акакий Акакиевич, рассказ такими же мусорными словечками-междометиями], семга и арбуз [ценой в сто рублей!], а с другой-то — ему подносят все одно и то же блюдо „завтра"» (ПСС VI, 203, ср. 585). В последней редакции Гоголь даже усиливает этот мотив: в предвкушении пенсии капитан кутнул, но заигрывание с «англичанкой» отложил до получения денег. Недостаток терпения и искушения голодом и чревоугождением (в последней редакции — еще и сластолюбием) толкают Копейкина на отчаянные действия — и он становится разбойником. В первоначальном варианте (ПСС VI, 530; СС V, 470) он помилован монаршею милостью (в опубликованном тексте дорогая Гоголю монархическая тема усилена в начале, поскольку финал, в котором она проявлялась, был убран), но она не идет ему на пользу. Прокутив деньги в Америке, он, по толкованию почтмейстера, ударяется в лице Чичикова в новую аферу. Однако в окончательном тексте эти подробности сняты и расскаэШрерйвается-ж-сбобщении, что в рязанских лесах появилась шайка разбойников, причем имя Копеикина прямо не названо (если настаивать на слишком жесткой аналогии с «Шинелью»: заимев деньги, Копейкин перестал быть таковым, а стал Целковым или Рублевым). Не думаю, что эти изменения были продиктованы лишь цензурными требованиями (так же считают и издатели в СС V, 488): Гоголь легко [424] пошел на уступки, по-видимому, потому, что они не меняли смысла, в то время как за саму «Повесть о капитане Копейкине» писатель стоял до конца, утверждая, что без нее в «Мертвых душах» лакуна. Гоголь подчеркивает в последнем варианте неизвестность (и сомнительность) будущей судьбы героя и яснее очерчивает, что виновником своей судьбы является больше сам Копейкин, чем объективные обстоятельства («я выбросил весь генералитет, характер Копейкина означил сильнее [только слепой, да еще бедный советский школьник не заметят: потому-то так и не любили в коммунистическое время последнюю редакцию повести! — А.Д.], так что теперь ясно видно, что он всему причиною сам и что с ним поступили хорошо» — письмо Гоголя П.А.Плетневу, цит.по СС V, 503). Точно так же Дубровскому (в одноименной повести А.С.Пушкина) не приносит счастья неправедный путь (диктуемый, быть может, внешне благовидным предлогом, но по сути — жаждой мести): его возлюбленная, хотя и тяжело переживает насильное замужество, решает все же, как и Татьяна Ларина, быть верной своему венчанному супругу.
[102] Согласно святым отцам, а из современников Гоголя — творениям святителя Игнатия Брянчанинова (Гоголь был знаком с отзывом последнего на «Мертвые души»), правильное понятие о бесах и наблюдение их в истинном виде могут иметь только редкие подвижники, а образы, сочиняемые воображением людей, не достигших таких степеней, поневоле будут неправильными. «При темноте понятия о духах, полученного единственно из поведания, хотя и святого, тем опаснее давать волю воображению и истолковывать соответственно своей мечте то, что и при опытном познании не может быть объяснено с удовлетворительностию в стране вещества. Способность воображения находится в особенном развитии у людей страстных <...> Святые Отцы строго воспрещают употребление способности воображения, повелевают содержать ум вполне безвидным <...»>. Воображение рая, ангелов и т.д. не дозволяется. «Дозволяется живое представление адского пламени, тьмы вечной, подземной, страшной темницы и прочих ужасов предсмертных и посмертных единственно при возникновении плотских ощущений, помышлений и мечтаний; дозволяется это употребление воображения только в час нужды, по миновании которой оружие тотчас отлагается. Будучи употребляемо без нужды, оно может нанести вред уму, соделав его удобопреклонным к мечтательности и к самообольщению» (Сочинения епископа Игнатия Брянчанинова. Т.З. Аскетические опыты. СПб.,1905; репринт: 1991. С.286—288). Сколь удивительно относятся эти слова к творчеству Гоголя (вопрос лишь в том, была ли тогда нужда в предупреждении о грядущих на Россию и весь мир бедствиях и близком приходе антихриста)!
