Вячеслав Лукьянов - Русская религиозная аксиология
Эти два ряда ценностей Ильин связывает с двумя родами опыта: (1) чувственным, внешним, материальным; (2) нечувственным, внутренним, духовным. Как подчеркивает Ильин, только внутренний духовный опыт делает «человекообразное существо воистину человеком, т. е. духовной личностью, с неразложимым, священным центром, с индивидуальным характером, со способностью духовно творить и наполнять духом общественную жизнь, свободу, семью, родину, государство, частную собственность, науку и искусство»[145]. Однако, по его мысли, «душевный и умственный уклад современного человечества» связан с «обращенностью к чувственному, внешнему, материальному опыту» и «отвращенностью от нечувственного, внутреннего, духовного опыта».
На наш взгляд, Ильин ставит реальную проблему – духовно-нравственной деградации человека в условиях современного западного общества (сегодня такая постановка вопроса становится все более и более актуальной для нашей страны, вступившей на путь рыночных преобразований). Как отмечал религиозный мыслитель, «люди нашей эпохи стыдятся положительных и добрых чувств и не предаются им… современный «культурный» человек стыдится своей доброты и нисколько не стыдится своей злобы и порочности». Это связано с тем, что люди делятся на «две большие категории»: одни – безответственно ищут в жизни или своего наслаждения, или своей пользы; другие же чувствуют себя «предстоящими чему-то Высшему и Священному». Именно те, кто «не ведает, что есть чувство предстояния и призванности» оказываются «не способны творить настоящую духовную культуру. В этом приговор и им, и создаваемой ими лжекультуре…»[146].
Фактически Ильин формулирует важнейшую аксиому человеческого духовного опыта – без духовных идеалов, без ориентации на «Совершенство» не может быть полноценной духовной жизни. Сама духовность начинается с ориентации на идеал: «Можно было бы сказать, что потребность в "идеале" есть первый проблеск духовности и даже религиозности в человеке и обратно: человек, не живущий "идеальным" измерением жизни, лишен и духа, и религиозности». С его точки зрения, «"Идеал" есть нечто объективносовершенное. Именно поэтому "разочароваться" в нем – значит пережить духовное крушение, опустошить и обессмыслить свою жизнь, обесценить не "идеал", а самого себя»[147].
Именно поэтому дух живет повсюду, где «появляется или переживается людьми Совершенство». Даже тогда, когда человек просто искренно стремится к «совершенному или хотя бы к объективнолучшему (Божественному), не достигая его и не осуществляя его…». По мысли Ильина, всюду, где мы находим Совершенство, «мы обретаем духовное измерение вещей и жизнь самого духа; переживая это, мы приобщаемся духу; приемля это, усваивая это и включая в свою жизнь – мы становимся сами духовными существами, «чадами духа». Без духа и вне духа мы не имеем истинного бытия, а остаемся, по слову Гоголя, «существователями»…»[148].
С этой точки зрения, кризис современной культуры, ее «духовные раны» Ильин связывает с утратой многими людьми ориентации на «Священное», на «Совершенство». Современное человечество «во всеобщей погоне за приятностями и удовольствиями» растеряло «духовное измерение вещей и деяний; оно разлюбило духовность в жизни и вместе с тем разучилось любить, а научилось ожесточаться и ненавидеть»[149].
Религиозный мыслитель показал значимость формирования духовных ценностей уже с раннего детства. Основную задачу воспитания он видел «не в наполнении памяти и не в образовании "интеллекта", а в зажигании сердца». Поэтому образование без воспитания «есть дело ложное и опасное». Оно создает «ловкого, но черствого и злого человека», формирует напористых и беззастенчивых карьеристов, «вооружает противодуховные силы», поощряет в человеке «волка».
Фактически Ильин ставит вопрос о необходимости освоения личностью уже в детском возрасте важнейших духовных ценностей, которые позволят ему, став взрослым, обрести «духовное измерение вещей». Он показывает, что как только у маленького ребенка начнется «пробуждение» сознания и самосознания, «необходимо позаботиться о том, чтобы пробуждающие впечатления имели характер благостный и духовный, чтобы они исходили от духа и будили в младенческой душе духовные состояния». Впоследствии у ребенка будет много разных впечатлений, и острых, и тяжелых, и болезненных, и даже мучительных: будут и настоящие духовные травмы (ранения). Поэтому с точки зрения педагогической оказывается важным, чтобы «духовность инстинкта была пробуждена до этих неизбежных потрясений и ранений». Пока ребенок «полон естественной доверчивости и богат первозданной чистотой» необходимо пробудить его «духовное око», «чтобы душа раз навсегда поверила в благую силу мироздания и восхотела новой красоты, новой радости и новой гармонии; – чтоб она полюбила божественное и уверовала в Бога»[150].
Несомненно, что саму духовность Ильин чаще всего трактует исключительно в религиозном плане. Для Ильина как религиозного человека и философа, «духовное измерение вещей» связано с предстоянием к Богу: «Человек, испытывающий предстояние к Богу, свое достоинство и свою ответственность, несет в себе живую волю к Совершенству»[151]. Вместе с тем, в работах философа мы встречаем также попытки анализа духовной жизни людей нерелигиозных. Так, размышляя о задачах духовного возрождения посткоммунистической России, он отмечал необходимость осуществления великого и всенародного «акта покаяния». У религиозных людей все трудности этого «покаянного очищения» должны быть продуманы и преодолены в порядке церковном (по исповеданиям). У нерелигиозных людей – в порядке светской литературы, достаточно искренней и глубокой, а затем и в порядке «личного совестного делания». Без этого Россия, по его мысли, не в состоянии возродиться[152].
Ильин различал понятия «душа» и «дух». Если душа – «это весь поток не-телесных переживаний человека», его помыслов, чувствований, болевых ощущений, деловых соображений, праздных фантазий и т. д., то дух – это «то, что объективно значительно в душе», то, что связано с созерцанием или осуществлением красоты, с совершением добра, с общением с Богом. Причем только тот, кто сумел достичь этого уровня, испытывает нечто, как «самое лучшее и высшее», как «объективно ценнейшее, как объективно-главное», как «главное и совершенное само по себе и на самом деле…»[153].
Дух – это не только «главное и совершенное», это – воля «к Совершенству – а также к совершенствованию – в самом себе, в своих деяниях и во внешнем мире. Эта воля предполагает способность узнавать лучшее, отличать худшее и дурное, видеть Совершенное и принимать его. Поэтому дух есть дар очевидности»[154].
Аксиологический подход к анализу духовной жизни человека позволил Ильину выделить в душе человека «объективно ценнейшее, как объективно-главное», с одной стороны, а с другой – «неважное, неглавное, пустяшное, мелочное, праздное». Более того, он справедливо ставит задачу «очищения от душевной пыли»: «Живя изо дня в день, мы совсем не замечаем, как душу нашу засыпает пыль ничтожных, повседневных мелочей и как самая душа наша начинает от этого мельчать, распылаться и вырождаться»[155].
С его точки зрения, «жить – значит различать, ценить и выбирать; кто этому не научится, тот будет засыпан пылью жизни». Чтобы этого не произошло, необходимо «постоянно приводить наши жизненные содержания в связь с нашим духовным центром, измеряя их его светом и его содержанием, так, чтобы они освещались из него и обличали свое истинное жизненное значение: то, что устоит в свете этого центрального огня и оправдается, то есть благо, то подлежит избранию и предпочтению, а все иное, не оправдавшееся, само будет обличаться и отпадать. Это и есть процесс очищения от душевной пыли»[156].
Что же из себя представляет «духовный центр» личности? По Ильину, каждая человеческая душа стремится стать «неким гармоническим единством», живущим и действующим из «единого духовного центра». Только в этом случае человек будет обладать «духовно укорененным характером». Раскрывая суть этого характера, религиозный мыслитель использует метафору: зрелый духовный характер подобен укрепленному «городу с единым крепким кремлем, в котором покоятся почитаемые им святыни. Или еще: он должен быть подобен художественному произведению искусства, в котором все обосновано единою, главною идеею. Поэтому он не должен позволять жизни заносить себя пылью и распылять себя по мелочам»[157].
Таким образом, результатом духовного воспитания и самовоспитания человека выступает построение «духовного Кремля». По его мысли, «духовный Кремль» – это те «волевые стены» индивидуального духа, которые позволяют сформировавшейся личности противостоять злу. Как он подчеркивает, «чувство стыда, чувство долга, живые порывы совести и правосознания, потребность в красоте и в духовном сорадовании живущему, любовь к Богу и родине – все эти истоки живой духовности, в единой и совместной работе создают в человеке те духовные необходимости и невозможности, которым сознание придает форму убеждений, а бессознательное – форму благородного характера»[158]. Именно эти «духовные необходимости» сообщают целостное единство и определенность «личному бытию», они образуют «некий духовный уклад, как бы живой костяк личного духа», который поддерживает его строение, его «оформленное бытие, сообщающий ему мощь и державу».
