Николай Сербский - Индийские письма
Пишу тебе это, чтобы ты ждал неприятностей. Ведь эти следователи будут тебя всячески дергать и допрашивать, а может, даже арестуют.
Мы втроем советовались, как тебе помочь. Решили написать письмо в журнал «Индийский вестник» и рассказать то, что знаем о тебе и что должна знать вся Индия. Следственные судьи всё это прочитают и ничего против тебя предпринимать не станут.
Во имя твоего блага этой ночью буду спать на голой земле.
Преданный тебе Рама Сисодия
29
Корреспондент «Таймс» пишет из Дели
Вчера вечером я вернулся из города Пури, который по святости конкурирует с Бенаресом. У меня еще гудят в ушах восклицания паломников: «Джаганат! Джаганат!»{138}. Поклонники со всей Индии стекаются сюда в знаменитый храм бога Вишну. И как только их взорам открывается этот тысячелетний храм, они восхищенно кричат: «Джаганат! Джаганат!».
В Пури человек оказывается в атмосфере религиозной и мистической, в Дели — в атмосфере политической. Там архаизм, здесь модернизм. К сожалению, модернизм не только в хорошем, но и в плохом своем проявлении, даже в виде политического и общественного анархизма. На днях весь Дели был взбудоражен анархическим заговором, который был вовремя раскрыт. В числе заговорщиков упоминаются несколько видных индийцев и неизвестные иностранцы. Зачинщица этого заговора — некая Глэдис Фаркхарсон, которой удалось помолвиться с одним кшатрием, не из‑за любви и не с целью заключения брака, а только для того, чтобы он послужил для нее орудием в ее планах переворота. На суде она сказала, что она англичанка из Лондона. В качестве своего адреса в Лондоне она назвала улицу и номер дома, где, насколько мне известно, находится теософский книжный магазин «Луизак». Упомянула она и какую‑то «Индоевропейскую школу», которой руководит некий ученый серб. Говорит, что в этой школе она идейно подготовилась «к улучшению положения в Индии». Суд не может верить ее словам и разыскивает сведения о ней. Дели полнится разными догадками. Однако в Дели, который никогда не был свободен от озлобления на Европу, ощущается нарастание этого озлобления из‑за этой сомнительной личности.
Разумеется, вся Европа не виновна в том, что некоторые люди в Индии легко поддаются влиянию европейских женщин. Так вся Индия поддалась теософскому влиянию госпожи Блаватской и госпожи Анни Безант. И обе эти госпожи стали любимицами в Индии не благодаря какой‑нибудь особенной мудрости, а из‑за своей ненависти к христианству. Им, возможно, и храм будет воздвигнут, и к божествам их причислят. А сейчас, когда появилась какая‑то Глэдис Фаркхарсон, непохожая на Блаватскую и Безант, в Дели послышались возгласы: «Вон из Индии европейских женщин!» или: «Европа еще будет посылать к нам женщин, чтобы они учили нас и судили нас!». А когда их учили Блаватская и Безант, тогда им точно такие же люди рукоплескали.
Вот такова толерантность здесь, в Индии, где каждый студент, прежде чем открыть рот, превозносит индийскую толерантность и ругает европейскую нетолерантность.
30
Рама Сисодия пишет своей матери Катьяяни
Да помогут тебе наши домашние девата{139}, мама.
Знай, что я сейчас разделяю твою боль, как ты всегда делила мою. И как ты бдела надо мной, немощным, в детской колыбели, так и я сейчас не свожу глаз своей души с тебя, больной, в твоей темнице. Удален я от тебя этим смертным моим телом, мертвым еще до смерти, но близок к тебе духом и любовью. Ни время, ни расстояние не могут остановить любовь и дух.
Как только мне написали, что ты болеешь лихорадкой, я каждый вечер встаю на колени и произношу это заклинание от лихорадки из Атарваведы[49]:
«И ты, лихорадка, которая делаешь всех людей желтыми и жжешь их, как Агни, пылающим огнем, — ты стань слабой и бессильной и провались в царство дольнее или исчезни совсем!
Иди найди какую‑нибудь девушку–шудру и ее тряси, и сотряси ее насквозь и насквозь.
Уйди, лихорадка, со своей сестрой–судорогой и своим братом–кашлем, уйди к далеким народам».
Ты ревновала о старых законах Индии, мама милая, и благословляла добровольное самопожертвование Сакунталы, вдовы Кабировой. Ты не уговорила ее совершить самоубийство. Но когда она сама решилась пойти в огонь за мужем своим, ты обрадовалась и помогла ей осуществить ее намерение. Наш величайший законодатель Ману так предписал и заповедал, чтобы вдова не смела жить дольше своего мужа. Он пошел еще дальше и повелел, чтобы и невеста, если умрет ее жених, не смела ни за кого выходить, но оставалась незамужней весь свой век. Так нас учили и все остальные индийские аватары. И сейчас ты, мама, страдаешь за их закон. Правы индусы, когда завидуют тебе, и не правы, когда жалеют тебя. А что делать мне, сыну твоему, который в твоем существе видит свое существо и в своем существе — твое? Я и завидую тебе умом, но и жалею сердцем. Ты мне мать.
Будь мужественной и терпи до конца. Если умрешь, то опять родишься, чтобы жить. Мы, индийцы, знаем, что жизнь смертью не прерывается. Мы знаем, что смерть для нас значит не уничтожение жизни, а переход живой души, дживы, в другое тело. Мы не как европейские безбожники, боящиеся смерти, как огня. Ведь хотя они, как христиане, якобы верят в воскресение мертвых, но все же считают смерть концом жизни и существа человека. Они глубоко ниже нас. Страх смерти управляет всей их жизнью и поведением.
Твой сын Рама
31
Пандава, начальник Бенареса, пишет Раме Сисодии
Желаю тебе мира, блаженный мокша, и света ногам.
В Бенаресе все идет по–старому. Паломники, жертвы, дым, смерти. Каждый день много мертвецов сжигается на берегу Ганга и их обгоревшие черные тела опускаются в реку. Я думаю, сколько же до сих пор Ганг принял человеческих тел и унес в море, и это за тысячи лет! Если бы все эти тела сложить одно на другое, то получилась бы целая гора, которая превысила бы Гималаи. Целая Индия рождает тела, а Бенарес отправляет их подземному богу Яме. Так мне кажется. И я здесь чувствую себя больше среди мертвых, чем среди живых, и больше в царстве бога Ямы, чем в царстве бога Брахмы. Что такое человеческая жизнь? Только майя{140}, обман, призрак и тень. Сегодня мы есть, завтра нас нет. В котором «завтра» случится, что и мое тело сожгут в огне и столкнут в Ганг? Вопрос только в том, в каком новом теле появится моя душа: в человеке, или в слоне, или в обезьяне, или в кречете, или в ките? Нет ни человека, ни бога, который мог бы остановить колесо повторного рождения и мучения в этой жизненной самсаре. Так учат и Веданта, и Пурана{141}, и Упанишады[50].
Один только Сундарар Даш, твой гуру[51], начинает учить о чем‑то ином. Он каждый день приходит ко мне и говорит, что Индия находится в конце старого мира и в начале чего‑то нового. И непрестанно повторяет, что люди никак не могут спастись своими усилиями без помощи сверхчеловеческой. И еще прорицает, что эту сверхчеловеческую помощь подаст людям новый Майтрея, или Мессия, Который должен появиться после Гаутамы Будды.
Но, может, это не займет тебя столько, сколько та чудная весть, которую принес мне сегодня Сундарар. Эта весть касается и твоего дома. Из‑за нее я и взялся написать тебе это письмо. Сундарар рассказал мне, как он встретился здесь, в Бенаресе, с известным монахом по имени Кумара Рам. Это гималайский бхикшу, он редко приходит в Бенарес. Я припоминаю, что видел его только однажды здесь, в Бенаресе. Но о нем говорят, что если уж он спускался из леса к людям, то совершал какую‑нибудь неожиданность, о которой затем рассказывали годами.
Ну и мне твой гуру Сундарар сейчас рассказывает, как Кумара жил в Малабаре среди христиан, не европейских, а наших индийских христиан. Несколько месяцев он слушал христианских священников и монахов и наблюдал за их жизнью. После всего увиденного и пережитого в Малабаре Кумара что‑то задумался и умолк.
Еще Сундарар сказал мне, что Кумара рассказывал ему, как сильно ему понравились жития христианских святых. И в связи с житием некоего английского святого Албана[52] {142} они вдвоем готовятся что‑то устроить для освобождения Арджуны, твоего брата Арджуны, который сейчас томится в тюрьме. Но все это Сундарар прошептал мне сквозь зубы. Вижу, он скрывает какую‑то тайну. Что это за тайна — пойму потом. Кумара лишь качает головой и шепчет: «Святой Албан! Святой Албан!». Что за этим скрывается — не знаю.
Не так радостен восход солнца, как твое появление в Бенаресе.
Твой Пандава
32
Джон Элиот пишет из Лондона Раме Сисодии
Почтенный воевода, твой друг, а мой учитель Митринович попросил меня ответить тебе на письмо, которое ты послал ему от имени целой миссии махараджи Малабари. Несколько дней он лежит в постели и сожалеет, что не может написать тебе лично.
