Александр Мень - Ветхозаветные пророки

«Бедняки Господни» не могли приносить в храм богатых даров, но это их мало тревожило. Исповедуя то учение о культе, которое провозглашали Моисей, Амос, Осия, они стояли за духовное служение. В их среде появились такие прекрасные творения, как, например, знаменитый 49-й псалом. По словам Фенелона, он превосходит любую греческую или латинскую оду. Это целая программа, манифест религии «духа и истины». Сам Господь обращается к Своим людям:

Слушай, народ Мой, Я буду говорить, о Израиль!

Я, Бог, буду обличать тебя. Я, Бог твой!

Не за жертвы твои буду укорять тебя —

всесожжения твои всегда предо Мною.

Не возьму из дома твоего и тельца,

со дворов твоих козла,

Ибо Мои — все звери лесов,

стад на горах тысячи.

Я владею всеми птицами гор,

и звери полевые предо Мною.

Если бы алкал Я, не сказал бы тебе,

ибо Моя вся вселенная и все, что в ней.

Вкушаю ли Я тук тельцов,

пью ли Я кровь козлов?

Жертва Богу- благодарение,

и принеси Вышнему обеты твои…

Что ты говоришь об уставах Моих,

и Завет Мой на устах твоих,

А сам ненавидишь заповеди

и слова Мои попираешь?..

Этот псалом (послуживший основой для известного стихотворения Хомякова «По прочтении псалма»), кем бы ни был он написан, выражал кредо «бедняков Господних», их отношение к чисто обрядовой религии.

Проблема истинного благочестия волновала и пророка Михея, жившего в то время в Иерусалиме. Он не принадлежал к личным ученикам Исайи, но, несомненно, был к ним близок. У него мы находим столь же классическое определение благочестия, как и в 49-м псалме:

С чем предстану я перед Ягве,

преклонюсь пред Богом Всевышним?

Приду ли я со всесожжениями,

с годовалыми тельцами,

Угодны ли Ягве тысячи овнов,

нескончаемые потоки елея?

Быть может, всего этого недостаточно? Быть может, Бог требует больших жертв?

Отдам ли первенца за грех мой,

плод чрева моего за вину мою?

Но и эта жертва, которая почиталась древним человеком самой действенной, не может быть угодной Богу. Пророк Михей провозглашает сущность благочестия в кратких словах, не уступающих по силе Моисееву Декалогу:

Тебе сказано, человек, что есть добро

и что Ягве требует от тебя:

ТОЛЬКО ПОСТУПАТЬ СПРАВЕДЛИВО,

И ЛЮБИТЬ МИЛОСЕРДИЕ,

И В СМИРЕНИИ ХОДИТЬ ПЕРЕД БОГОМ ТВОИМ.

6.6

В этих словах Михей как бы суммировал проповедь Амоса, Осии и Исайи: правду, любовь и благоговение перед святостью Божией.

Почему они избрали для себя путь «кротости» и что это означало? Следует признать, что «кротость» и «смирение» — слова, сильно пострадавшие от неправильного употребления и ложных ассоциаций; смирение легко отождествлять теперь с ханжеской елейностью, низкопоклонством, унизительной покорностью. Между тем смирение в библейской и христианской традициях лучше всего может быть понято как духовная трезвость и доброта, противоположные опьянению гордыней. «Кроткие», как и «бедняки Господни», были замечательным явлением в духовной жизни дохристианского мира. Это становится особенно ясным, когда мы видим их на фоне эпохи. Ведь то было время могущества Ассирии, время изощренной жестокости и организованных массовых убийств. Могут, впрочем, возразить, что в наше «просвещенное» столетие человеческая злоба не смягчилась и зверство не стало меньше; по нельзя забывать о том, что есть тут и существенное различие. Если в XX веке тупое насилие и попрание человечности приобретает небывалый размах, то в глазах большинства людей это уже не является чем-то нормальным, на что можно смотреть спокойно. Чувство нравственного возмущения, которое вызывают любые акты бесчеловечности — вот что отличает нашу эпоху от прошлых веков. В ней уже действуют силы противоположные, сказывается влияние религиозно-нравственных идеалов, даже тогда, когда религия внешне отвергается. Именно поэтому ассурназирпалы современности вынуждены бывают прикрывать свои действия маской гуманности.

Иное дело эпоха пророков. Если ассирийский царь собственноручно выжигал пленным глаза, если Иегу мог любоваться на груду отрубленных голов у захваченного им дворца, а Менахем мог перебить жителей города, включая беременных женщин, — то все это в общем считалось в порядке вещей. Анналы тех времен с эпическим спокойствием и порой даже с одобрением повествуют о гнусных надругательствах над человеком.

Но именно в это самое время и пробудились в мире силы добра. Нашлись подлинно мужественные люди, захотевшие противопоставить царству злобы и произвола свидетельство о правде и справедливости. В Греции это течение пошло преимущественно в русле социально-политических экспериментов. В Израиле же противники насилия не отделяли нравственную и общественную жизнь от религиозной.

«Кроткие» и «бедняки Господни» отвергали мир, упоенный тщеславием, построенный на крови. Псалмы свидетельствуют, что анавиты были люди здоровые нравственно, крепкие в вере, твердо державшиеся ее заповедей. Они не составляли политическую партию и не полагались на меч, но обладали доблестью, которой обычно лишены насильники. Ведь жестокость — сплошь и рядом проявление страха, болезненной трусости, которую тиран прячет под поступками с виду смелыми. История деспотизма — это история душевнобольных и маньяков, заражавших народные массы своим безумием. У диктаторов было немало средств оставить след в веках, они проходили по земле с шумом и грохотом, окруженные солдатами и рабами, шпионами и палачами. А между тем против них шла незаметная, но неустанная борьба носителей духа.

Такова была среда, оказавшая поддержку Исайе в начале его пророческого служения. Подробности взаимоотношений между ним и «бедняками Господними» неясны из-за утери многих древних текстов. Но ряд намеков и случайно оброненных фраз указывают на то, что вокруг Исайи сплотились люди, которых он называл «учениками» и даже «детьми» (Ис. 7.16–18). Так как самому Исайе в это время было лет тридцать-сорок, то можно предполагать, что эти ученики были очень молоды.

В кругу горячих, преданных юношей Исайя мог убедиться, что Сион воистину не погиб, что в нем есть силы, зреющие для Царства Ягве. Пусть этот кружок не был так организован и силен, как эфраимские Сыны Пророков, пусть «дети» Исайи не имели политического веса, были юны, беззащитны, а богаты лишь верой и своими песнями, сила их была именно в их внешней слабости. «Бедняки Господни», нищие поэты и мечтатели, гонимые правдолюбцы, — вместе с их наставником были служителями грядущей Церкви.

Слово о мессии

Иерусалим и Самария 736–727 гг.

Новый Завет сокрыт в Ветхом, Ветхий — открывается в Новом.

Имя Исайя, так же, как имя Иисус, переводится — «спасение Ягве». Быть может, и сам пророк видел в этом особое предзнаменование, ибо, хотя он был послан обличить заблудших и возвестить им приговор Божий, он чаще других говорил о спасении.

Спасение… Что означает это слово? Оно столь привычно в религиозном обиходе, что даже теперь смысл его порой затемняется. С чем же было оно связано в дохристианском сознании? Ведь когда Евангелие возвестило спасение всем народам, само это понятие уже о многом говорило людям.

Мысль о спасении и потребность в нем могли появиться только на определенном этапе духовной истории. Поиски избавления начались лишь тогда, когда люди пришли к убеждению, что вселенная не есть лучший из миров, когда в них пробудилось острое чувство несоответствия между тем, чего жаждал их дух, и тем, что они видели вокруг себя. Именно тогда возникли учения, предлагавшие, каждое на свой лад, способы освободиться от фатальной власти зла: от страдания, бессмыслицы и смерти. Это было не только негативное желание сбросить с себя бремя враждебного мира, но и стремление приобщиться к высшей жизни, к гармонии, цельности, божественному совершенству. Однако каждый из мудрецов и учителей видел преимущественно только один аспект мирового несовершенства, поэтому и обещаемое ими спасение оставалось относительным и неполным. Так, Конфуций и многие греческие мыслители видели его в хорошо организованной общественной структуре, Будда и брахманы — в бегстве от мира, Платон — в созерцании, приготовляющем человека к смерти.

В Израиле тоже жила мысль о спасении. Более того, еврейские пророки раньше других учителей отказались примириться со злом, царящим в природе, человеке и обществе. Но для них спасение было не политической утопией и не отказом от мира, а означало жизнь с Богом, участие в Его славе и в полноте Его бытия. Они не проповедовали отрешенности, ибо верили в ценность и смысл творения, и не ставили во главу угла внешнее переустройство, ибо на первом месте для них было переустройство внутреннее. Они говорили о спасении только потому, что верили в пришествие самого Бога в мир, Бога, Который издревле обуздывал мятежные силы зла, а со временем полностью очистит вселенную, превратив ее в Свое Царство. Это пришествие будет одновременно и судом, и спасением миру.