Дмитрий Мережковский - Тайна трех: Египет и Вавилон

Во всяком случае, перед Египтом нам гордиться нечем: мы сумели соединить наш чистый разум с нечистою животностью. Правда, священного скотоложества нет у нас; но каждую ночь, когда загораются бесчисленные огни проституции в наших больших городах, мы приносим в жертву все ту же невинную девочку тому же смрадному козлу Биндиди, только в человеческом образе.

Мы забыли окончательно многоочитную плоть Иезекиилеву — херувимов, kherubu, ассиро-вавилонских быков и египетских аписов, предстоящих престолу Господа; и «четырех животных» Апокалипсиса, которые «ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: „Свят, свят, свят!“»

А забыв эту святую и страшную тайну — животное в Боге, — мы самого Бога забыли.

«Не забуду одного впечатления. Еще гимназистом, я раз положил хризолиду (куколку) в коробку, но долго не мог ничего дождаться и уже принял ее за мертвую. Раз подхожу утром и открываю коробку: меня не испугалась, впервые увидев человека, чудная, белая, ночная бабочка, огромная и нежная. Что-то святое и чудное повеяло от нее на меня. Я почувствовал, что до нее ужасный грех было бы дотронуться, погубив ее доверчивость, и воспользоваться ее неопытностью, тут же наколов на булавку, и я ее выпустил» (В. Розанов).

Вот египетское богопочитание животных. «Египтяне поклонялись в животных их детскости, еще не раскрывшимся очам». И в сиянии животного, так же как младенца, «есть ноуменальная святость, как бы влага потустороннего света, еще не сбежавшая с ресниц его».

Вот почему животное, может быть, к Богу ближе человека: в человеке потухшая, все еще сияет в животом небесная радость земли. И не спасется человек, пока вся тварь не спасется.

«Мир — Божья тварь; это такая простая и родная истина, что упояемые ею, мы впадаем в скакание и играние Давидово… Является миромоление, миролобзание… Я ложусь на землю и целую ее: почему? Божия. Я беру мотылька и не сорву с него крылышек, но с неизъяснимой негой буду следить, как он неумелыми ножками ползет по пальцу: брат мой, сын мой, — одно с ним у меня дыхание жизни. Нет более могил — везде воскресение… Сама смерть непостижима для меня иначе, как второе рождение… Умерла куколка, мотылек выпорхнул» (В. Розанов)

Куколка — мумия — тело воскресшего: вот новое чтение иероглифов. «Египта никто не видел, и ты вошел в него первым».

Так преодолевается Египтом ужас Достоевского, ужас мертвой механики или нечистой животности: средоточие мира — не Бог, а машина, или насекомое.

Насекомым — сладострастье;Ангел Богу предстоит.

Но вот и насекомое — в Боге: «Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене; я смотрю и благодарен ему за то, что ползет» (Кириллов, в «Бесах»).

Египетский розовый лотос, nekheb, со сладостно-свежим, анисовым запахом, при заходе солнца, закрывает чашу свою, сокращает стебель и уходит в воду, а утром опять выходит и раскрывается, выпуская спрятавшихся в нем насекомых. И новорожденный бог солнца, Гор, каждое утро выходит из распустившегося лотоса, как насекомое. «Он открывает вежды свои — и просвещается мир, день от ночи отделяется, и оживает вся тварь».

Развращенным эллино-римскою внешнею красивостью — не красотою — нам понятно поклонение милой бабочке, нежной голубке, гордому льву и даже змее, таинственно-тихой; но смрадный козел, свирепый крокодил, безобразная лягушка, — нам кажется, что надо сойти с ума, чтобы поклониться такой животности. Египтяне — не сумасшедшие. Они хорошо понимают, что не все свято в животном. Не только глупого осла и грязную свинью исключают из круга поклонения, но и боевого коня, столь прекрасного. Сэт, злой бог, изображается тоже зверем, но баснословным, в природе не существующим, с тонкою, острою, умною мордочкой-клювом, воплощением не животной, а человечески-дьявольской хитрости.

Вообще Египет обладает чувством меры в высшей степени. Он геометрически-ясен и точен, как бы скован священнодейственной точностью. Но, прикасаясь к тайне животного, вдруг теряет чувство меры, пьянеет, «впадает в скакание и играние Давидово», исступляется, ищет безмерного и хочет слиться с Творцом, творящим, для которого нет ни нашей красоты, ни нашего уродства, а есть только тварь творимая.

Навозный жук катит по земле свой маленький шарик, подобно тому как солнце катит по небу свой великий шар: и вот смиренный жук — священный Скарабей, бог солнца, Ра.

Павианы кличут и скачут, как бы поют и пляшут, славя восходящее солнце: и вот, восемь павианов — восемь великих богов солнечных.

Длинноногий ибис шагает по нильским болотам, как бы меряет землю: и вот, Ибис — бог меры и мудрости, Тот (Tho-t), Гермес Трижды Великий.

Когда человек идет в пустыне, шакал любит забегать перед ним: забежит, остановится и оглянется, идет ли человек за ним; и снова забежит, как будто ведет его в пустыню, царство смерти: и вот, шакал — бог Анубис — «путеводитель умерших, отверзатель вечных путей».

Египтяне думали, что после наводнения, во влажном и теплом иле, самозарождаются твари; кишат, копошатся, хотят и не могут выползти: одна половина тела уже образована, а другая еще не докончена. Так, в первичной материи — Нун — самозарождаются боги, Восмерица великих богов гермопольских, таинственных существ змееглавых и лягушкоглавых, недоконченных, из древней тины волочащихся, животно-божественных ублюдков хаоса.

Что это значит? Не заглянул ли здесь человек впервые в последнюю тайну природы, тайну развития, зачатия живого из мертвого, тайну того, что мы называем «мировой эволюцией»?

Бесчисленное множество маленьких древесных зеленых лягушек появляется внезапно, в самых сухих пустынях тропической Африки, после грозового весеннего ливня, и наполняет лужу громким кваканием, серебристо-нежным, как соловьиные трели. Туземцы думают, что эти лягушки — матла-метло — падают с неба из туч; на самом деле они проводят в спячке время зимней засухи, спрятавшись в глубоких ямках, у корней кустов, а когда начинается дождь, выползают из ямок, восстают из могил, «воскресают» (Ливингстон).

И вот, великая богиня Хекет, огромная, зеленая лягушка, восседает в Дендерахском святилище, на престоле богов, помогая, как повивальная бабка, второму рождению, воскресению Озирисову.

От первых веков христианства в Египте дошла до нас церковная лампада, в виде лягушки с надписью: «Аз есмь Воскресение». И ведь уж, конечно, ближе были к Господу, чем мы, те древние христиане, которые не побоялись сравнить с этою смиренною тварью Того, Кто пришел спасти всю тварь.

Но вот, наконец, самое чудовищное из божеств Египта — Taurt-Apet Гиппопотамиха, стоящая на задних лапах, с тупым рылом свинухи, со свирепым оскалом зубов, с отвисшими сосцами и толстым брюхом беременной женщины. Если мы не устрашимся ее, то страшная личина спадет, и мы за нею увидим «светозарную из светозарных, золотую, зеленую», как зелень земли зеленеющей, «женственным светом светящую, влажными огнями благие семена питающую», Матерь людей и богов, Изиду, Царицу Небесную.

Знайте же: Вечная Женственность нынеВ теле бессмертном на землю грядет!

В дивном изваянии Сáккара (Каирский музей) та же Изида-Гатор является в образе Телицы с материнским, человечески — нет, божески-благостным ликом. Лицо фараона Псамметиха, стоящего между передними ногами ее, как ни тонко и человечно, все-таки грубее, животнее.

И не тот же ли самый тельчий лик склоняется над вифлеемскими яслями, рядом с ликом Пречистой Матери, и дышит на Младенца теплом коровьего хлева вместе с Ее дыханием божественным?

Вот когда «небо с землей соединяется», и «на земле — радость небесная».

ОЗИРИС, ТЕНЬ РАСПЯТОГО

Как младенец, спеленут пеленами смертными, только лицо открыто и кисти рук свободны; в одной руке царский жезл, в другой — пастуший бич и посох; на голове — тиара высокая, яйцевидная, белая, между двумя плоскими перьями. Кожа на руках и лице — ярко-зеленая, как первая зелень вешних ростков. Ткань пелен так туго натянута, что видны все очертания тела, тонкого, узкого, длинного, не живого, не мертвого, а воскресающего, но еще не воскресшего. Простое лицо, как у всех — лицо Сына Человеческого, Брата Человеческого, тихое-тихое лицо Того, Чье имя: «Бог Тихое Сердце», «Бог с сердцем небьющимся». На плоских губах — улыбка детская, сонная; улыбка пробуждения; улыбка бесконечной благости; та, о которой сказано: «Старался быть улыбкой плачущих».

Таков Бог Египта, главный и единственный: Usiri Unnofer, Озирис Благое Существо.

«Не все египтяне чтут одних и тех же богов… Но Изиду и Озириса чтут все одинаково», — свидетельствует Геродот (II, 42).