Жан-Мари Люстиже - Месса
Поскольку Христос умер за наши грехи и воскрес ради нашей жизни, поскольку через таинство крещения мы погрузились в Его смерть и Его воскресение, мы сделались членами Тела Христова и соединились в новый народ — Церковь. С тех пор, соединённые таким образом со Христом, мы способны силою Святого Духа, Который излился в сердца наши, совершать то приношение, которое Он совершил накануне Своих страданий, прежде чем погрузиться в смерть, чтобы Бог явил Своё могущество, воскресив Его. С тех пор мы можем — сегодня и каждый день — совершать благодарение, Евхаристию Иисуса, и приносить жертву, которую Он, как того требовал ритуал, принёс Отцу накануне Своих страданий, заповедуя апостолам: «Это совершайте в память обо Мне».
Божественная Литургия — воспоминание нашего искупления
Жертва Божественной Литургии включает нас в действие Иисуса, совершённое накануне Его Страстей, приобщает Его крестной жертве и силе Иго воскресения. Евхаристия — это в каком-то смысле литургия, которую отслужил Иисус: мы совершаем её в память об Иисусе. Таким образом, Месса является воспоминанием нашего искупления — воспоминанием совершённой Иисусом Пасхи Израиля, воспоминанием Пасхи Христовой, совершаемым «в память о Нём», как Он Сам заповедал Двенадцати. Посредством этого воспоминания мы «принимаем» сегодня совершённое раз и навсегда спасение — в надежде на его окончательное осуществление.
Что такое «воспоминание»? У французов это синоним слова «памятник», который воздвигают в честь какого-то человека или давнего события. А в Библии слова «воспоминание», «память» наполнены более богатым и точным смыслом (например, пасхальный ритуал евреи совершали в память об Исходе из Египта). Для Библии, как и для иудаизма наших дней, «воспоминание» — это «знак» и данное Богом свидетельство того, что сделал Он Сам в начале нашего спасения. Этот «знак» заверяет нас, что Бог продолжает осуществлять в каждом человеке дело спасения. И даётся нам этот знак, прежде всего затем, чтобы мы вновь предъявили его Богу, стремясь обрести полноту спасения, осуществляемого через нас и в нас. Эту «Пасху Господню» — посредством благословения, произнесённого над хлебом: «Это есть Тело Моё…» и над последней чашей вина в конце Вечери: «Это есть Кровь Моя, нового и вечного Завета…» — Иисус дал нам в «воспоминание», в «память» спасения, которое Он совершит Своею смертью и Своим воскресением: «Это совершайте в память обо Мне».
Эти слова и жесты Христа вот уже два тысячелетия являются для христиан таинственным источником верности Церкви тому, что совершил Иисус. Святой апостол Павел живо осознаёт это, когда пишет христианам Коринфа: «Я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и. возблагодарив, преломил и сказал: примите, идите, сие есть Тело Мое, за ломимое; сие творите в Моё воспоминание. Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Моё воспоминание. Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей, и пьёте чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придёт» (1 Кор 11. 23–23).
Евхаристическая «память» — это не просто воспоминание в обыденном смысле слова, но сакраментальное действие, посредством которого то, что было совершено в прошлом — раз и навсегда, — нам реально даётся в настоящем времени веры Церкви и открывает нам будущее человечества, призванного однажды «принять» Христа во славе Его.
XIII
Святой Дух и Тело Христово
Евхаристическая молитва называется также Евхаристическим каноном. Греческое слово «канон» означает «правило». И в самом деле, Евхаристическая молитва сформулирована и зафиксирована в таком виде в соответствии с правилами Церкви. Это может удивлять, особенно в наше время. Весь облик современной цивилизации (включая средства массовой информации) приучает нас к спонтанности. Почему бы богослужению тоже не быть таким действом, где царила бы полная импровизация (хотя бы на уровне внешних проявлений)? Чтобы лучше понять, почему оно имеет фиксированную форму, остановимся на самом понятии «фиксированный».
С одной стороны, «фиксированный» можно понимать как «ритуальный». Как мы выяснили в предыдущей главе, Церковь, когда она совершает Евхаристию, повторяет жесты и слова молитвы Самого Иисуса, воспринятые ею из предания, которое восходит к апостолам. А Иисус, когда совершал Вечерю с Двенадцатью, следовал иудейскому ритуалу, который в свою очередь был точно и скрупулёзно кодифицирован. Вот почему в Евхаристической молитве не место импровизации. Некоторые историки придерживаются противоположной точки зрения, основываясь на тексте Иустина Философа, середина II в. (Апология I, 67)[3]: «Предстоятель также воссылает молитвы и благодарения, сколько он может». Каким бы ни был точный смысл этого отрывка (кстати, уже в начале III в. «Апостольское предание» Ипполита Римского запечатлело образец молитвы, которая могла бы претендовать на бесспорную ортодоксальность), в нём нет никакого намёка на допустимость совершенно субъективной фантазии или спонтанного творчества.
С другой стороны, «фиксированный» не следует понимать как «одинаковый». С самой глубокой христианской древности литургическая традиция принимала разнообразные формы в соответствии с условиями различных языков и культур. Таковы литургические обряды, сложившиеся в среде семитских народов (особенно в антиохийской традиции), коптский обряд, армянский обряд, греко-византийский обряд (его богослужение переведено на арабский, славянские и другие языки) и латинский обряд… Не будем забывать, что и внутри византийской традиции, как, впрочем, и латинской, существуют разнообразные литургические варианты, зачастую весьма оригинальные.
Это обстоятельство могло бы помочь нам запять менее категоричные позиции и найти более соответствующий тон, когда мы говорим о языках богослужения вообще и о латыни в частности. В самом начале церковной истории не латынь была богослужебным языком, а древнееврейский и греческий, да ещё древние языки Востока (арамейский, сирийский, халдейский и др.) Не следует забывать, что Римская Церковь, прежде чем она перешла на латынь, совершала богослужение по-гречески. И всё это разнообразие литургических традиций представляется бесценным сокровищем в едином наследии Церкви.
У народов Запада во времена Римской империи также существовало разнообразие литургических традиций, о богатствах которых мы и не подозреваем и которые известны лишь специалистам.
Существуют амвросианский обряд, который используется в Милане (мне довелось служить по этому обряду вместе с кардиналом Мартини и многими другими европейскими епископами, и великолепие Вечерни изумило меня и моих собратьев), мозарабский обряд в Испании и другие. Нельзя не упомянуть и некоторые своеобразные обряды во Франции, просуществовавшие вплоть до XIX в. (так, в Орлеане был свой особый чин примирения кающихся грешников, служившийся в Великий Четверг). Свой собственный обряд хранила Лионская Церковь; ещё не изгладились из памяти обряды доминиканцев и картезианцев.
Итак, не нужно думать, что фиксированность, «каноничность» Евхаристических молитв — это требование повиноваться правилу Церкви, автоматически порождающее единообразие. Слава Богу, подобно множеству языков, одновременно сосуществует множество литургических традиций..
Подлинная традиция
Чтобы закончить эту тему, хочу остановиться на одном актуальном моменте. Я имею ввиду энциклику Иоанна Павла II «APOSTOLI in Slavorum», посвящённую святым братьям Кириллу и Мефодию, 1100-летний юбилей которых мы праздновали в 1985 г. Нам очень важно сегодня извлечь урок из этого юбилея. Германские епископы, которые посылали своих миссионеров для свангелизации славянских народов в IX в., твёрдо придерживались того, что допустимы только три богослужебных языка: древнееврейский, греческий и латынь. Их богослужебным языком был латинский, и они хотели распространять его. Византийцы, в свою очередь, были ревнителями греческого. Кирилл и Мефодий, принадлежа к византийской культуре, обладали апостольской интуицией (в этом их поддерживал Папа), подсказывавшей, что нужно перевести Евангелие и богослужебные тексты на язык славян, чтобы эти народы могли молиться на своём родном языке, хотя этот язык и не имел письменности. Однако Кирилл дал ему письменность. Эта попытка предвидения оказалась столь плодотворной, что имя создателя славянской азбуки закрепилось в её названии: кириллическое письмо, или кириллица.
Дать возможность каждому народу земли услышать на своём родном языке о дивных делах Божиих и исповедать единого Господа, единого Духа, единую веру, единое крещение, единую жертву Христову, единого Бога и Отца — это не просто нововведение, подобное решениям Второго Ватиканского Собора, вызвавшим кое у кого сомнения, но безусловная верность древнейшей церковной традиции, коренящейся в событии Пятидесятницы. Возмущаться по поводу этого законного стремления — значит полностью пренебрегать христианской историей и тем, как Бог силою Святого Духа собирает в единое Тело совершенно разные народы. Самобытность каждого из них обогащает общую сокровищницу всей Церкви Христовой.
