Игнатий Брянчанинов - Полное собрание творений. Том 7
Совокупными трудами знаменитого композитора и Отца архимандрита монастырский хор вскоре возведен был на степень первого в России монастырского хора».
Отец архимандрит проявлял большую заботу о выполнявших клиросное послушание, которое он считал одним из самых трудных, приводящим иногда к потере голоса и болезням. Он ввел особый порядок участия певцов в богослужениях: «Когда некоторые из них провожали меня при отъезде моем из Святой обители вашей, зашел разговор, между прочим, о том, какому изнеможению подвергаются крылосные от своего послушания. Я, в свою очередь, поведал, что по причине этого изнеможения установлена в нашей обители чреда для утрени и вечерни. Половина крылосных становится на этих службах на крылосе, а другая не становится. На следующий день поют отдыхавшие накануне, а певшие накануне отдыхают. У этих же служб приучаются к пению те из вновь вступивших, которые имеют голос и способность к пению. К Божественной Литургии и Всенощным приходят все. Понравилось братиям вашим распоряжение, сделанное в Сергиевой Пустыне!» [352]
И в заботах о монастырском хоре не обошли архимандрита Игнатия скорби. Вот что ему пришлось писать в 1847 г. Инспектору Придворной Капеллы П. Е. Беликову [353]:
«Милостивый Государь, Петр Егорович,
Очень я рад, что Вы полюбили моего доброго Платона; я люблю его, как сына, заботился о нем в течение пяти лет, как о родном сыне, и надеялся пожать плоды трудов моих, то есть, чтоб {стр. 584} Платон был со временем, когда он созреет по летам и нравственному образованию, регентом хора Монашествующих в Сергиевой Пустыне. Посему предложение Ваше, утеша меня Вашим добрым мнением о Платоне, вместе с сим крайне огорчает тем, что я должен лишиться человека, над которым я столько трудился и для которого уделял из своего скудного содержания: потому что Платон, в течение всего сего времени имел от Монастыря одну пищу, а прочие предметы содержания своего получал из моей собственности. Меня обвиняют за то, что я прошусь из Сергиевой Пустыни! Невозможно оставаться: едва воспитаю человека, издержусь на него, едва он делается годен к делу, как берут его — и я остаюсь с потерянным трудом, потерянными понапрасну издержками.
И для Платона, по моему мнению, гораздо полезнее пожить со мной по привычке его ко мне (ибо точно он привык и сделался ко мне необыкновенно искренен) и потому, что по простоте и мягкости сердца он способен к увлечению, а по сему свойству крайне нуждается в человеке, который бы исправлял по отношению к нему должность Ангела Хранителя.
Таково мое мнение и желание; таковы мои чувства! Я их сказал Вам со всей откровенностию! Мое положение в Сергиевой Пустыне подобно садовнику, который садит и сеет, а другие приходят, вырывают и топчут посаженные и посеянные им растения! Призывая на Вас благословение Божие, с истинным почтением и преданностию имею честь быть Ваш покорнейший слуга и богомолец
Май 2-го дня 1847
Арх<имандрит> Игнатий».
К сожалению, Платона, обладавшего прекрасным голосом — баритоном, все-таки забрали из Сергиевой пустыни, и предвидение Отца архимандрита относительно его судьбы оправдалось: «Проживши несколько лет в другом обществе, — писал О. Игнатий (Малышев), — вернулся Платон, да не он: с новыми навыками и немощами. Архимандрит подумал: что делать? Взят он ребенком от отца-священника, теперь круглый сирота, и, по свойственному ему милосердию, оставил Платона у себя… Отеческим обращением О. архимандрита сохранен от явной гибели человек» [354].
В последующие годы архимандриту Игнатию больше не приходилось обижаться на руководителей Придворной певческой {стр. 585} капеллы. Напротив, он близко сошелся с ее директором, Алексеем Федоровичем Львовым (1798–1870), знаменитым скрипачом, завоевавшим европейское признание, и композитором, автором гимна «Боже, Царя храни!». После назначения директором Капеллы 30 декабря 1836 г., Львов предпринял огромный труд по собиранию, изучению, разработке и гармонизации древних русских напевов. «Сохраняя в строжайшей точности эти древние несравненные напевы», он стремился к «единству их пения при богослужении», то есть не допуская «искажения, которое тогда дерзали делать разные плохие композиторы, прибавляя к этим напевам свою собственную фантазию». С этой целью он издал полный круг церковного пения на 4 голоса, и, в конце концов, преодолевая сопротивление «доморощенных знатоков и композиторов-самоучек», исходатайствовал запрещение петь в церквах сочинения, не одобренные директорами Придворной капеллы. Также Львов учредил «Регентский класс при Придворной капелле», в котором вместе с учениками Капеллы, «спавшими с голоса», регентскому искусству обучались молодые люди из всех епархий.
Как видно из приведенных выше выдержек из писем, взгляды святителя Игнатия и Львова на церковное пение совпадали. Алексей Федорович много содействовал повышению исполнительского мастерства певчих Пустыни и обучению ее регентов. Тем более, что монастырский хор в особо торжественных случаях принимал участие в выступлениях Придворной Капеллы.
Свидетельством сложившихся отношений может служить следующее письмо архимандрита Игнатия:
«Милостивый Государь! Алексей Федорович!
Примите мою сердечную признательность за доставленные Ваши книги переложений Ваших: опыт в присутствии Вашем и дальнейшие опыты доказали, что изучение их вполне удобно, как дающее правильный ход каждому голосу по напеву уже известному. Братия мои вполне поняли это, и с усердием принимаются за труд, очевидная цель которого — дать всему вообще Богослужению должную правильность и гармонию, и тем умножить благолепие оного.
Всегда был ощутителен недостаток, который Вы ныне так удовлетворительно восполнили! По церковным обиходам всем голосам предлежала одна и та же нота: делать необходимые для гармонии отступления предоставлялось на произвол каждого поющего, и каждый делал сообразно способности и познаниям {стр. 586} своим — иной хорош, иной худ. Последнее, по недостатку знаний и вкуса, случалось гораздо чаще первого. Теперь для каждого голоса указан верный путь! Это услуга, всю цену которой, всю важность могут понять особливо в монастырях, где Богослужение отправляется с преимущественным тщанием. Не мудрено ли, что я и все мое братство преисполнены признательности за труд, совершенный Вашим Превосходительством.
Призывая на Вас благословение Неба, с чувствами совершенного почтения и преданности имею честь быть
Вашего Превосходительства покорнейшим слугою
Архимандрит Игнатий.
1849, ноября 35 дня» [355].
На просьбу архимандрита Игнатия оказать содействие в подготовке регента для монастырского хора А. Ф. Львов 11 января 1851 г. отвечал ему:
«Ваше Высокопреподобие Милостивейший отец!
Разделяя вполне Ваше мнение, что без образованного регента никакой хор певчих не может делать успехи и исполнять правильное пение с желаемым совершенством, — с тем вместе, соображая всеблагую цель, … я не нахожу, не токмо препятствия к принятию в число учеников назначаемого Вами для образования послушника, но уверен, что сие послужит к положительному добру для хора Вашего, и к полезнейшему примеру для других монастырей, где при всем усердии братии, они лишены всех средств образовать себя, — достичь в пении желаемого совершенства, и, наконец, быть правильными судьями в нотах, сочиняемых для богослужения в храмах Божиих.
За сим я буду ожидать уведомления Вашего, Высокопреподобнейший отец мой, когда Вам угодно будет, чтоб я вошел с формальным представлением по сему предмету.
Благоволите принять уверение в совершенном почтении и преданности, с коими честь имею быть
Вашего Высокопреподобия покорнейший слуга
А. Львов» [356].
Получив этот ответ, архимандрит Игнатий обратился 23 января 1851 г. с форменным представлением к Митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Никанору: «В вверенной {стр. 587} управлению моему Сергиевой Пустыни с давнего времени введено придворное пение, заключающееся прежде в Литургии и некоторых сочинениях Бортнянского [357]. Впоследствии это пение обогащено многими переложениями с церковной простой ноты, каковые переложения, сообразно вкусу посещающей Сергиеву Пустыню публики, по возможности разучивались и употреблялись хором иночествующих. При таковом развитии пения нужда в регенте, основательно знающем свое дело, сделалась крайне ощутительною. Его Превосходительство, директор Придворной Певческой Капеллы Алексей Федорович Львов, по усердию своему к Святой Обители, много способствующий мне в устроении благолепного пения, вполне разделяет сие мое мнение, убедившись в справедливости его при личном присутствии своем на спевке крылосных Сергиевой Пустыни. Из числа послушников Сергиевой Пустыни имеет особенные музыкальные способности, что усмотрено и Генералом Львовым, послушник Стефан Артамонов, окончивший курс в Курской Семинарии. По совещании с Генералом, получив словесно согласие его на обучение оного послушника в Придворной Певческой Капелле, по примеру Епархиальных регентов, я ныне получил оное и письменно. Почему я осмеливаюсь испрашивать Вашего Архипастырского разрешения и благословения на дозволение Артамонову обучаться в Придворной Певческой Капелле. При сем не лишним считаю присовокупить, что Артамонов, получа должное образование, по музыкальным способностям, соединенным с душевным настроением к монашеской внимательной жизни, может быть полезен не только специально для Сергиевой пустыни, но и вообще для Епархиального ведомства, равно как и для самого искусства, о чем и генерал Львов упоминает в конце письма своего, которое имею честь приложить здесь в подлиннике на Архипастырское благорассмотрение» [358].
