Иван Киреевский - Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Ты, защищая его и опровергая меня, дѣлаешь свое построеніе понятій объ отношеніи государства къ церкви, но также по примѣру своего пріятеля Vinet говоришь очень горячо, часто остроумно, но не ищешь для своего построенія твердаго матеріала. Ты говоришь: „Государство — не устройство общества, а самое общество”. И сказавъ это, сейчасъ же упрекаешь меня въ Луи-Бланствѣ и спрашиваешь: „развѣ государство обязано мнѣ доставлять хлѣбъ, богатство, свѣдѣнія, — словомъ, все нужное для земной жизни?” За этимъ слѣдуетъ выходка о томъ, что „не слѣдуетъ на государство возлагать отеческія, наставничьи или какія бы то ни было распорядительскія обязанности въ отношеніи гражданъ”. Я не буду спорить противъ этой выходки, но не умѣю согласить ее съ тѣмъ положеніемъ, что государство — не извѣстное устройство, но самое общество.
Церковь, говоришь ты, не есть устройство общества, ибо общественный элементъ входитъ въ нее какъ второстепенный. Въ ней первое — человѣкъ, т.-е. лице. Въ государствѣ все — общество; въ церкви все — человѣкъ. Но если для нея человѣкъ — все, если она обнимаетъ его вполнѣ, то какъ можетъ она дѣлать это, не опредѣляя характера его отношеній къ обществу? Неужели общество магометанъ или жидовъ будетъ имѣть одинакіе нравы съ обществомъ христіанъ? Или общество квакеровъ — одинакіе нравы съ обществомъ латинцевъ? Еслибы лютеране, латинцы, кальвинисты и англиканцы устроили — каждые — свою жизнь совершенно послѣдовательно своимъ убѣжденіямъ, то неужели каждое общество не имѣло бы своихъ особенныхъ нравовъ и обычаевъ, сообразныхъ особенности своихъ убѣжденій?
Ото всѣхъ отъ нихъ отличалось бы общество православное, т.-е., разумѣется, согласное съ своимъ основнымъ ученіемъ. — Но если вѣра народа имѣетъ такое тѣсное соединеніе съ его нравами и обычаями, то какъ же не будутъ имѣть къ нимъ никакого отношенія его законы? — Конечно, завоеваніемъ, или какими-нибудь подобными несчастными обстоятельствами могутъ и, по большей части, дѣйствительно накладываютъ на народъ законы, несогласные съ его нравами, обычаями и вѣрою; но развѣ то, чтò бываетъ, законъ для того, чтò должно быть?
Противъ этого отношенія государственнаго устройства къ нравамъ и убѣжденіямъ народа ты говоришь: „Гдѣ же такое государство (гдѣ бы народъ былъ связанъ одинакими убѣжденіями)? Такого государства не только нѣтъ и никогда не было, но ты его даже и въ воображеніи создать не можешь”. — Но я думаю, что до 16-го вѣка всѣ государства Европы были таковы, что народы въ каждомъ были одинакой вѣры. — Но особенно древняя Россія въ этомъ отношеніи можетъ служить образцомъ единодушія и единомыслія народнаго, воплощавшагося въ нравы и обычаи народные, и если не успѣвшаго (по причинѣ внѣшнихъ историческихъ условій) выразиться въ его правительственной государственности, то выразившаго, по крайней мѣрѣ, свои требованія во многихъ отношеніяхъ государственнаго законодательства. Впрочемъ я думаю еще и то, что даже теперь никто не имѣетъ права смотрѣть на Россію иначе, какъ на государство православное, а если Биронъ, или кто изъ нѣмцевъ когда-нибудь и смотрѣлъ на нее иначе, то никогда не смѣлъ въ этомъ признаться. — Императрица Екатерина въ своемъ манифестѣ, которымъ она объявляла о низверженіи Петра III и о своемъ восшествіи, говоритъ, что императоръ Петръ III, дошелъ до того, что намѣревался даже содѣлать господствующею въ Россіи вѣрою лютеранскую, отъ чего каждый вѣрный подданный государства долженъ былъ помышлять о пролитіи его крови. — Конечно, не я могу одобрять слова ея; но они, однако же, показываютъ, какъ она понимала единство Россіи и ея вѣры, и хотя сама была не вѣрующая, но никогда не смѣла признаться въ томъ. — И какже можетъ измѣниться характеръ православной Россіи отъ того, что она покорила подъ свою власть нѣсколько милліоновъ католиковъ и нѣсколько милліоновъ протестантовъ, евреевъ, магометанъ и большое количество язычниковъ? — Еслибъ они покорили Россію, тогда только могла бы она утратить господство православнаго духа въ своемъ законоустройствѣ и въ своемъ правительствѣ. — Если же, сохрани Богъ, въ Россіи когда-нибудь сдѣлается что-нибудь противно православію, то все-таки будетъ враждебно Россіи столько же, сколько и вѣрѣ ея. Все, что препятствуетъ правильному и полному развитію православія, все то препятствуетъ развитію и благоденствію народа Русскаго; все, что даетъ ложное и не чисто православное направленіе народному духу и образованности, все то искажаетъ душу Россіи и убиваетъ ея здоровье нравственное, гражданское и политическое. Потому, чѣмъ болѣе будетъ проникаться духомъ православія государственность Россіи и ея правительство, тѣмъ здоровѣе будетъ развитіе народное, тѣмъ благополучнѣе народъ и тѣмъ крѣпче его правительство, и, вмѣстѣ, тѣмъ оно будетъ благоустроеннѣе, ибо благоустройство правительственное возможно только въ духѣ народныхъ убѣжденій. — Если оно будетъ не того духу, то непремѣнно будетъ стѣснять свободное его выраженіе въ жизни и словѣ подъ предлогомъ толеранства и, стѣсняя его, само будетъ стѣсняться имъ и утверждаться противъ него только насильственно, боясь каждой тѣни духа общественнаго, какъ привидѣнія изъ другаго міра.
Ты говоришь: „Церковь и государство едины и тожественны только въ человѣкѣ, и то только въ его таинственномъ центрѣ. Въ проявленіи же въ мірѣ они совершенно различны и общаго ничего не имѣютъ. — Но мы сейчасъ видѣли, что у нихъ общаго — нравы и обычаи народа, которые происходять изъ его убѣжденій, вѣры, и съ которыми должно согласоваться его законное устройство. Но, кромѣ нравовъ и обычаевъ народа, всѣ его общественныя отношенія составляютъ также общую середину между церковью и государствомъ, происходя, болѣе или менѣе, изъ одной и требуя отъ другаго себѣ гласнаго утвержденія, или, по крайней мѣрѣ, свободнаго развитія, не стѣсняемаго противорѣчащими законами.
„Церковь, говоришь ты, на землѣ — гостья; государство здѣсь — житель, владыка”. — Но если церковь — гостья званая, то потому именно ее и угощать слѣдуетъ, чтобы она не оставила не заботящагося о ней хозяина! „Ея вся цѣль — жизнь будущая, ея правила — вѣчныя и безусловныя”. Это правда, но потому-то она и не можетъ покориться требованіямъ здѣшней жизни; потому-то и должно покориться ей государство, котораго „цѣль — жизнь здѣшняя, а правила — временныя, условныя”. Неужели не хорошо здѣшнюю жизнь устраивать сообразно нашимъ понятіямъ о будущей?
„Вѣра, говоришь ты, есть даръ свыше и, вмѣстѣ, самое свободное, самое самобытное дѣйствіе человѣка, потому ее нельзя перенести на государство; слѣдовательно какже можетъ быть государство христіанское — православнымъ?” Но какъ же ты это понимаешь? Государство можетъ быть языческое, можетъ быть іудейское, магометанское и только не можетъ быть христіанское?
„Для государства, говоришь ты, вѣрою служитъ общественное мнѣніе, которое есть сумма вѣръ человѣческихъ въ посредственномъ временномъ ихъ проявленіи”. Для чего же ты хочешь, чтобы государство сообразовалось лучше съ этимъ временнымъ, часто ошибочнымъ проявленіемъ народныхъ убѣжденій, а не съ самимъ источникомъ ихъ? Къ тому же говоря: „сумма вѣръ”, а не „вѣра”, ты непремѣнно хочешь подъ словомъ государство понимать или Соединенные Штаты, или Австрію, т.-е. случайный или насильственный слѣпокъ разногласныхъ народностей. Но такое соединеніе разногласій, которыя воюютъ, встрѣчаясь другъ съ другомъ, и силятся разорваться при первой возможности, — не можетъ идти въ примѣръ гармоническаго устройства государства.
Ты продолжаешь: „общественное мнѣніе устанавливаетъ общественную нравственность, по существу своему временную и условную, — единственное правило для государства; слѣдовательно, оно должно быть нравственнымь”. Я не понимаю здѣсь силлогизма. Почему же единственное правило для государства должна быть только временная нравственность, происходящая изъ случайнаго и временнаго общественнаго мнѣнія? Отчего не та — не временная и не случайная — нравственность, происходящая не изъ случайной прихоти общественнаго мнѣнія, но прямо изъ вѣры, господствующей въ государствѣ? Можетъ быть, впрочемъ, что здѣсь-то именно и заключается узелъ всего различія между нашими мнѣніями, по крайней мѣрѣ въ отношеніи къ ихъ практическому примѣненію. Для тебя главное основаніе государства, причина его такого или такого направленія и образованія — однимъ словомъ, его душа, — есть общественное мнѣніе, или мнѣніе большинства. Для меня душа государства есть господствующая вѣра народа. Но подумай: право господствованія большинства не сведется ли, въ послѣднемъ результатѣ, къ праву сильнаго? Конечно, и при твоемъ и при моемъ понятіи о государствѣ должно предположить въ немъ возможность такого оборота вещей, при которомъ грубая эгоистическая сила господствуетъ надъ разумомъ и убѣжденіями народа. Но при моемъ предположеніи это можетъ случиться только обманомъ или явнымъ насиліемъ, т.-е. беззаконно. При твоемъ предположеніи это будетъ законное господство партіи, превосходящей по количеству или по силѣ. Вслѣдствіе этого неизбѣжно надобно будетъ признать понятіе Гегелево, что всякое правленіе въ государствѣ равно законно, только бы стояло, и всякая революція равно законна, только бы удалась, и правленіе то беззаконно, которое свергнуто, и революція беззаконна, которая не удалась. Эти-то безнравственныя убѣжденія и привели Европу къ теперешнему ея положенію. Но въ вопросѣ объ отношеніи государства къ церкви ты идешь гораздо дальше Гегеля. Онъ видитъ тѣсную связь между ними, которую ты не признаешь.
