Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
С утра в городе только и было разговоров что об этом исцелении. Люди спорили, хотели отыскать Иисуса. Он же ночью исчез из Иерусалима и больше уже не появлялся. Праздники прошли, и я понял, что напрасно жду Его возвращения. Если я хочу прибегнуть к Его силе и знанию ради того, чтобы спасти Руфь, я должен сам за Ним пойти. Руфь опять плохо выглядит… Опять не ест, опять смотрит душераздирающе грустным взглядом…
Итак, я двинулся в путь. Я пошел, разумеется, берегом Иордана, чтобы не столкнуться с самарянами. Здесь уже стояла жара: деревья и кусты распускались прямо на глазах. Мутная, едва опавшая после весеннего разлива вода по самые берега заполняла русло реки. Навстречу попадалось множество народа: это богомольцы возвращались с Праздников.
Я повстречал двух молодых людей из Переи, перешедших брод около Вифавары. Мы шли в одной группе, и вечером на стоянке я узнал, что это были ученики Иоанна, которых он отправил с посольством к Иисусу. Меня это чрезвычайно заинтересовало, и я захотел выяснить, в чем дело. Но они не пожелали мне открыться, зато много рассказали о своем учителе. Несчастный Иоанн… Он все еще томится в подземельях Махерона. Он, долгие годы не знавший, что такое дом, укрывающий от дождя и зноя, теперь заперт в мрачной и душной темнице. В каком лихорадочном состоянии должен находиться его рассудок! Он и раньше жил не настоящим, а лишь озаряющими его видениями. Иоанн подобен тому греческому певцу, который своим колдовским искусством навел войну за город и вернул одного из завоевателей через Великое Море. Говорят, он был слепой. Я думаю, так и было. Только человек, который не видит того, что перед глазами, способен провидеть такую дальнюю даль. Как Иоанн. Что это, должно быть, за мука! Тебе, Юстус, конечно, знакомо это чувство раздвоенности человека, живущего одновременно в двух мирах, один из которых отрицает другой. А ведь на самом деле в каждом из нас… разве нет? в каждом из нас есть нечто, что связывает его с горним миром… А в то же время от повседневной жизни тоже нигде нельзя укрыться! Вот и я… Может, поэтому мне так близка судьба Иоанна и так понятны тернии, сквозь которые он проходит. Для него этот мир утыкан шипами, от которых не спрятаться. Пребывание в мире грез, увы, не спасает от сознания собственной слабости… Мне снова вспоминается эта греческая легенда о Тантале. Страдать — будучи не в силах прекратить страдания. Как я из–за Руфи… И не только из–за Руфи. Если бы даже она не умирала у меня на руках уже столько лет, я все равно бы ощущал себя раздираемым на части. Тебе знакомо это чувство? Кто–то рядом с тобой кричит. Поначалу не обращаешь на это внимания. Потом крик овладевает твоим сознанием, ты не можешь от него отвлечься, не можешь ни на чем другом сосредоточиться. В конце концов, перестаешь различать: это кто–то другой кричит или ты сам? Волей–неволей ты тоже начинаешь кричать. А когда замечаешь это, то с силой сжимаешь губы и прилагаешь все усилия, чтобы вновь обрести свой прежний голос. Напрасно! Крик снова овладевает тобой! И в то же время ты знаешь, что то, что ты стараешься заглушить, и есть самое важное в твоей жизни, и ты все готов отдать — так тебе по крайней мере кажется — чтобы снова его услышать.
Эти двое молодых людей с сосредоточенными и отрешенными лицами, словно ладони Иоанна, простертые в пространство движением незрячего, ищущего помощи. Наши пророки были великими людьми. Иоанн тоже великий. Но мне думается, что пророков спасало от их собственного величия только то, что предвиденный ими образ неизменно маячил в будущем. И беда такому пророку, как Иоанн, который дождался и пережил свое пророчество. Если всему тому, что он предчувствовал, суждено было воплотиться в появлении Назарянина, то ему не для чего больше жить! Умирать надо на пути к своим целям, потому что отрадней бороться за их осуществление, нежели видеть их достигнутыми. В особенности певцам следует умирать прежде, чем они допоют свою песню… Я, разумеется, не верю в крики черни, что Назарянин и есть Мессия. Но понимаешь ли ты, что означает для певца, взлелеявшего в душе своей видение величайшего из торжеств, пришествие именно такого Мессии? Человека, преследуемого священниками, презираемого фарисеями, гонимого Антипой и римлянами, Нищего, не уверенного в завтрашнем дне, наконец, Учителя, не понятого даже своими?…
Ибо они Его не понимают. Я убедился в этом. Я нашел Его в Капернауме, где Он странствует по зеленеющим галилейским взгорьям, увлекая за Собой несметные толпы народу. Когда входишь в город, где Он учит, дома нельзя застать ни одной живой души: все и вся идут за Ним. Стоит Ему остановиться, как люди тотчас окружают Его и не спускают с Него глаз. Время от времени какой–нибудь смельчак отваживается на вопрос. Он начинает говорить. Не сводя с Него глаз, люди присаживаются на траву и — они готовы Его слушать целыми днями. И это стоит того… Он тоже певец, только Его песнь непостижима в совершенстве своего звучания: ни одной лишней или затянутой ноты. Снова мне припоминается тот слепой грек. Обычно песни заново расцвечивают уже успевший потускнеть мир. У Назарянина иначе: Его песня преподносит живую красоту мира. Я слышал, как Он говорил: «Взгляните на полевые лилии…» И голос Его делался мягким и удивительно проникновенным. Когда Он произносит слово «лилия», то даже не видя цветка, ты словно вдыхаешь его тонкий аромат и касаешься лепестков. И тут же: «Даже Соломон во всей своей царской славе не одевался так, как всякая из них…» Ты понимаешь, что это за сравнение? Другой сравнит пурпур королевского плаща с пожаром, а его блеск — с блеском драгоценных камней… Он же берет белый неприметный цветок, открывая красоту там, где мы перестали ее замечать. Он не нуждается в эффектных сравнениях. Мне снова пришло в голову то, о чем я писал тебе однажды: Он никого не неволит, а призывает к Себе тихо, вполголоса…
Но вот Он встает и продолжает Свой путь — толпа расступается, образуя перед Ним как бы узкую улочку, которой не видно конца. По обе ее стороны тянется длинная вереница больных, калек и нечистых. При Его приближении они протягивают к Нему руки, кричат, взывают к Нему. Все и вся, что есть убогого в земле галилейской, вытягивается перед ним в шеренгу. Он склоняется над лежащими, иногда касается их лба или плеча и говорит тихо, как бы мимоходом, всегда с одинаковой интонацией, будто желая этими словами отстраниться от Своего деяния: «Встань… очистись… не болей больше… хочу, чтобы ты был здоров…»
Я застал Его как раз в такую минуту. Он проходил сквозь толпу под крики взывающих к Нему и возгласы исцелившихся. Мы остановились там, где было меньше народу. Он приближался к нам, раздавая исцеление, как милостыню, которую человек скромный тайком сует в руку нищего. Из толпы вдруг выступили два ученика Иоанна и преградили Ему дорогу. Он остановился. Вокруг столпился народ, жадный до каждого Его слова.
— Что вам нужно? — спросил Он.
— Равви, — сказал один из них, — учитель наш, Иоанн сын Захарии, услыхал о Тебе в темнице. Он велел нам отыскать Тебя и спросить: Тот ли Ты, Который должен прийти, или ожидать нам другого?
Вот в чем, оказывается, заключалось то посольство, с которым они поспешали. Бедный Иоанн. Песнь его стихла, и в мрачной темнице к нему подкралось сомнение. Стоит ли этому удивляться? Пророки, например Иона, часто бежали от бремени слов. Иоанн не бежал. Но он не в силах вынести бремя сомнения… Не исключено, что за вопросом его учеников кроется какой–то другой смысл: слишком большое благоговение звучало в речах обоих посланцев. Каждый пророк обязан засвидетельствовать о себе. В свое время мы пришли к Иоанну как послы от Синедриона, чтобы он открыл нам свою миссию. К Иисусу Синедрион не посылал никого… Может быть, Иоанн поступил как раз так, как полагалось поступить по отношению к новому провозвестнику слова Божьего, то есть послал людей, чтобы они со всей серьезностью задали вопрос, кто же Он?
— Идите, — сказал Он, — и расскажите Иоанну о том, что видели: незрячие прозревают, глухие слышат, хромые исцеляются и бегают, как олени, немые разговаривают, прокаженные очищаются, мертвые воскресают, нищие слышат радостную весть…
Слова эти звучат просто, в них нет ничего непонятного и своей простотой и неоспоримостью они точно бьют в цель: если Он воспринял вопрос Иоанна как призыв раскрыть Свою миссию, Он не мог бы дать лучшего ответа. Его слова с вплетенными в них цитатами из Исайи, звучащие здесь, на этом лугу, среди обезумевших от восторга исцеленных, в этом сонмище людей, бегущих за Ним, как за истинным Вестником радости, — так вот, Его слова обладают даром возвращать силы одинокому сердцу. Послы поклонились и исчезли в толпе. Их лица пылали. Я уверен, что они придут к Иоанну, повторят ему то, что сказал Назарянин, и немедля вернутся обратно, чтобы стать Его учениками. Как быстро Он покоряет людей!
