Яков Кротов - Военная Россия
В начале 1999 г. министр обороны заявил, что в армии 1,2 миллиона человек. В 2001 г. из них было сокращено 90 тысяч, после чего численность ВС составила 1, 26 миллиона. Сокращаются лишь незанятые должности штатного расписания, а не реальные люди. (Гольц, 2004, 171)
Александр Гольц:
«Народ, в страшной войне сломавший хребет фашизму и германскому милитаризму, настолько пропитался милитаристским духом, что, и распрощавшись с тоталитаризмом, продолжает считать армию, по выражению Петра Струве, «живым воплощением государственного бытия в России». Причем элита заражена милитаризмом даже в большей степени, чем опекаемый ею народ. «Что такое Россия, если не армия и русский язык», — патетически вопрошает кремлевский политтехнолог Глеб Павловский» (Гольц, 2004).
К ОЧЕРЕДЯМ, ГРАЖДАНЕ!
"Очередь — родимое пятно коммунизма". Многие энтузиасты свободы считали, что стояние в очереди унизительно. Запад казался раем без очередей. Исчезновение очередей сочли признаком удачных реформ.
Отсутствие очередей, однако, само по себе не есть добро. Очереди может не быть потому, что добро не добралось до прилавка и было отправлено в кремлёвский распределитель. Очереди может не быть и потому, что всё добро — у продавца. Бывают промежуточные варианты: нет очередей за бриллиантами, но кое-где потому, что ради покупки бриллиантов народ обобран до нитки, а инде потому, что на бриллианты нормальному человеку плевать.
Общества делятся не на очерёдные и безочерёдные, а на нормальные и на те, где нормально пролезать вне очереди. Очередь есть добро даже тогда, когда очередь не за добром. Лишь тот человек достоин счастья и свободы, который встаёт в очередь и тогда, когда это очередь в газовую камеру, и тогда, когда это очередь к спасительной шлюпке. Очередь — это зримое, телесное выражение права. «Порядок», к примеру, есть лишь одна из разновидностей очереди: распределение нескольких явлений в ряд. Очередь даже лучше порядка выражает идею права (да вообще жизни), потому что у очереди есть внешняя цель, а порядок кажется самодостаточным.
Отношение к очереди помогает понять, чем Россия до 25 октября отличается от России после. Страна как была военизированной, так и осталась (Ленин верно говорил, что «не надо бояться человека с ружьём», ведь бояться надо страны с ружьём, а один с ружьём не воин). Однако, до 25-го это была строевая империя, страна-армия, в которой главное была — очередь в самых разнообразных проявлениях. Упорядоченная социальная структура, дисциплинированная армия, бюрократическая машина, в которой каждый знал своё место и продвигался по службе в соответствии с гласными правилами очередности. После 25-го Россия стала страной дезертиров: все остались при ружьях (кроме тех, конечно, кого расстреляли и утопили), но все дружно вышли из очереди.
Дезертир есть солдат, который покинул строй — то есть, очередь на убийство (неважно, ты убиваешь или тебя убивают) — чтобы спасти свою жизнь. Это не означает анархии — анархия есть, напротив, умение образовывать очередь и находить в ней своё место добровольно. Это означает произвол, причём произвол трусливый и хамский, в отличие от произвола самодержавного. Дезертир, если он занял Кремль и расстрелял своё начальство, выстраивает в очередь всех прочих дезертиров, которых он опередил. В нацизме немцы строили в очередь евреев, солдаты строили в очередь штатских. В сталинизме сбежавшие от нации выстраивали в очередь тех, кто сбежал от нации позже их, сбежавшие из армии строили тех, кто не успел вовремя плюнуть в лицо командиру. Поэтому после 25 октября и доныне в России два класса: выстраивающие других в очереди и стоящие в очередях.
Каждый класс — матрёшка, ибо выстраивающие тоже стоят в разнообразных очередях. Очень логично, что в конечном счёте главными в такой структуре на сегодняшний день стали те, кому изначально поручено было следить за стоящими в очередях — чекисты.
Дистрибутономика порождает очереди не потому, что в ней всегда нехватка товаров. Может случиться изобилие, очереди всё равно будут, потому что не товаров не хватает, а уважения к другому. Социальное положение тем выше, чем более очередей имеет право человек обогнуть. Президент проходит вне абсолютно всех очередей, а по другую сторону шкалы есть очереди — например, на жильё — в которых люди обречены стоять вечно.
Сама суть власти стала издевательской (нет ничего хуже дезертира, изображающего из себя «настояшего» начальника, хоть генсека, хоть президента). Начальник нормальный выстраивает очередь и регулирует очередь, начальник из дезертиров глумится на очередью, постоянно изменяя правила её образования и прохождения. Современная Россия отличается от советской лишь тем, что тут образована очередь за богатством — настоящим, крупным богатством, а не каким-то жалким преуспением нэпманов. Очередь, и преглумливая, как по отношению к внешним, так и по отношению друг к другу. Хуже лицемерия тех, кто, возглавляя правительство, критикует правительство за коррупцию, лицемерие тех, кто ворчит на такое правительство, хотя предпочитает его всякому другому. Почему? Потому что каждый надеется пройти вне очереди.
Напрасные надежды. В российской политике — как в московском метро. Тут всегда конфликтует очередь желающих выйти из вагона с очередью желающих войти в вагон. При советской власти желающие войти в большинстве ждали, пока из вагона выйдут, кто хочет. В последние пару лет желающие войти стоят часто сомкнутыми рядами, которые нужно расталкивать силой. Это абсолютное безумие — ведь вагон набит, если никого из него не выпустить, то войти будет невозможно, и не входят. Но всё-равно не выпускают, потому что каждый, зная умом одно, живёт не умом, а надеждой, что ему-то удастся проскочить между двух очередей. Он же — один, всего один, одному всегда найдётся местечко! Вот из этих одних и формируется самая жуткая и наглая очередь: очередь желающих войти без очереди.
Да, человек — один. Только не один человек — один, а каждый человек — один. Поэтому построиться в очередь — это единственный способ победить желающих пройти без очереди. Гражданское общество — очередь граждан, демократия — очередь демократов, аристократия — очередь аристократов, даже монархия — очередь, в которой каждый ещё и цифрой помечен. Только современная Россия — очередь дезертировавших из очереди. Победить это можно одним-единственным способом: самому создавать очереди, стоять в этих очередях, и призывать не «К оружию, граждане!», а «В очередь, граждане!» — даже, если это очередь на митинг против диктатуры. Особенно, если это — очередь-митинг.
Россия — страна, воюющая сама с собой, если, конечно, не подвернётся ничего другого. И не спрашивайте, как с этим бороться — ответ прост как пуля: нельзя воевать с военщиной. Нужно просто перестать воевать и посмотреть на мир не глазами солдата, а глазами человека.
ИСТРЕБИТЕЛЬСКОЕ ОБЩЕСТВО
Классовое расслоение в России — факт, только не факт, что критерий расслоения очевиден.
В XIX веке борцы с самодержавием вслед за иностранными путешественниками полагали, что в России положение каждого человека определяется его отношением к самодержцу. При таком критерии в России всего два класса: царь и холопы.
Большевики ввели марксистский критерий: отношение к средствам производства. В стране появилось три класса: коллективный владелец средств производства (номенклатура), пользующиеся средствами производства и оправдывающие владельцев средств производствва («советская интеллигенция»).
Пост-большевики соединили обе концепции. Самодержца назвали «вертикалью власти», средства производства назвали «национальным достоянием». Ясности от этого не прибавилось.
Ясность даёт маленькое уточнение. В России население разделено на группы в зависимости от отношения к средствам истребления.
Можно сравнить это с инфраструктурой, необходимой для возможности сброса атомной бомбы. Высший класс — это персонаж, которое сбрасывает атомную бомбу. Царь, президент, главнокомандующий, — терминология неважна. Важно, что персонаж должен обладать такой «политической волей» (нравственное богословие именует это «бессовестностью»), чтобы все вокруг были уверены: в случае необходимости Этот — сбросит. Сбросит и на чужих, и на своих. Сбросит, даже если будет уверен, что в последующей заварухе погибнет сам. И не просто готов сбросить, а показывает, что готов.
Хрущёв, Горбачёв, Яннаев (или кто там в ГКЧП был главным) были отторгнуты подданными именно за то, что их отношение к средствам истребления было неправильным. В критический момент они останавливались. Ельцин и Путин поэтому усиленно пускали в ход средства истребления — невозможно написать «по поводу и без повода», ибо поводов у них не было. Высшим пилотажем стали взрывы жилых домов в Москве, обозначившие фирменный стиль пост-большевизма: бей своих, чтобы чужие боялись. Большевики тоже чаще били своих, потому что боялись чужих, но большевики этого стеснялись. Пост-большевики всячески подчёркивают свою готовность обрушить средства истребления на головы подданных.
