Софроний Сахаров - О молитве. Сборник статей
Верный в малом и во многом верен; неверный в малом неверен и во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны: кто поверит вам истинное? И если в чужом не были верны: кто даст вам ваше? (Лк. 16:10–12). Кто в первичный период был наставляем самим действием благодати в молитве и всяком ином добре, и во время длительной богооставленности живет так, как будто бы благодать неизменно пребывала с ним, таковой, по долгом испытании его верности, получит «истинное» богатство, в уже неотъемлемое вечное обладание; иными словами: благодать срастается с природой тварной, и обе сии: благодать и тварная природа — становятся едино. Этот заключительный дар есть обожение человека; сообщение ему божественного образа бытия, безначального, святого; преображение всего человека, чрез которое он становится христоподобным, совершенным.
Те же, что не пребыли верными «в чужом», по выражению Господа, утеряют то, что получили в начале. Здесь мы усматриваем некую параллель с притчей о талантах: … поручил им имение свое. И одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе… ПО ДОЛГОМ времени, приходит господин рабов тех, и требует у них отчета… получивший пять… принес другие пять талантов, и говорит: господин! пять талантов ты дал мне, вот, другие пять… я приобрел на них... Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен; над многим тебя поставлю; ВОЙДИ В РАДОСТЬ ГОСПОДИНА ТВОЕГО. Подошел также и получивший два… и сказал… вот, другие два таланта я приобрел на них… хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен; над многим тебя поставлю; ВОЙДИ В РАДОСТЬ ГОСПОДИНА ТВОЕГО. Подошел и получивший один талант, и сказал: господин! я знал тебя, что ты… жестокий… и убоявшись… скрыл талант твой в земле: вот тебе твое. Господин же в ответ: лукавый раб и ленивый… возьмите у него талант, и дайте ИМУЩЕМУ десять талантов… а у неимущего отнимется и то, что имеет (Мф. 25:14 и далее).
И эта притча, как и предыдущая, неприложима к обычным человеческим отношениям, но только к Богу: Господин не взял от того, кто потрудился над талантами и удвоил их, но все, и данное, и им приобретенное трудом, — все отдал ему в его владение, как совладельцу: ВОЙДИ В РАДОСТЬ (обладание царством) ГОСПОДИНА ТВОЕГО. И когда неиспользованный талант оказался свободным, то и его отдает Господин имущему десять… ибо всякому трудящемуся над дарами Божиими ДАСТСЯ И ПРИУМНОЖИТСЯ (Мф. 25:29).
Святой Иоанн Лествичник говорит, что ко всякой науке, ко всякому искусству, ко всякой профессии — возможно привыкнуть и делать дело уже без особого усилия. Но никому, никогда не давалось молиться без труда; особенно, если имеется в виду нерассеянная молитва, совершаемая умом в сердце. Если кто‑либо испытывает сильное влечение к этой молитве, то у него может появиться трудно реализуемое желание: бежать отовсюду; скрываться от всех; зарыться в глубь земли, туда, где не виден и самый свет дневного солнца; туда, где оставлена всякая забота о преходящем. И это понятно: нормально всем скрывать от постороннего взгляда свою интимную жизнь, а молитва сия обнажает самое ядро души, не переносящее никакого прикосновения к себе, кроме руки Создавшего нас.
Каким болезненным разрывам подвергается такой человек в попытках найти настоящее место для искомой молитвы. Как веяние из иного мира, эта молитва приводит к различным конфликтам: и внутренним, и внешним. Один из них — борьба со своим телом, которое не замедлит обнаружить свое бессилие следовать стремлениям духа; часто телесные нужды достигают такой степени страданий, что заставят дух сойти с высоты молитвы к попечению о нем, иначе тело умрет.
Другое внутреннее борение; особенно в начале: как возможно забыть тех, кого любить заповедано, как самого себя? Богословски — это встает перед умом, как нечто противоположное смыслу заповеди; этически — как недопустимый «эгоизм»; мистически — как погружение во тьму совлечения; туда, где нет никакого упора для духа, где возможна потеря сознания реальности сего мира. И наконец, страх, ибо неведомо нам: угодно ли наше предприятие Господу?
Аскетическое совлечение всего тварного, когда таковое бывает только следствием напряжения нашей человеческой воли, слишком негативно. Уму ясно, что негативный акт, как таковой, не может привести к позитивному, конкретному обладанию искомым. Да, невозможно изложить всех колебаний ума в такие периоды. Одни из них: я ушел от твари, но Бога нет со мною. Не это ли есть «тьма кромешная» — сущность ада? Многие другие, нередко страшные для души состояния выпадут на долю искателя чистой молитвы. Возможно, что все сие неустранимо на этом пути. Опыт показывает, что молитве свойственно пронизывать обширные области космического бытия.
Заповеди Христа самою природою своею преодолевают все ограничения; душа стоит над безднами, где неопытный дух наш не видит никаких путей. Что сотворю? Я не вмещаю открывшейся бездны; я вижу свою малость, бессилие; временами куда‑то падаю. Но предавшаяся в руки Бога Живого душа естественным образом обращается к Нему, и Он нетрудно достигает меня, где бы я ни был.
В начале душа страшится, но, не раз спасенная молитвою, постепенно укрепляется в надежде, становится более мужественною там, где раньше оно — мужество — казалось совсем неуместным.
Пытаюсь писать о невидимой брани нашего духа. Пережитые мною опыты не давали достаточного основания считать их уже обретенною вечностью. Думаю, что доколе мы в этом материальном теле, неизбежно скольжение нашего восприятия к видимым аналогиям. Что будет, когда мы окончательно перешагнем телесность и временность — еще неведомо. Повторяюсь: в той беспредельности нет видимых путей. Страх, не животный, доводит напряжение внимания до предела сил. При всех колебаниях, удерживать себя в равновесии дается только молитвою. Вопль души, часто без слов; или в кратких словах: Господи, спаси меня (Мф. 14:30).
Вспоминаю то время, когда я оставил мое занятие искусством и, казалось, отдался целиком Христу. Многие выдающиеся представители русской культуры — духовной и гуманистической — не без пафоса говорили, что мир вступил в трагическую эпоху; все, ответственно живущие, должны понять нравственную необходимость включиться в этот трагизм, охватывающий всю вселенную, — разделить его, — содействовать в меру сил нахождению благоприятного исхода, и подобное. Я с глубоким уважением слушал этих замечательных людей, но не мог последовать им: внутренний голос говорил мне о моей непригодности для подобной роли. Так, я не переставал умолять Бога привести меня в то место, в такие условия, где бы я, потерянный невежда, смог найти спасение. В молитвах я предложил Богу мой план, мои сроки; и Он исполнил все с математической точностью: я был брошен любящей рукой в среду подвижников Афона.
Там, на Святой Горе, я обрел нужную мне обстановку: долгие богослужения, главным образом ночами; простые, не требующие интеллектуального напряжения работы; возможность жить в послушании, без мысли о том, как игумен и его сотрудники, монастырские старцы, управляют всеми делами обители. Свободный от всех житейских проблем, я мог молиться беспрерывно день и ночь. Мало времени оставалось на чтение книг; иногда полчаса, а то и менее сего в день. Но Господь был со мною; и я не отрывался от Него ни на краткие минуты. Мое сердце горело непрестанно; мой ум, как на скале, стоял в слове Божием. Не скрывались в душе никакие движения, чуждые Духу Христа, вызываемые сильными атаками неприязненных сил. Я молился как безумный от охватывавшего меня ужаса быть таким, как я был и есмь; мое сердце и мой ум стали полем сражения между Христом и Врагом, колоссом космических измерений. В тот период я ходил по невидимому канату над пропастями. Некое странное отчаяние захватывало меня со всех сторон, как воды объемлют утопающего. Говорю «странное», потому что когда оно, отчаяние, отходило от меня, я как бы умирал духовно. Из этого отчаяния, как из вулкана, исторгалась горячая молитва, подобно ап. Петру, я кричал Христу Вседержителю: «Господи, спаси меня».
Так с неравной силой напряжения проходили месяцы, годы. Описать всего невозможно. Позднее сложилось сознание: мне было попущено сие за мое гордое, безумное падение. Я увидел, что следование за Христом-Богом как-то естественно бросает человека в безбрежные океаны духа. Жить во Христе — значит восчувствовать Его как воистину Победителя смерти: Я свет пришел в мир… не судить, но спасти мир... (Ин. 12:46–47). Овцы Мои… идут за Мною. И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей (Ин. 10:27–28; и др.).
В те дни я напал на дерзновенные слова преп. Исаака Сирина: «Творящих знамения, чудеса и силы в мире не сравнивай с безмолвствующим с ведением. Бездейственность безмолвия возлюби более, нежели насыщение алчущих в мире и обращение многих народов к поклонению Богу». [3] Я никогда не отваживался сравнивать себя с отцами или применять к себе их слова вполне, но некоторая аналогия опыта должна наличествовать, иначе навсегда мы останемся вне истинного познания духовных реальностей. Мой ум не шел на риск раскрыть адекватно то состояние, в котором пребывал святой Исаак, высказывая сие, превосходящее меру человека, видение. И сейчас я скажу относительно меня самого лишь немногое.
