Иван Киреевский - Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

5 сентября/24 августа. Отгадала ли ты, милая Машка, что это письмо писано послѣ 3-хъ бутылокъ шампанскаго, выпитыхъ за твое здоровье нами тремя? Я бы не послалъ тебѣ этотъ вздоръ, если бы не хотѣлъ доказать на дѣлѣ, что не ты одна бываешь пьяна. Передъ Папинькой извини меня за эту безтолковую трату почтовыхъ денегъ тѣмъ, что я впередъ пьяный писать не буду! — Теперь ты уже большая дѣвушка! — Теперь ты уже отвѣчаешь за каждый поступокъ свой, за каждое слово! — Надѣнешь-ли букли? — Объ верховой ѣздѣ я писалъ къ Маминькѣ. — Пишешь-ли журналъ? — Прощай! — Будь здорова и смотри за здоровьемъ маминьки. — Тебѣ поручаю я при малѣйшемъ нездоровьѣ посылать за Рамихомъ, même au risque d'étre grondée. — Обнимаю тебя отъ всего сердца. Твой Иванъ.

Побраните хорошенько Петруху за короткость его писемъ и велите ему писать за недѣлю до почты. — А то мнѣ стыдно посылать такія огромныя письма съ его такими маленькими.

А. И. КОШЕЛЕВУ[29].

(Январь 1831).

Въ половинѣ Генваря, пишешь ты, можетъ быть мы увидимся! Если бы это было въ самомъ дѣлѣ, то неудавшееся путешествіе мое было бы мнѣ меньше досадно. Боюсь, однако, что ты только мажешь по усамъ. Между тѣмъ во всякомъ случаѣ, т. е. удастся ли намъ такъ скоро видѣться или нѣтъ, а мы все должны пользоваться сближеніемъ разстояній между нами и по крайней мѣрѣ пусть хоть письма наши докажутъ, что нѣтъ границы между нами. Обѣщать писать часто, — я не стану, потому, что врядъ ли ты уже повѣришь такаго рода обѣщаніямъ; но постараюсь исполнить на дѣлѣ, если твои отвѣты не будутъ откладываться въ длинный ящикъ, такъ какъ ты сдѣлалъ съ отвѣтомъ на мое письмо, которое я послалъ къ тебѣ съ Тютчевымъ. Кстати: получилъ ли ты его? Если нѣтъ, то не жалуйся, что я не писалъ тебѣ изъ за границы, потому, что я забылъ твой адресъ и въ письмѣ съ Тютчевымъ просилъ тебя прислать мнѣ его. Но ты доказалъ мнѣ, что есть человѣкъ еще меня лѣнивѣе.

Удастся ли мнѣ когда нибудь исполнить мой планъ путешествія, или останусь я на всегда въ этой несносной Москвѣ, я еще не знаю. Знаю только, что употреблю всѣ силы, чтобы вырваться отсюда куда бы то ни было, и — либо сойду съ ума, либо поставлю на своемъ. Это желаніе, или лучше сказать, эта страсть, сдѣлалась у меня тѣмъ сильнѣе, чѣмъ неудачнѣе была моя поѣздка. А неудачна она была во всѣхъ отношеніяхъ, и не столько по короткости времени, сколько по тому, что я ничего не видалъ кромѣ Германіи, скучной, незначущей и глупой несмотря на всю свою ученость. Но объ этомъ подробнѣе поговоримъ при свиданіи.

Вотъ тебѣ Норова Моръ, который совершенно оправдываетъ свое названіе. Изъ замѣчаній цензора ты увидишь, отчего Погодинъ его не напечаталъ. Дай Богъ, чтобы и тебѣ не было больше успѣха.

1-ое Генваря. Очень радъ, что до сихъ поръ не отослалъ къ тебѣ письма, и не начиная новаго, могу поздравить тебя съ Новымъ годомъ.

Я и теперь еще не отправилъ къ тебѣ письма моего (8-е Генваря); вообразишь, какую я дѣятельную жизнь веду здѣсь? — Приняться за перо, для меня такая важность, что я прежде долженъ къ тому собираться. Теперь же, когда внутреннее чувство говоритъ мнѣ, что ты скоро будешь въ Москву, — руки отнимаются писать къ тебѣ. И зачѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, буду я трудиться писать, когда то же могу черезъ нѣсколько дней разсказать тебѣ не обижая свою лѣнь? —

Прощай, до свиданія.

Весь твой Кирѣевскій.

В. А. ЖУКОВСКОМУ[30].

(Почт. штемп.: 6 окт. 1831).

Милостивый Государь, Василій Андреевичъ,

Издавать журналъ такая великая эпоха въ моей жизни, что рѣшиться на нее безъ Вашего одобренія было бы мнѣ физически и нравственно невозможно. Ни рука не подымется на перо, ни голова не освѣтится порядочною мыслію, когда имъ не будетъ доставать Вашего благословенія. Дайте жъ мнѣ его, если считаете меня способнымъ на это важное дѣло; если жъ Вы думаете, что я еще не готовъ къ нему, или что вообще, почему бы то ни было, я лучше сдѣлаю, отказавшись отъ изданія журнала, то все-таки дайте мнѣ Ваше благословеніе, прибавивъ только журналу not to be! — Если жъ мой планъ состоится, т. е. если Вы скажете мнѣ: издавай! (потому, что отъ этого слова теперь зависитъ все), тогда я надѣюсь, что будущій годъ моей жизни будетъ небезполезенъ для нашей литературы, даже и потому, что мой журналъ заставитъ больше писать Баратынскаго и Языкова, которые обѣщали мнѣ дѣятельное участіе. Кромѣ того, журнальныя занятія были бы полезны и для меня самого. Они принудили бы и пріучили бы меня къ опредѣленной дѣятельности; окружили бы меня mit der Welt des europäischen wissenschaftlichen Lebens, и этому далекому міру дали бы надо мной силу и вліяніе близкой существенности. Это нѣкоторымъ образомъ могло бы мнѣ замѣнить путешествіе. Выписывая всѣ лучшіе неполитическіе журналы на трехъ языкахъ, вникая въ самыя замѣчательныя сочиненія первыхъ писателей теперешняго времени, я изъ своего кабинета сдѣлалъ бы себѣ аудиторію Европейскаго университета, и мой журналъ, какъ записки прилежнаго студента, былъ бы полезенъ тѣмъ, кто сами не имѣютъ времени или средствъ брать уроки изъ первыхъ рукъ. Русская литература вошла бы въ него только какъ дополненіе къ Европейской, и съ какимъ наслажденіемъ могъ бы я говорить объ Васъ, о Пушкинѣ, о Баратынскомъ, объ Вяземскомъ, объ Крыловѣ, о Карамзинѣ, — на страницахъ, не запачканныхъ именемъ Булгарина; передъ публикой, которая покупаетъ журналъ не для модныхъ картинокъ; имѣя въ памяти только тѣхъ читателей, которые думаютъ и чувствуютъ не нàслово, которыхъ участіе возвышаетъ дѣятельность, и забывъ, что есть на свѣтѣ другіе. Но разумѣется, что все это можетъ быть хорошо только за неимѣніемъ лучшаго. Когда-то хотѣлъ издавать журналъ Пушкинъ; если онъ рѣшится нынѣшній годъ, то разумѣется мой будетъ уже лишній. Тогда, также какъ и въ случаѣ Вашего неодобренія, я буду искать другихъ занятій, другаго поприща для дѣятельности и постараюсь настроить мысли на предметы не литературные.

Рѣшите-жъ участь Вашего И. Кирѣевскаго.

А. И. КОШЕЛЕВУ[31]

(Вѣроятно, 1832 г.).

И мы съ Одоевскимъ также безпрестанно вспоминаемъ время, проведенное у васъ такъ дружески и такъ тепло, не смотря на непогоду вокругъ насъ. Это время должно отозваться намъ не въ одной памяти. Какъ несчастное предзнаменованіе три свѣчки на столѣ, такъ три друга за столомъ счастливое, особливо, когда они окружены милыми имъ людьми. Это не суевѣріе. Поцѣлуй за меня ручки у Дарьи Николаевны и поблагодари ее хорошенько за наше Ильинское житье. Чтò ея нога, и когда вы въ Москву? Я очень радъ слышать, что ты продолжаешь свои занятія. Вотъ тебѣ Шеллинговъ Идеализмъ, а Канта у меня теперь не имѣется. Постараюсь достать. Желалъ бы, чтобы ты пріѣхалъ сюда съ доконченнымъ сочиненіемъ, хотя не знаю, возможно ли работать такъ скоро надъ дѣломъ такимъ труднымъ. Dupin я искалъ во всѣхъ лавкахъ, и напрасно. Надобно выписывать изъ Риги или изъ Любека. Успѣемъ-ли? О Гельвеціи, я думаю, я самъ былъ бы такаго же мнѣнія, какъ ты, если бы прочелъ его теперь. Но лѣтъ 10 назадъ онъ произвелъ на меня совсѣмъ другое дѣйствіе. Признаюсь тебѣ, что тогда онъ казался мнѣ не только отчетливымъ, яснымъ, простонародно-убѣдительнымъ, но даже нравственнымъ, несмотря на проповѣдованіе эгоизма. Эгоизмъ этотъ казался мнѣ только неточнымъ словомъ, потому что подъ нимъ могли разумѣться и патріотизмъ, и любовь къ человѣчеству, и всѣ добродѣтели. Къ тому же мысль, что добродѣтель для насъ не только долгъ, но еще щастіе, казалась мнѣ отмѣнно убѣдительною въ пользу Гельвеція. Къ тому же примѣръ его собственной жизни противорѣчитъ упрекамъ въ безнравственности. То, чтò ты говоришь о 89 годѣ, мнѣ кажется не совсѣмъ справедливо. Двигатели мнѣній и толпы были тогда не только люди нравственные, но энтузіасты добродѣтели. Робеспьеръ былъ не меньше какъ фанатикъ добра. Конечно, это было не послѣдствіемъ тогдашней философіи, но можетъ быть вопреки ей; однако было. Можетъ быть, оно произошло только отъ сильнаго броженія умовъ и судебъ народныхъ, ибо и человѣкъ въ минуты критическія бываетъ выше обыкновеннаго. Россія, мы надѣемся, черезъ этотъ переломъ не пройдетъ; авось въ ней не будетъ кровопролитныхъ переворотовъ, но тѣмъ заботливѣе надобно пещись въ ней о нравственности системъ и поступковъ. Чѣмъ меньше фанатизма, тѣмъ строже и бдительнѣе долженъ быть разумъ. И я заключу также, какъ ты: у насъ должна быть твердая и молодымъ душамъ свойственная нравственность, и стремленіе къ ней должно быть главною, единственною цѣлью всякой дѣятельности; въ ней патріотизмъ и любомудріе, въ ней основа религіи, — но надобно умѣть ее понимать. Потому пиши, я буду дѣлать тоже, и потомъ посмотримъ. Твой И. Кирѣевскій.

17 Сентября, день Вѣры, Надежды, Любви и Софіи.

ЕМУ-ЖЕ[32].

6 іюля (1833 или 1834 г.).