Андрей Ткачев - "Страна чудес" и другие рассказы
– А где есть такие люди? – раздался вызывающий голос.
– Я не знаю, где они сейчас. Но я знаю, где они были, и об этом рассказываю вашим детям.
– Интересно было бы послушать.
– Слушайте.
* * *
–Было время, когда христиане платили за молитву и веру кровью. Язычники не понимали этой новой секты, боялись ее, выдумывали про нее небылицы. Больше всего удивление вызывало то, что христиане боялись совершить грех, как будто им за это угрожает пытка. Они так боялись блуда или воровства, как редкий вор боится отсечения обеих рук. Сначала это просто удивляло. Потом язычники сделали свои особенные выводы. Ad leonem – ко львам, – сначала кричали они. Ad lenonem – в блудилище, – стали они кричать, когда поняли, что христиане больше боятся греха, чем смерти.
Римская империя была велика. Чтобы легче ею управлять, империю разделили на две части. Центр восточной части был в городе Никомидия. Среди христиан этого города была девушка по имени Евфрасия. Ее хотели опорочить за нежелание служить римским богам и решили отдать на поругание солдатам.
Старик замолчал, как бы подбирая слова. Родители смотрели на него внимательно.
– Девушка была мудра. Она знала, что любой солдат боится смерти и хочет быть неуязвим.
«Пойдем со мной, – сказала она. – Я знаю траву, снадобье из которой защищает человека от любого оружия. Но рвать ее может только девица. В руках женщины трава теряет силу». Солдат согласился, и они вышли в лес. Евфрасия нарвала любой травы, попавшейся под руку, перетерла ее в руках и сплетенный венок положила себе на шею. «Проверь ее силу, – сказала она солдату. – Бей меня по шее мечом изо всей силы. Вот увидишь, меч отскочит, как от камня». Солдат взмахнул мечом, и голова девушки покатилась по земле.
Воцарилось молчание. Потом кто-то робко спросил:
– И что она выиграла?
– Она ушла к Богу чистой, – сказал старик.
– Она умерла и осталась лежать обезглавленной, – возразил один из слушателей.
– Ее душа чистой ушла к Богу, – раздался детский голос. Один из малышей не ушел и, затесавшись среди взрослых, слушал их разговор.
– А ну марш отсюда! – раздались возмущенные голоса взрослых. – Не прогоняйте его, – заступился старик. – Вы сомневаетесь в том, что слышите, потому что вы многое потеряли. А они знают, что это правда, и впитывают ее как воду.
– Расскажите нам еще что-нибудь, – робко попросила молодая женщина и, обведя взглядом взрослых, добавила: – Ведь это интересно, правда?
– С удовольствием, – сказал старик и продолжил рассказ.
* * *
На севере Африки, там, где Средиземное море разбивается в пену о берег, стоит город Александрия. Даже во времена седой древности он был в сотни раз многолюднее вашего милого городка. Там было много купцов и ремесленников. Много храмов и дворцов. И самая большая в мире библиотека. Но из роскоши часто рождается грех, как и из плесени выползают мокрицы. В городе было много блудниц. Одни были жертвами обмана и несправедливости, другие рабынями лени и похоти. Они ежедневно умирали духовной смертью и помогали умирать другим. Ими пользовались и их презирали, но никто не плакал о них. А ведь жить можно только если о тебе плачут.
И вдруг в город пришел старый монах. Его звали Виталий. Что привело его и как родились в нем мысли, которые он воплотил, мы не знаем. Но только Виталий переписал имена всех блудниц города и стал за них молиться. А еще он стал наниматься на грязные и тяжелые работы, чтобы с несколькими монетами отправиться вечером в одно из блудилищ.
– Что он там делал? – спросила одна из мам. Кто-то из мужчин хотел пошутить, но на него посмотрели строго и он осекся.
– Он приходил к одной из женщин, – продолжал старик, – платил ей за ночь и говорил: ложись спать, а я помолюсь за тебя.
Утром, уходя, он давал ей еще монету со словами: «Прошу тебя, останься в чистоте еще ночь».
Так поступал он изо дня в день несколько лет. Люди считали его блудником, а женщины не разглашали тайны о его подвиге, потому что с них он брал клятву молчания.
Во многих блудницах дрогнуло сердце. Во многих заговорила совесть. Прежде бесстыдные и шумные, они все чаще не открывали приходившим дверей, ссылаясь на нездоровье. В некоторых комнатах появилась Псалтирь. В некоторых по ночам были слышны слезы.
– Чем все закончилось?
– Я не буду вам рассказывать всего. Пускай у вас останется жажда. Скажу только, что Виталий умер и подвиг его стал известен. Люди плакали от удивления и радости и благословляли Бога за то, что есть на земле такие человеколюбивые герои.
Воцарилась глубокая тишина. Кто-то из женщин вытирал слезы.
– Уже поздно, – нарушил тишину рассказчик. – Если ваши сердца согрелись, то я не даром прожил этот день.
Когда взрослые расходились, в спину им раздался тихий голос:
– Прошу вас, не запрещайте детям приходить ко мне.
Вечером, шушукаясь на кухнях, отцы и матери говорили друг другу:
– Где-то я это уже слышал – не запрещайте детям приходить ко мне.
* * *
Старик не долго еще потом пожил у нас. Недели через две он исчез так же незаметно, как и появился.
Дети к нему привязались. Они плакали, когда он ушел, везде его искали и даже молились, чтобы он вернулся.
Но старик пропал без следа.
Все это случилось за полгода до страшного землетрясения. Пять городов в нашей округе были стерты до основания, а некоторые просто ушли под землю.
По счастливой случайности наш городок остался цел и невредим. Только в доме местного патера обвалилась крыша да трещина разделила надвое здание ночного клуба.
Согретые Пасхой
Балканы. Сербская деревушка, XIV век. СтОян был самым красивым юношей не только в своей деревне, но и в ее окрестностях. Высокий, чернобровый, с уже покрытой черным пушком верхней губой, он давно заставлял тревожно биться не одно девичье сердце. Родители его умерли, и юноша жил в доме дяди-кожевника. Местные турки тоже любили Стояна, а кади* и вовсе часто звал парня к себе и подолгу с ним беседовал, угощая сладостями.
То ли кади был хитрый, то ли Стоян глупый, то ли некому было его уберечь, но решил он принять ислам. Кади уговорил. Сербы поплакали, турки порадовались, а потом жизнь потекла своим чередом.
* * *
Наступила Пасха. Светозарная ночь опустилась на Балканы. В каждом христианском селе горели свечи и радостью светились глаза людей. Сулейман – так теперь звали Стояна – не мог уснуть. Он вышел на улицу, и ноги сами повели его к храму. Там только что закончилась полунощница, и крестный ход с иконами и хоругвями уже выходил на улицу. Медленно и торжественно три раза обошли люди церковь. И вот в ночной тишине раздался громкий голос священника:
– Слава Святей Единосущней и Животворящей Троице! – Сотни душ ответили «аминь», и в воздухе раздалось победное: «Христос Воскресе из мертвых!»
Сердце, как пойманная в сети голубка, забилось в груди Сулеймана. Ни о чем не думая, он побежал к людям, чтобы присоединить свой голос к их хору, чтобы обняться с ними и разделить их радость. Каков же был его ужас, когда он увидел, что все от мала до велика сторонятся его, как прокаженного. Он понял, что нарушил их радость, и на возмущенных лицах читал: «Ты не наш».
* * *
– Скажи, кади, если кто-то продал мне свинец вместо серебра, а я по неопытности купил его, законна ли эта сделка?
Судья сидел на мягких подушках и, глядя в окно, перебирал четки.
– Нет, сынок, эта сделка незаконна.
– Могу ли я отдать свинец и забрать свое серебро?
– Можешь, сынок, – сказал кади, неподвижно глядя на дерево за окном. Но уже через секунду его глаза расширились, а лицо изобразило смесь ужаса и удивления. Его приемный сын, его ученик Сулейман снял с себя турецкую феску, бросил под ноги и, наступив на нее обеими ногами, сказал:
– Забирайте свой свинец и своего Магомета. Отдайте мне мое серебро – моего Христа.
* * *
Стояна казнили на следующий день. Сначала его сильно избили, но быстро поняли, что это не поможет. Потом хотели морить голодом, но у парня в глазах было написано, что и этого он не боится. Спешили: нужно было не дать христианам окрестных сел узнать об отречении и собраться вместе. Дело могло перерасти в бунт. Поэтому юношу и судили, и обезглавили быстро.
Он вел себя смело и даже не дал завязать себе руки. Только сильно побледнел, когда увидел палача с обнаженной саблей. Были бы живы мать и отец, не избежать бы истерик и крика. А так сотни пар глаз молча и внимательно смотрели на юношу. Кто-то шептал молитву, чьи-то руки перебирали четки, кто-то лишился чувств. А турки спешили, потому что знали – кто-то мог сжимать кулаки или греть в широкой ладони рукоятку ножа.
Когда голова отделилась от тела, народ охнул и стал креститься. Мертвый он был еще красивей, чем живой. Черные глаза его были открыты, и даже не знающий грамоту мог прочитать в них надежду и молитву юноши к Тому, за Чье имя он только что умер.
