Василий Кривошеин - Спасенный Богом
Через час мы приехали в Коренево. Стрельба к тому времени прекратилась. Станция Коренево была забита товарными составами, стоящими на запасных путях. Вот, уже готовятся к эвакуации, подумал я. На самой станции было довольно много красноармейцев. У меня сразу возник план действий: никуда не идти, никакой фронт не переходить, а ждать здесь, в Кореново, прихода белых. По всей вероятности, они придут сюда через два-три дня, а ночевать можно будет в пустых теплушках, их на путях было множество. В случае контроля, я мог показать документы, но самому нигде не заявляться, хоть это было и против установленных правил в прифронтовой полосе. Самая большая проблема как питаться? Ну да ничего, если не сумею найти еду, поголодаю несколько дней. Во всем этом было много риска, могут арестовать как подозрительного и неизвестно что делающего в Кореневе, но пока это был меньший риск, чем переход фронта(11).
От нечего делать и чтобы не мозолить глаза своим присутствием, выхожу походить в местечко, потом возвращаюсь на станцию, пью из имеющейся у меня кружки кипяток из куба. Он еще не закипел, и меня предупреждают: " Не пей, заболеешь!" Но я не обращаю на это внимания и не заболеваю. Кто- то дает мне кусок хлеба, но в общем на меня никто не обращает особенного внимания.
Часам к четырем дня опять перемена обстановки: вновь южнее Коренева слышна канонада и даже как будто ближе, чем утром. Впечатление, что стреляют из тяжелых орудий. На станции у красных "товарищей" тревога. Среди них группа человек 30-50 так называемых "красных кубанцев". О них в моем рассказе будет много сказано впереди, сейчас ограничусь только тем, что отмечу, что эта была отборная конная часть Красной армии, единственная по-настоящему сражавшаяся и на которой, как говорили, держался фронт. Собственно говоря, настоящих кубанцев в этой Красной Кубанской бригаде было немного, большинство было из Харьковской и полтавской губерний. Это были настоящие разбойники, от зверств и насилий которых страдало и стонало все население. Среди них, несомненно, было большое число преступных элементов. Они резко отличались от обычных мобилизованных красноармейцев, часто добродушных, деревенских парней и совсем не большевиков(12). Но об этом в дальнейшем. а пока "кубанцы" собрались в кучку на перроне станции, возбужденно обсуждали положение, а я старался прислушиваться к их разговорам. Конечно, они сопровождались грубейшей кощунственной матерной руганью. " Из тяжелых орудий стреляют! Это пострашнее Господа Бога гремит". С разгоряченными и вместе с тем тревожными лицами говорили они друг другу, вернее кричали: " Говорят, белые в Севастополе двенадцатидюймовые орудия с военных судов поснимали и отправили на фронт... А наши то все бегут, не могут их остановить. Кругом всюду продажа". "Да, - говорит другой, - белые сражаются здорово, ничего не скажешь. Только их мало. Если бы наши сражались так как они, мы бы их давно разбили". Мне было приятно слышать такие разговоры.(13)
С наступлением темноты стрельба прекратилась. "Кубанцы" тоже куда--то исчезли. Я вошел в здание станции и сел в бывшем буфетном зале на одну из скамеек. Скоро зал наполнился новоприбывшими, человек около ста пятидесяти. Это были только что мобилизованные Красными окрестные жители, в большинстве крестьяне. Одеты были в свою одежду, в руках узелки с вещами. Все они явились по призыву и их отправляли куда-то дальше. Один из них подсел ко мне и стал рассказывать, что в германскую войну он был призван и служил в поезде- бане. У него есть о том документы, которые он мне хотел показать и просил помочь устроиться и теперь в поезде-бане, так как хорошо знает это дело. Наверное, он меня принял за большевицкого начальника. Я сказал ему, что ничем не могу помочь, а про себя подумал, " что сидел бы ты дома, чего ты явился на большевицкую мобилизацию, а теперь будет тебе здесь такая баня, что не возрадуешься". А вообще, мне было горько, что столько простого народа откликнулось на мобилизацию в Красную армию и какие все они смирные и покорные. Чтобы избежать дальнейших разговоров, я вышел из здания станции и пошел искать в уже наступившей темноте место для ночлега в одной из теплушек. Нужно было отыскать место подальше от станции, в глубине запасных путей. Я нашел, без особого труда подходящую теплушку в одном из многочисленных товарных составов, взобрался в нее, закрыл за собою дверь и лег спать на солому. Было жарко, я снял с себя гимнастерку и крепко заснул до утра.
Проснулся, когда было уже вполне светло. Свет проникал в вагон через не вполне закрытую дверь. Начинался день 2/ 15 сентября. Почти машинально и как бы по-привычке я засунул руку в правый внутренний карман моей гимнастерки, где у меня лежал бумажник с документами. Говорю "по-привычке", так как часто проверял, лежит ли он на своем месте, и мне было приятно перечитывать мои документы. Меня это чтение утешало и создавало чувство безопасности. К моему удивлению, карман оказался пустым! Бумажник с документами куда-то исчез! Я подумал, что, вероятно, он выпал из гимнастерки, когда я клал ее под голову. Начал шарить в изголовье, но и там ничего не было. Что такое, не может быть, бумажник не мог пропасть! Вечером, когда я ложился спать, он был со мною, я это ясно помню, из вагона я не выходил. Ужас стал овладевал мною. Я начал упорные поиски. Десятки раз пересматривал свои карманы, шарил место, где я лежал, обыскал всю теплушку. Ничего нигде не нашел! Меня охватывало отчаяние, но разум восставал: не может быть, ты не выходил, да и как можно было украсть бумажник, который я носил на себе, я бы проснулся. Нет, он не мог пропасть, надо искать!
И я вновь начал искать. Опять осмотрел теплушку, вылез из нее, осмотрел все вокруг, заглянул под нее, хотя это был полный абсурд. В десяти саженях от вагона была яма, я заглянул на ее дно, хотя это было совсем глупо. Как мог попасть туда бумажник, раз я не выходил из вагона. Поблизости что-то делали двое мужчин железнодорожников. Спросил их, не видели ли они моего бумажника, я его потерял. Они посмотрели на меня с удивлением и я снова вернулся в теплушку. Более часа я продолжал безуспешные поиски и как это ни абсурдно и невероятно, но надо было признать, что бумажник со всеми документами исчез. Нужно было немедленно что-то делать, ведь все мои планы от этой пропажи менялись. Самый благоразумный выход: пойти на станцию и заявить железнодорожному ЧК, что у меня пропали документы. В таком случае, мне ничего бы не угрожало, вероятнее всего меня бы задержали и отправили бы в тыл, для выяснения личности. Если бы не докопались до правды, кто я на самом деле и каковы мои намерения, то вероятнее всего отпустили. Но все это означало капитулировать перед самим собой, отказаться от моего плана перехода фронта, да к тому же, когда я был так близко у цели. Да еще по такой глупой причине: пропали документы! Какой позор!
Оставаться в Коренево и ждать белых, без документов, тоже невозможно. Белые могли прийти через несколько дней, а за это время меня сто раз могли попросить предъявить документы и мне придется плохо. Оставался один (по совести) правильный выход: немедленно пешком пойти от Коренева по направлению к фронту и попытаться перейти его. Это был шаг на грани безумия, но иного выхода я не видел. Уже позже, на основании опыта, я понял, что было бы благоразумнее дождаться в Коренево темноты, спрятавшись в вагонах и потом уже ночью пробирать к линии фронта. Хотя и здесь был свой риск, не так просто было выбраться из этого Коренева даже ночью, на каждом шагу были патрули и было запрещено выходить на улицу. Я не мог больше оставаться в бездействии. Не хватало нервов.
Итак около полудня я вышел из Коренева. Пройдя благополучно весь городок с его домиками, садиками и плетнями, я двинулся дальше по дороге в юго- западном направлении на большое село Снагость, откуда вчера была слышна артиллерийская стрельба наших войск. День выдался солнечный и жаркий. Я сознавал, как опасно идти по открытой дороге без всяких документов, да еще по направлению к фронту. По дороге мне попался красноармеец на подводе, он ехал в Суджу, (дорога туда ответвлялась от дороги на Снагость) и он предложил подвести меня. Я отказался, сказав, что мне не по пути. Мне не хотелось с ним связываться, хотя он был веселым и открытым парнем, да к тому же принимал меня за своего. Часам к двум дня я подошел к селу Снагость Рыльского уезда Курской губернии в 12 верстах от Коренева. Я прошел длиннейшую деревенскую улицу и почти никого не встретил. Эта улица за рядом домов, упиралась в другую поперечную, на которой было тоже много домов. Тут, из далека, я увидел, что у одного из домов, сидели и стояли в группе люди. Я близорук, по дороге у меня сломались очки, и я не мог хорошо рассмотреть, что это за народ чернеется вдалеке. Почти дойдя до них, я повернул по улице налево, причем, стараясь не смотреть в сторону этой группы. Я руководствовался "страусовым инстинктом": если я не смотрю, то и меня не видят. Они пропустили меня пройти, завернуть налево и тут один из них крикнул мне в вдогонку: " Эй, товарищ, постой!" Я остановился. " Куда идешь?" - " В Глушково". - ответил я. Так называлось следующее большое село и станция железной дороги, еще более к юго-западу. Я это точно знал по моей карте, которая по счастью осталась у меня в кармане, а потому не пропала. " Ах, в Глушково? - многозначительно протянул красный. - А ты знаешь, что там в Глушкове?" " Нет",- ответил я. Очевидно, он знал, что там белые и линия фронта(14). " Ну а зачем ты идешь в Глушково?" - продолжал настаивать красный. " За солью иду, - отвечал я,- Но если туда нельзя, я не пойду". Я сказал "за солью", так как знал, что многие ездили туда именно за солью, а говорить им о моей командировке, не имея при себе документов, было нелепо. Да и для простых людей поездка за солью более понятна, чем какая-то командировка. " За солью. Вот как! - не унимался красный. - А документы у тебя есть?" " Есть", - уверенно ответил я, хотя знал, что у меня их нет. " А ну-ка покажи!" С какой-то последней надеждой, что бумажник окажется на своем месте я засунул руку в карман гимнастерки...Но, конечно там ничего не было. " Я их потерял",- вынужден был я признаться и глупо улыбнулся. "Потерял!" воскликнул красный боец. - Ну-ка, иди с нами!" И вся орава потащила меня в дом, где начался допрос.
