Михаэль Лайтман - Каббала в контексте истории и современности
«В общем существует две науки… одна из них называется комбинаторика (ars combinandi), и она является мерой прогресса в науках… Другая говорит о силах Высших Вещей, которые выше Луны и которые являются частью природной магии (magia naturalis). Обе они вместе называются у иудеев „каббалой“ (Пико делла Мирандола. „Сочинения“)[45].
«Каббалистический подход к Библии – это герменевтика, которая отвечает в убедительной форме самостоятельности, чудесной оригинальности, многогранности, всеобъятности, неизмеримости ее содержания (Гёте. „Материалы к истории учения о цветах“)[46].
«Адам – первый человек хорошо знал каббалу. Он знал все обозначения вещей и поэтому дал животным подходящие имена, которые сами по себе показывали их природу» (Курт Шпренгель. «Набросок прагматической истории врачевания»)[47].
«Каббала не позволяет нам проводить жизнь в прахе, но поднимает наш разум к вершине познания» (Иоганн Рейхлин. «Искусство каббалы»)[48].
«Настоящая эстетика – это каббала» (Фридрих Шлегель. «Издание критики Ф. Шлегеля». 1802 г.)[49].
Г. В. Лейбниц (о влиянии каббалы на взгляды которого существует целая литература[50]) также определяет каббалу как scientia generalis (лат. – общая наука), которая соединяет в себе все базисные науки, действующие как инструмент знания. Их общим знаменателем для него, как и для Пико, является методика комбинаторики букв, с помощью которой все познаваемое может быть классифицировано и сохранено:
«Древняя поговорка гласит, что Бог создал все по весу, мере и числу… Число поэтому является своего рода метафизической основной фигурой, а арифметика – своего рода статистикой универсума, с помощью которых могут быть исследованы силы вещей. Уже во времена Пифагора люди были убеждены, что числа скрывают в себе самые глубокие тайны. Пифагор, по правдоподобным источникам, принес это убеждение, как и многие другие, с востока в Грецию. Поскольку у людей не было правильного ключа к Тайне, то страсть к знанию была, в конечном итоге, сведена к различного рода пустякам и поверьям, из чего возникла своего рода „вульгарная каббала“, которая далека от истинной каббалы, а также различные фантазии под ложным названием магии, и этим полнятся книги. В то же самое время, у людей сохранилась склонность верить в то, что нам еще предстоят чудесные открытия, с помощью чисел, букв и с помощью нового языка, который одни называют адамическим, а Яков Беме – природным (естественным)»[51].
«Мастера знания (как можно назвать по голландскому примеру тех, кто занимается математикой) владеют изобретением искусства знаков, всего лишь частью которого является алгебра: с его помощью сегодня можно узнать вещи, к которым не могли прийти древние, и, несмотря на это, все искусство состоит всего лишь в использовании правильных знаков. С помощью каббалы древние делали много существенного, и искали тайны в словах, и они действительно находили их в хорошо построенном языке: таковым он служит не только для мастерства знания, но и для всех наук, искусств и дел. Таким образом, можно искать каббалу, или мастерство знаков, не только в ивритских языковых тайнах, но и в любом языке, но не в дословных толкованиях, а в правом рассудке и применении слов»[52].
В целом, западные мыслители рассматривали каббалу как древнее и в то же время современное знание, сходное с философскими течениями платонизма, аристотелизма, пифагореизма и атомизма и являющееся источником этих учений:
«Мой учитель Пифагор, отец философии, все-таки перенял свое учение не от греков, а скорее от иудеев. Поэтому он должен быть назван каббалистом… И он был первым, кто перевел слово „каббала“, неизвестное его современникам, на греческий язык словом „философия“ (Иоганн Рейхлин. „De arte cabbalistica“)[53].
«Изучай каббалу (artem cabbalisticam), она объяснит тебе все!» (Парацельс. «Paragramum»)[54].
В конце XVII в., в эпоху религиозного кризиса, сильных апокалиптических ожиданий и, с другой стороны, формирования нового научного сознания и практически безрелигиозного скептицизма, ренессансная концепция «предвечной традиции» (prisca theologia) обретает новый облик как учение о всеобщем братстве людей, носителей единой Божественной природы, об исправлении мира и универсальном спасении в эсхатологической перспективе. В сущности, это было цельное мировоззрение, и не последнюю роль в его возникновении сыграла еврейская каббала, преломленная в трудах христианских каббалистов.
В XVIII в., известном как век Просвещения, христианская каббала как бы уходит на задний план и продолжает развиваться лишь в закрытых масонских обществах и других движениях, проповедующих идеи универсального братства. С другой стороны, в этот период каббалистические идеи предлагаются западными мыслителями и философами (Этингер, Баадер, Гёте, Шеллинг, Молитор и др.) как некая альтернатива секуляризации и новой атеистической идеологии.
Тогда же, в начале XVIII в., начался быстрый рост оккультно-каббалистических течений, который достиг своего расцвета во второй половине XIX в. В действительности, зарождение этого направления возникло еще в XVI в., когда некоторые христианские каббалисты начали постепенно отходить от еврейских первоисточников и соединять каббалистические идеи с алхимией и магическими практиками. Основоположниками этого направления считаются Генрих Корнелий Агриппа Неттесгеймский и Теофраст Парацельс.
Безусловно, раскрытие каббалы в эпоху позднего Средневековья и Нового времени оказало большое влияние на европейскую культуру и процессы, определившие особенности западной цивилизации. Неоспорим тот факт, что изучение этой науки помогло величайшим ученым и философам раскрыть основополагающие законы мироздания, а также глубже понять природу человека и определить цель его существования в этом мире.
Русские мыслители и религиозные философы начинают обращаться к каббале лишь в конце XIX – начале XX вв. Одни из них ищут в ней новые интерпретации трактовок Писания для обоснования собственных религиозно-философских взглядов, другие – дополнительную аргументацию, используемую в антисемитской пропаганде. Каббалой интересовались такие русские мыслители, как В. С. Соловьев, С. Н. Булгаков, П. А. Флоренский, Н. А. Бердяев, В. В. Розанов, Л. А. Тихомиров, А. Ф. Лосев и др. В отличие от западных, русские философы практически не имели возможности ознакомиться с оригинальными источниками еврейских каббалистов и, как правило, пользовались переводами трудов христианских мыслителей и оккультистов, в разной степени знакомых с каббалистическим учением.
Ранние работы Владимира Соловьева[55] насквозь пропитаны каббалистической тематикой: это идеи подлинного сопричастного Богу существования, целостности мира и всеединства творения («мировой души») и Творца, где душа человечества, Адам Кадмон – «это мыслящий центр и внутренняя связь всех существ…»[56].
Свой взгляд на каббалу Соловьев формулирует следующим образом: «…каббала не есть продукт ни Средневековья, ни александрийского мышления. Неизгладимую печать ее древнееврейского происхождения и существенное ее отличие от неоплатонического учения мы видим в особом первобытном реализме и цельном монизме этого своеобразного миросозерцания. Характерное для всей греческой философии и вполне сохранившееся в неоплатонизме противоположение между миром умопостигаемых сущностей, областью истинного, подлинного бытия, и миром материальных явлений – это дуалистическое противоположение совершенно отсутствует в каббале (для нее материальный мир есть только последняя крайняя степень реализации и воплощения истинносущего)»[57].
Однако, несмотря на обилие каббалистических идей в работах Соловьева, многие из них крайне трансформированы и искажены по смыслу. Причина этого состоит в том, что его познания в каббале базировались в основном на источниках поздней христианской каббалы с преобладанием оккультной составляющей, что и оказало свое влияние на его восприятие каббалы как религиозно-мистического учения.
Работы Соловьева по каббале послужили фундаментом для дальнейших исследований этого учения русскими философами. Увидев в учении Соловьева каббалистический элемент всеединства, русский философ и богослов Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944 гг.) приступает в начале XX в. к серьезному изучению каббалы, о чем, прежде всего, свидетельствует его работа «Свет Невечерний» (1917 г.). Пытаясь понять каббалистическое учение, Булгаков обращается к доступным в то время переводам «Зоара» и «Сефер Ецира», наиболее известным из которых являлся шеститомный французский перевод «Зоара» Жана де Паули, выполненный в начале XX в.[58]. Однако этот перевод, являвшийся для русских философов начала века зачастую единственным источником каббалистического знания, был полон искажений и фальсификаций. Жан де Паули практически не был знаком с каббалой, что наложило отпечаток не только на адекватность перевода чрезвычайно сложного текста «Зоара», но и на тот образ каббалы, который сложился у его читателей[59]. Зависимость от плохих переводов – печальное отличие русских энтузиастов каббалы рубежа веков от их предшественников – христианских каббалистов. Несмотря на это, Булгакову удивительным образом удалось избежать оккультных искажений в понимании каббалистического учения. По глубине и полноте знакомства с каббалой его можно соотнести с классическими христианскими каббалистами Европы. Неоднократно цитируя «Зоар» и сопоставляя каббалистическое учение с новозаветным, Булгаков приходит к следующему выводу: «Идея о человеке как микрокосме, столь многократно высказывавшаяся в философской и мистической литературе старого и нового времени, нигде не получает столь углубленного истолкования как в каббале»[60].
