Неизвестен Автор - Лекции о сущности религии
После того, как я некоторыми примерами подтверждаю факт обожествления и почитания животных, я перехожу к причине и смыслу этих явлений. Я свел причину их также к чувству зависимости. Животные были для человека необходимыми существами; без них он не мог существовать, не говоря уже о том, чтобы существовать как человек. Необходимость же есть то, от чего я завишу; поскольку поэтому природа вообще, как основной принцип человеческого существования, сделалась предметом религии, постольку могла и должна была сделаться предметом религиозного почитания и природа животного царства. Я рассматривал поэтому культ животных главным образом лишь в связи с тем временем, когда он имел свое историческое оправдание, в связи со временем начинающейся культуры, когда животные имели наибольшее значение для человека. Но разве малое значение имеет животное даже еще и для нас, смеющихся над культом животных? К чему способен охотник без охотничьей собаки, пастух - без овчарки, крестьянин - без быка? Не есть ли навоз душа хозяйства, а стало быть, не является ли бык и у нас еще, как это было у древних народов, высшим принципом, богом агрикультуры? Зачем же нам смеяться над древними народами, если они религиозно почитали то, что для нас, людей рационалистических, еще имеет величайшую цену? Не ставим ли и мы еще во многих случаях животное выше человека? Не имеет ли еще в христианско-германских государствах конь для армии большую ценность, чем всадник, для крестьянина бык - большую ценность, чем батрак? И в качестве исторического примера я привел в настоящем параграфе одно место из "Зенд-Авесты". "Зенд-Авеста" в ее настоящем виде есть, разумеется, лишь позже составленная и искаженная религиозная книга древних персов. Так вот там значится, - правда, в старом, ненадежном переводе Клейкера, в части, называющейся "Вендидад": - "Мир существует благодаря уму собаки... Если бы собака не охраняла улиц, то разбойники и волки расхитили бы все имущество". Именно по причине этой своей важности, но, разумеется, также и благодаря религиозным предрассудкам, собака в законах именно этой самой "Зенд-Авесты", в качестве стража-охранителя от хищных зверей, "не только приравнивается к человеку, но ей отдается даже предпочтение при удовлетворении ее потребностей". Так, например, говорится: "Кто увидит какую-либо голодную собаку, обязан ее накормить лучшими кушаньями". "Если сука со щенятами заблудится, то глава селения, где она нашлась, обязан взять ее и накормить; если он этого не сделает, то наказуется изувечением тела". Человек имеет поэтому меньше ценности, чем собака; впрочем еще худшие постановления, ставящие человека ниже животного, находим мы в религии египтян. "Кто, значится у Диодора, - убьет одно из этих (а именно священных) животных, подлежит смерти. Если это была кошка или ибис, то он должен во всяком случае умереть, все равно, убил ли он животное преднамеренно или случайно; сбегается толпа и расправляется с виновным самым жестоким образом".
Однако против этого объяснения почитания животных их незаменимостью и необходимостью говорят как будто даже и приведенные мною примеры. Тигры, змеи, вши, блохи - какие же это необходимейшие для человека животные? Ведь необходимые животные только те, что полезны. "Если в общем, - замечает Мейнерс в своем указанном сочинении, - полезным животным больше поклонялись, чем вредным, то отсюда нельзя заключить, что полезность животных была причиною их божеского почитания. Полезные животные чтутся не в соответствии с их полезностью и вредные - не в соответствии с их вредностью. Как неизвестны и не поддаются исследованию те обстоятельства, которые были благоприятны одному животному здесь, другому - там, так необъяснимы и противоречивы и многие явления в культе животных. Так, например, негры в Сенегале и Гамбии чтут и щадят тигров, тогда как в царстве Анте и других соседних царствах вознаграждают тех, кто убьет тигра". В самом деле, в области религии мы оказываемся прежде всего в хаосе величайших и запутаннейших противоречий. Тем не менее, несмотря на это, при более глубоко идущем наблюдении их можно свести к мотивам страха и любви, которые, однако, сообразно различию людей, направляются на самые различные предметы и сводятся к чувству зависимости. Если даже какое-либо животное не приносит действительных естественно-исторически доказуемых пользы или вреда, то человек все же в своем религиозном воображении связывает с ним часто по случайному, нам неизвестному поводу суеверные действия (3). Каких только чудодейственных, лечебных сил не приписывали драгоценным камням! На каком основании? Из суеверия. Таким образом, внутренние мотивы почитания одинаковы, их проявления различаются только тем, что почитание одних предметов основывается на воображаемых пользе или вреде, существующих лишь в области веры или суеверия, тогда как почитание других основывается на действительной их благотворности или полезности, пагубности или вредоносности. Короче говоря, счастье или несчастье, благо или горе, болезнь или здоровье, жизнь или смерть от одних предметов религиозного почитания зависят и на самом деле, по-настоящему, от других же - лишь в воображении, в вере, в представлении.
Сверх того, я хочу заметить по настоящему поводу, когда различные свойства и многообразие религиозных предметов кажутся противоречащими приводимому мною объяснению возникновения религии, что я бесконечно далек от того, чтобы сводить религию, как и вообще какой-либо предмет, к чему-либо одностороннему, абстрактному. Когда я думаю о каком-либо предмете, то я всегда имею его перед своими глазами в его целокупности. Мое чувство зависимости не есть теологическое, шлейермахеровское, туманное, неопределенное, отвлеченное чувство. Мое чувство зависимости имеет глаза и уши, руки и ноги, мое чувство зависимости есть лишь человек, чувствующий себя зависимым, видящий себя зависимым, короче говоря - сознающий себя всесторонне и во всех смыслах зависимым
То же, от чего человек зависит, от чего он чувствует себя зависимым, от чего он знает свою зависимость, есть природа, предмет чувств. Совершенно поэтому в порядке вещей, что все впечатления, производимые природой на человека при посредстве чувств, хотя бы то были только впечатления идиосинкразии, могут сделаться мотивами религиозного почитания, и на самом деле таковыми делаются, что предметами религии делаются и те предметы, которые затрагивают лишь теоретические чувства и не имеют к человеку того непосредственного практического отношения, которое и заключает в себе истинные мотивы страха и любви. Даже в том случае, если какое-либо существо природы делается предметом религиозного почитания, для того ли, чтобы быть обезвреженным, если оно страшно или вредно, или чтобы получить благодарность за свою доброту, если оно благодетельно и полезно, даже и в этом случае оно имеет ведь еще и другие стороны, которые равным образом попадают в поле зрения и в сознание человека и становятся поэтому моментами религии. Если парс почитает собаку за ее бдительность и верность, за это ее, так сказать, политическое и моральное значение и необходимость для человека, то ведь собака является предметом оценки и предметом созерцания не in abstracto только, как страж, но и со всеми своими другими сторонами, природными качествами, в своем целом, в своей совокупности, и естественно поэтому, что и эти качества являются силами, принимающими участие в создании религиозного предмета. Так в "Зенд-Авесте" определенно приводятся еще и другие качества собаки, а не только ее полезность и бдительность. "У нее, - говорится, например, там, - восемь удивительных качеств: она подобна аторну (жрецу), воину, земледельцу - источнику богатств, птице, разбойнику, зверю, злой женщине, юноше. Как жрец, она ест то, что найдет... как жрец, она идет ко всем, кто ее ищет... собака много спит, как юноша, и, как юноша, пылка в действии" и так далее. Так цветок лотоса (Nymphaea Lotus), который был главным предметом почитания у древних египтян и индийцев и до сих пор почитается почти на всем Востоке, есть не только полезное растение, - ибо его корни съедобны и в особенности в прежние времена были главною пищей египтян, - но также и один из прекраснейших водяных цветков. И если у разумного и практического, способного к культуре народа основой религиозного почитания являются только рациональные свойства предмета, имеющие значение для человеческого существования и образованности, то у народа с противоположным характером мотивами религиозного почитания могут сделаться свойства предмета только иррациональные, для человеческого существования и культуры безразличные, даже курьезные. Могут даже почитаться вещи и существа, для почитания которых нельзя привести другого основания, кроме особой симпатии или идиосинкразии. Если религия есть не что иное, как психология и антропология, то само собой разумеется, что идиосинкразия и симпатия играют в ней также роль. Все странные и бросающиеся в глаза явления в существе природы, все, что приковывает и поражает глаз человека, что изумляет и пленяет его слух, что воспламеняет его фантазию, возбуждает его удивление, что действует на его душевное состояние особым, необычным, необъяснимым образом, все это играет определенную роль при возникновении религии и может дать основу и самый предмет для религиозного почитания. "Мы с почтением взираем, - говорит Сенека в своих письмах, - на верховья (то есть истоки) более значительных рек. Мы воздвигаем алтари ручью, внезапно с силою выбивающемуся из прикрытия. Мы почитаем источники теплых вод, и некоторые озера для нас священны, потому что они темные и неизмеримо глубокие". "Реки почитаются,- говорит Максим Тирский в своей восьмой диссертации, - либо за их полезность, как Нил у египтян, либо за их красоту, как Пеней у фессалийцев, либо за их величину, как Истр у скифов", либо по каким-нибудь другим побуждениям. "Ребенок, - говорит Клауберг, немецкий, хотя и по латыни писавший философ семнадцатого века, даровитый ученик Декарта, - всего более привлекается и захватывается светлыми и блестящими предметами. Вот причина, почему варварские народы дали себя увлечь культом солнца и небесных тел и другим подобным же кумиропочитанием".
