Христос Яннарас - Личность и Эрос
Таким образом, способ бытия субъекта как экзистенциального единства и тождества, как факта, который служит отправной точкой при определении тождества и инаковости, — этот способ бытия вообще не рассматривается аристотелевской метафизикой. В ней единство является не бытийно–онтологической категорией, а категорией вида и обозначения. Оно вытекает из различия "целого" и "общего" и связано с не–категориальным характером субстрата ("субстрат — это то, о чем сказывается все остальное, в то время как сам он уже не сказывается о другом"[141]). Сам же субстрат, взятый как "целое", един и не имеет частей: "Медь есть часть изваяния как целого, но не часть изваяния, поскольку под ним подразумевается форма"[142]. Очевидно, что онтически–видовое определение единства человеческого субъекта не касается бытийной проблемы экстатического единства и инаковости личности.
§ 19. РАЗЛИЧИЕ ПРИРОДЫ И ЭНЕРГИЙ В ГРАНИЦАХ ЕДИНОГО СПОСОБА БЫТИЯ
Что касается личности, мы убеждены, что ее единство получает выражение не в интеллектуально–предметном определении, а в универсальном бытийном опыте отношения. В событии отношения мы прежде всего удостоверяем единство личности как единственность и неповторимость до–сознательного узнавания и как ее экстатическую инаковость природе. Конечно, как до–сознательная связь с личностным логосом "вещей", так и эк–статичность личности по отношению к природе в конечном счете могут быть выражены только в понятиях, которые содержатся в уме. Однако есть большая разница между рассудочной дефиницией, где истина исчерпывается схватыванием в понятии и описанием видовых признаков, и просто символическим или образным обозначением (посредством понятий) границ того бытийного факта, в котором истина становится возможностью универсальной жизненной причастности, то есть "нравственным" деланием. Понятие "общего" единства элементов человеческого состава не затрагивает бытийно–онтологической проблемы способа бытия двусоставной природы человека как единого личностного существа. Видовое единство не "перекрывает" ту онтологическую реальность, в которой существует личностная соотнесенность и экстатическая инаковость; оно игнорирует бытийную связь личности и природы — личности как соотнесенного концентрированного выражения природы; природы как содержания личности.
Разумеется, определяя личность как бытийно–соотнесенное выражение природы, мы не отрицаем видообразующего характера природы, или сущности. Мы только интерпретируем его онтологически, а не онтически (как познавательную возможность, а не как феноменологическую предметность). Видообразующий характер природы как бытийный факт есть то, что ранее мы назвали "проявлением природной энергии" в границах личностной инаковости[143]. Экстатическая соотнесенность сущности, или природы, как событие межличностного отношения и как единственное и неповторимое до–сознательное узнавание выявляет именно видообразующий характер природы, свидетельствует о сущности как о при–сутствии. Таким образом, "телесная природа" человека тоже представляет собой не просто "материальную причину" (causa materialis) человеческого бытия, не просто материю в смысле субстрата, соотнесенного с формой[144], но естественную возможность проявления инаковости личности, осуществления экстатической соотнесенности природы вне природы, результат действия естества в событии личностной инаковости.
Итак, мы находимся в области второго онтологического различия, параллельного различию природы и личности. Мы отличаем общую природу, или сущность, от ее видообразующего характера, то есть от проявления действия природы в событии личностной инаковости. В конечном счете речь идет о различии природы и природной энергии. Это различие реально, а не только концептуально: ведь единственный способ познать природу — это познать природные действия, которые "видообразуют" природу (придают ей вид), не отождествляясь с нею. "Если нечто действует подобно огню, так же светит и греет, то оно есть вполне огонь", — говорит Григорий Нисский. Следовательно, тождество общей природы "обнаруживается через тождество действий"[145].
Но хотя тождество действий выявляет тождество природы, тем не менее природа не тождественна действиям — подобно тому, как причина не тождественна следствиям. Следствие делает познаваемой причину и "отображает" ее, но не отождествляется с нею. "Нет точного сходства между причинами и следствиями, — пишет Ареопагит. — Но если следствия содержат в себе образы причин, то причины превосходят следствия и запредельны по отношению к ним, в силу своеобразности самого Начала. И, чтобы употребить пример из области человеческого, заметим, что удовольствие и скорбь называются причинами наслаждения и страдания, но сами ни наслаждаются, ни страдают.
Также о согревающем и опаляющем огне не говорится, что он согревается или сжигается… Свойства следствий пред–существуют в причинах преизбыточным и существенным образом"[146].
Так мы подошли к еще одной бытийной антиномии тождества и инаковости. Поистине невозможно разделить природу и энергии, рассматривать природу в отрыве от энергии или энергию в отрыве от природы[147]; но в то же время невозможно отождествить природу с природной энергией[148].
§ 20. РАЦИОНАЛЬНОЕ СВЕДЕНИЕ К ПРОИЗВОДЯЩЕЙ ПЕРВОПРИЧИНЕ И БЫТИЙНЫЙ ОПЫТ ЛИЧНОСТНОГО ВЫРАЖЕНИЯ ПРИРОДНЫХ ЭНЕРГИЙ
Аристотель отождествил энергию с формой, и эта феноменологическая позиция оказалась, возможно, решающей для развития философской метафизики. Аристотель различил сущее в возможности (δυνάμει ὄν) — материю (материальное, обладающее потенцией, или способностью, быть чем‑либо), и сущее в действительности (ἐνεργεία ὄν) — форму (способ бытия сущего)[149]. Для того чтобы сущее в возможности стало действительностью, необходимо наличие движения: движение есть переход от сущего в возможности к сущему в действительности. Но движение всегда имеет некоторую отправную точку, или начало ("Необходимо, чтобы все движущееся приводилось в движение чем‑либо")[150]. Поэтому сущее в возможности обязательно должно приводиться в движение чем‑то сущим в действительности; в противном случае движения не было бы: "Если бы было нечто способное приводить в движение или создавать, но оно в действительности не проявляло бы никакой деятельности, то не было бы движения: ведь то, что обладает способностью, может и не проявлять ее"[151]. Фома Аквинский приводит конкретный пример: "Актуально горячее, как, например, огонь, делает потенциально горячие дрова актуально горячими и тем самым движет их и переменяет… В самом деле, двигать есть не что иное, как переводить нечто из потенции в акт [из возможности в действительность]; но ничто не может перейти из потенции в акт, кроме как через воздействие некоторого сущего в акте"[152].
Очевидно, что восходящая последовательность движущего и движимого неизбежно приводит к метафизической необходимости первого начала движения — перводвигателя[153]. Перводвигатель должен не просто обладать движущей способностью: "Ведь то, что обладает способностью, может и не проявлять ее". Следовательно, мы ничего не выиграем от полагания вечных сущностей, вроде платоновских идей, если они не будут заключать в себе начала, способного вызвать изменение и, следовательно, движение ("значит, нет никакой пользы, даже если мы предположим вечные сущности, как это делают те, кто признает эйдосы, если эти сущности не будут заключать в себе некоторого начала, способного вызвать изменения")[154]. Но необходимо, чтобы начало движения было чисто действительным (ἐνεργητική), так как для перводвигателя, который сам ничем в движение не приводится, переход от возможности к действительности исключен. Поэтому сущность этого начала должна быть чистой действительностью (μόνο ἐνέργεια): "Должно быть такое начало, сущность которого — действительность"[155]. Но коль скоро движение есть переход от возможности к действительности, а этот переход исключен для перводвигателя, то перво–двигатель как чистая действительность [энергия, акт, деятельность, действие] сам должен быть неподвижен[156].
В то же время очевидно, что если первый двигатель должен быть всецело в действительности, а ни в коем случае не в возможности, и если сущее в возможности есть материя, то первый двигатель нематериален и бестелесен. А коль скоро движение не возникает и не уничтожается, но всегда есть - по крайней мере, как временнόй переход от предыдущего к последующему ("ведь он есть всегда")[157], — и без такого временнόго перехода никакая природа не существует, — то движение должно быть вечным, как вечно время и вечна актуальность (ἐνέργεια) перводвигателя[158].
