Александр Мень - На пороге Нового Завета

Усердное изучение всех тонкостей устава давало Шаммаю истинное наслаждение. Без устали громоздил он запрет на запрете, его теология вела лишь к образованию новых несчетных табу или к отягощению старых. Дело иногда доходило до курьезов. Уверяли, что однажды Шаммай едва не заморил голодом своего малолетнего сына, заставляя его соблюдать пост, а когда в день Кущей у него родился внук, он велел разобрать крышу дома и заменить ее ветвями, чтобы дитя встретило праздник, как предписывает Закон, под сенью "шатра" (57).

В почитании субботнего покоя Шаммай превзошел даже ессеев. Если Гиллель считал, что накануне субботы красильщик может класть ткань в котел, то Шаммай видел в этом грех, поскольку она окрасится в запретный день. Подобные примеры можно продолжать до бесконечности (58).

Удушающий диктат галахи, разраставшейся, словно снежный ком,-основной продукт академии "Бет-Шамма". Более гибкое отношение Гиллеля к обычаям шаммаиты расценивали как прискорбный либерализм, расшатывающий правоверие. С их точки зрения, лучше было соблюсти сто лишних мицвот, чем упустить хоть одну.

Жаркие споры между членами школ привели к тому, что некоторое время в Израиле существовало как бы "две Торы" (59). Характерно, что только один раз "Бет-Шаммай" сдался (60). Гиллель же предпочитал избегать препирательств и чаще уступал ради мира. Не смогли противиться шаммаитам и его ученики. Фанатики, как правило, умеют одерживать верх, играя на рабских струнах человеческой психики.

Шаммаю был по душе пессимизм Экклезиаста. Жизнь он считал тяжким бременем и полагал, что лучшая доля для человека - не родиться совсем (61) (едва ли этот закоренелый враг язычников подозревал, что повторяет греческое изречение). Дух времени коснулся и самого стража Торы. По словам еврейского историка Генриха Греца, "вследствие чрезмерного рвения шаммаитов и уступчивости гиллелитов иудаизм получил совершенно иной, мрачный характер; он стал религией, которая учила и рекомендовала бегство от мира" (62).

Живя в обрядовой цитадели, шаммаиты безмерно гордились своей праведностью. Они не упускали поводов демонстрировать ее повсюду. Одни из них ходили, опустив глаза, чтобы не смотреть на посторонних женщин, другие нарочито сгибали плечи, как бы показывая, сколь велик груз правил, которые они несут на себе, третьи принимали отсутствующий вид и то и дело натыкались на людей и на стены (63). Когда Христос шел по улицам, окруженный простым людом, законники брезгливо говорили: "Этот народ-невежда в Законе, проклят он" (64). Их спесь и презрение к ам-хаарецам, людям, плохо знающим Закон, переходила все границы. Рассказывают, что один книжник, накормивший во время голода такого "нечестивца", укорял себя, думая, что впал в великий грех (65).

Ответная реакция не заставила себя ждать. "Ненависть ам-хаареца к ученому,-признавали книжники,-больше ненависти язычников к Израилю" (66).

Не приходится и говорить, с каким высокомерием смотрели шаммаиты на иноплеменников и с какой неохотой принимали прозелитов. В их воображении Иерусалим будущего рисовался запретным городом, чем-то вроде средневековых Лхассы или Мекки.

Здесь выявлялось еще одно расхождение школ. Тех самых язычников, которых Шаммай гнал от себя палкой, Гиллель встречал с любовью и охотно учил вере. Его последователи называли Тору небесным хлебом, который предназначен для всего мира (67).

Гиллелиты организовывали особые миссии для обращения иноверцев. Чтобы исключить в неофите какой-либо расчет, ему рекомендовали хорошо обдумать свой шаг, памятуя о трудном положении народа Божия. Если, невзирая на это, он все же захочет стать исповедником религии Единого, то должен быть принят (68). Трактат "Санхедрин" указывает на необходимость щадить чувства прозелита и при нем не отзываться дурно о его прежних единоверцах (69). Возникло даже мнение, что прежде всего вера в Бога, а не обряды приобщают язычника к истине. "Кто отвергает идолопоклонство,-говорили раввины, - тот уже иудей" (70).

Результаты миссии были настолько успешными, что вызвали тревогу в Риме. Преемник Августа Тиберий в 19 году н. э., опасаясь роста прозелитизма, издал указ о высылке всех иудеев из столицы. Четыреста человек из них было отправлено на Сардинию для несения воинской службы (71). Однако эти меры оказались бессильны приостановить поток обращений.

Последователи Гиллеля не только заботились о прозелитах, но и старались привить иудеям терпимое отношение к язычникам. Они напоминали, что в Храме приносят семьдесят жертв по числу народов, за всех иноплеменников. Можно ли, говорили они, винить тех, кто от отцов получил ложные религиозные представления? Каждый человек, следующий велениям совести, угоден Богу. "Блаженства в ином мире,- учили раввины,сподобятся благочестивые люди всех народов". А рабби Акиба даже утверждал, что "Бог имеет среди всех народов земли Своих священников, которые просвещают тьму и учат добру своих соплеменников". Трактат "Берахот" советовал при встрече с языческим философом благодарить Бога за то, что Он уделил этому человеку от небесной Премудрости (72). Книжники-гиллелиты проповедовали гуманное отношение ко всем нуждающимся без различия веры. "Должно, - говорил один учитель, кормить бедных язычников наравне с бедными иудеями и должно иметь попечение об их больных и хоронить их умерших" (73).

Сам факт сохранения в Талмуде подобных изречений означает, что победа шаммаитов не была полной. И все же перевес чаще был на их стороне. Этому способствовала предвоенная обстановка в Иудее, когда волна ненависти к Риму вынесла на поверхность крайних экстремистов. Фарисей Цадок, примкнувший к зелотам, был, по-видимому, членом "Бет-Шаммая" (74).Таким людям претило новое понятие о народе Божием, который будет объединен не кровными узами, а духовным братством. Пророчество Христа о многих, что придут с Востока и Запада "возлечь рядом с Авраамом, Исааком и Иаковом", звучало для них вызовом.

Свой изоляционизм они распространяли и на всю культуру. Если Гиллель был причастен к светским наукам и кое-что заимствовал у греческих философов, то шаммаиты, по примеру хасидов и римлянина Катона, клеймили все иностранное. Они осуждали родителей, если те давали детям эллинское образование, и считали позорным учить греческий язык (75). Обволакивая иудейство непроницаемым коконом, шаммаиты перекрывали все каналы, которые связывали его с внешним миром. Гордыня, обрядоверие и шовинизм готовы были похоронить вселенское наследие пророков. Но, к счастью, иудеи не были целиком заражены узостью Шаммая. Оппозиция попыткам загнать Израиль в духовное гетто была особенно сильна среди, верующих диаспоры. В их лице мысль иудаизма по-прежнему искала контактов с Западом.

Глава тридцать первая

ФАРИСЕИ И УСТНЫЙ ЗАКОН

1. Втор 6, 4-9, 11, 13-21, Числ 15, 37-41, ср. Мк 12, 29-30.

2. Русский текст этой молитвы дан в приложении к переводу Мишны Н. Переферковича, т. I, с. 41 сл. О последовании синагогальной службы см. К. Гейки. Жизнь и учение Христа. М. , 1893, т. I, с. 224 сл.; А. Никитин. Ук. соч. , с. 215 сл.; И. Троицкий. Библейская археология. СПб., 1913, с. 430 сл. Молитвенная и богослужебная жизнь ветхозаветной Общины той эпохи всесторонне освещена в книгах еврейского писателя Робера Арона "Сокрытые годы Иисуса" (R.Aron. Les annees obscures de Jesus, 1960) и "Так говорил в детстве Иисус" (Ainsi parlait Jesus enfant, 1968). О синагогах евангельских времен см. Ф. Вигуру. Синагоги во времена Иисуса Христа и апостолов. - В кн. А. Лопухин. Библейская история... Новый Завет. СПб. , 1895, с. 866 сл. ; подборку статей в ВТS, 1971, Э 130.

3. Происхождение "Шемоне-эсре", или 18 благословений, предание возводило к эпохе Эзры. См.: А. Никитин. Синагоги иудейские как место общественного богослужения. Киев, 1891, с. 226. Русский перевод текста дан в т. I Мишны, с. 43 сл.

4. Тосефта Берахот, IV, 4. Эта молитва имела, по-видимому, мессианский оттенок. Ср. Лк 2, 14, 19, 38.

5. Перевод пасхальных текстов см. в Мишне, пер. Н. Переферковича, т. 2, с. 260. О пасхальной иудейской трапезе как прообразе Евхаристии см. Л. Буйе. О Библии и Евангелии, с. 221 сл. , Н.Успенский. Анафора -БТ, Э 13, М. , 1975, с. 44 сл.

6. Это нашло отклик в раннехристианских литургиях, в частности в той, которая описана в "Дидахе" (Учение 12 апостолов) и в "Апостольском предании" св. Ипполита Римского (4), ср. Мишна, т. I, с. 42.

7. Авот, IV, 20, V, 21, см. R.Aron. Les annees obscures de Jesus. Paris, 1960, р. 144.

8. Этот титул происходит от слова рав - большой, великий. Его прилагали также и ко Христу, иногда в арамейской форме "раввуни" (раббони) (Мф 23, 7, 8; Мк 9, 5; Ин 1, 38, 20, 16 и др. ). Нередко в евангелиях его заменяет греческое слово "учитель" (didascalos). Прежде некоторые историки утверждали, что это наименование не было известно в Иудее I в. , но раскопки обнаружили гробницу того времени с именем человека, который назван didascalos.

См.: W.F. Аlbright. Тhe Archaeology of Palestine, р. 244.

9. О влиянии раввинистической традиции на мысль ап. Павла см. Н. Глубоковский. Благовестие ап. Павла по его происхождению и существу, т. I СПб., 1905, с. 143 сл. ; Ф. Фаррар. Жизнь и труды св. ап. Павла. Пер. с англ. СПб., 1905, с. 45. сл. ; W.P. Davies. Paul and Rabbinic Judaism. London, 1948.