Поль Гольбах - Система природы, или О законах мира физического и мира духовного
Теистами или деистами называют тех, кто, разочаровавшись в грубых заблуждениях общепринятых суеверных религий, признает только неопределенное понятие о божестве, видя в нем какую-то неизвестную силу, одаренную разумом, мудростью, могуществом и добротой - одним словом, наделенную бесконечными совершенствами. Согласно им, это существо отлично от природы; его бытие они доказывают на основании господствующих во вселенной порядка и красоты. Признавая существование благодетельного провидения, они упорно отказываются видеть все те бедствия, причиной которых следует считать эту универсальную силу, раз она не пользуется своим могуществом, чтобы воспрепятствовать им. Нет ничего удивительного, что при их увлечении этими, как мы видели, малообоснованными взглядами их системы и вытекающие из этих систем выводы плохо согласуются друг с другом. Действительно, одни предполагают, что воображаемое существо, создав материю из ничего и удалившись затем в глубины своей сущности, навсегда предоставляет материю первоначально сообщенному ей движению. Бог нужен им только для того, чтобы породить природу; все происходящее после этого является для них лишь необходимым следствием первоначального толчка; по их мнению, бог захотел, чтобы мир существовал, но, будучи слишком великим, чтобы входить во все мелочи управления миром, предоставил ход событий действию вторичных, или естественных, причин; бог вполне равнодушен к судьбе созданных им существ, которые не находятся ни в каких отношениях с ним и ни в чем не могут потревожить его нерушимого счастья. Таким образом, наименее суеверные деисты делают из своего бога какое-то бесполезное для людей существо; они нуждаются в этом слове просто для обозначения первопричины, или неизвестной силы, которой они приписывают первоначальное образование или, если угодно, устройство материи, вечно сосуществующей с богом, не зная присущей природе энергии.
Другие теисты, одаренные более живым воображением, предполагают существование более определенных отношений между универсальным началом и человечеством; каждый из них в зависимости от свойств своего темперамента расширяет или суживает эти отношения, допускает известные обязанности человека по отношению к своему творцу, думает, что ради того, чтобы угодить божеству, следует подражать его мнимой благости и творить подобно ему добро. Некоторые воображают, что так как этот бог справедлив, то он предназначает награды для тех, кто делает добро, и наказания для тех, кто делает зло своим ближним. Эти люди несколько более, чем прочие, гуманизируют своего бога: он похож у них на государя, наказывающего или вознаграждающего своих подданных в зависимости от того, как они исполняют свои обязанности и его законы; теисты этого рода уже не довольствуются подобно чистым деистам неподвижным и равнодушным богом; им необходим бог более близкий к ним или хотя бы пригодный для объяснения некоторых из загадок вселенной. Так как каждый из этих мыслителей, которых в отличие от деистов мы будем называть теистами, составляет себе свою особенную религиозную систему, то они расходятся между собой во взглядах и вероучениях; неуловимые оттенки мнений постепенно приводят некоторых из них от чистого деизма к религиозному суеверию; одним словом, у них нет единомыслия и они не знают, на чем остановиться. Легко заметить, что сочинения теистов и деистов обыкновенно кишат паралогизмами и противоречиями, как и сочинения теологов; их системы нередко отличаются крайней непоследовательностью. Некоторые из них утверждают, что все необходимо, отрицают духовность и бессмертие души, отказываются верить в свободу воли. Естественно спросить их: зачем же нужен тогда их бог? Они просто по привычке нуждаются в этом слове. На свете мало людей, осмеливающихся быть последовательными; но мы все же предлагаем всем богопочитателям, как бы они ни назывались, спросить себя: связывают ли они какое-нибудь определенное, постоянное, неизменное, совместимое с природой вещей представление с существом, называемым ими богом? Им придется убедиться, что, отличая бога от природы, они перестают понимать в нем что бы то ни было. Отвращение большинства людей к атеизму сильно напоминает боязнь пустоты; люди нуждаются в каком-нибудь объекте веры; их мысль не может оставаться в бездействии, особенно когда они уверят себя, что соответствующая вещь очень важна для них. В этом случае они предпочтут верить чему угодно, чем не верить ничему, считая, что такое решение благоразумнее.
Не следует удивляться этому; если бог деистов бесполезен, то бог теистов неизбежно полон противоречий. И те и другие допускают бытие существа, являющегося простой фикцией; если они считают его материальным, то оно должно входить в природу; если они считают его духовным, то у них нет никакого реального представления о нем; если же они приписывают ему нравственные качества, то у них получается какой-то человек с непомерно возросшими совершенствами, существование которых, однако, при признании этого существа творцом всего сущего на каждом шагу опровергается фактами. И действительно, когда люди испытывают страдания, они отрицают провидение, издеваются над конечными причинами, признают, что бог либо бессилен, либо же действует несогласным с представлением о его благости образом. Но не должны ли те, кто допускает существование справедливого божества, признать обязанности и предписания, налагаемые этим существом, которого нельзя оскорблять, не зная его воли? Так, теист, желая объяснить себе поведение своего бога, мало-помалу оказывается в очень затруднительном положении и, чтобы выбраться из него, бывает вынужден признать все теологические бредни, не исключая и нелепых басен, придуманных для объяснения странного способа управления этого якобы столь мудрого, столь благого и столь справедливого существа. Переходя от одного предположения к другому, ему придется добраться до грехопадения Адама, до восстания мятежных ангелов или же до преступления Прометея и ящика Пандоры, так как только таким образом удастся объяснить возникновение зла в мире, управляемом благим провидением. Придется приписать человеку свободу воли; придется признать, что творение может оскорбить своего творца, вызвать его гнев, возбудить его страсти и затем успокоить его при помощи, суеверных обрядов и искупительных жертв. Если предположить, что природой управляет какая-то невидимая сила, одаренная скрытыми качествами и действующая таинственным образом, то почему не предположить также, что особые церемонии, телодвижения, слова, обряды, храмы, статуи могут заключать в себе таинственные свойства, с помощью которых можно снискать благоволение таинственного владыки мира? Почему не поверить тогда в скрытые силы магии, теургии, чар, амулетов, талисманов? Почему не поверить во вдохновение свыше, в сны, видения, предчувствия, предзнаменования? Почему не допустить, что движущая сила вселенной, желая открыться людям, употребила недоступные нам средства и прибегла к превращениям, воплощениям, пресуществлениям? Разве все эти фантазии не вытекают из нелепых представлений людей о божестве? Разве все приписываемые ему свойства менее возможны и менее вероятны, чем представления теизма, допускающего, что какой-то непостижимый, нематериальный, невидимый бог мог создать материю и привести ее в движение; что лишенный органов бог может обладать разумом, мыслить, как люди, и обладать нравственными качествами; что разумный и мудрый бог может допускать беспорядок; что неизменный и справедливый бог способен терпеть, чтобы неповинные существа страдали хотя бы и ничтожное время? Раз допускают бога со столь противоречивыми качествами, то ничто уже не может возмущать наш разум; раз допускают подобного бога, то можно верить всему: невозможно указать ту границу, где должно остановиться воображение. Если предположить наличие отношений между людьми и этим неправдоподобным существом, то следует воздвигать в его честь алтари, постоянно обращаться к нему с молитвами, приносить ему жертвы и дары. И если мы совсем не понимаем этого существа, то разве не спокойнее всего обратиться к его служителям, которые по своей профессии должны уметь объяснять его прочим смертным? Одним словом, нет такого обряда, такого откровения или таинства, которого нам не пришлось бы признать по указанию жрецов, в разных странах по-разному обучающих людей тому, что они должны думать о богах и как им следует добиваться их милости.
Мы видим, таким образом, что нет никаких оснований отделять деистов или теистов от сторонников обрядового суеверия и что невозможно провести черту, отделяющую их от самых легковерных, мало рассуждающих о вопросах религии людей. Действительно, трудно точным образом установить, какую дозу нелепости можно себе позволить. Деисты, отказывающиеся следовать за приверженцами обрядового суеверия во всех проявлениях их легковерия, более непоследовательны; последние, приняв на веру существование нелепого, противоречивого, странного существа, принимают также на веру и те смехотворные и странные средства, которые им рекомендуют в целях снискания его милости. Первые исходят из ложной предпосылки, отвергая ее необходимые следствия, вторые допускают и принцип, и выводы из него. Один весьма глубокомысленный философ правильно замечает, что в деизме должно быть столько же ересей и расколов, сколько и в обрядовой религии. У деистов общие принципы со сторонниками обрядовой религии, и последние в спорах часто одерживают верх над первыми. Если существует бог, то есть некое существо, о котором мы не имеем никакого представления и которое, однако, находится в сношениях с нами, то можем ли мы не воздавать ему поклонения? Но чем руководствоваться в этом поклонении ему? Самое надежное придерживаться обрядов, завещанных нам нашими родителями и рекомендуемых нам нашими жрецами, а не ломать себе голову, придумывая какой-нибудь новый культ. Какими бы нелепыми ни казались эти обряды, нам не позволено их анализировать. Поэтому спокойнее всего придерживаться этих обрядов, утешаясь тем, что непостижимая причина может действовать на нас непостижимым для нас образом, что намерения бога - это непроницаемая бездна, что проще всего слепо слушаться наших руководителей, что мы будем поступать очень мудро, считая их непогрешимыми, и так далее. Мы видим, таким образом, что последовательный теизм может шаг за шагом вести к самому жалкому легковерию, суевериям и даже опаснейшему фанатизму. Что такое фанатизм, как не бессмысленная страсть к богу, существующему только в воображении? Теизм относится к обрядовой религии так, как реформация, или протестантизм, относилась к римско-католической религии. Протестанты, возмущаясь некоторыми нелепыми таинствами, тем не менее признавали другие столь же нелепые таинства. Раз признан бог теологии, то в религии нет ничего такого, чего нельзя было бы не принять. Не забудем, с другой стороны, что, несмотря на реформацию, протестанты часто обнаруживали нетерпимость; можно опасаться, что и теисты окажутся нетерпимыми, так как трудно быть индифферентным в вопросе о предмете, который считаешь самым важным. Бог опасен лишь потому, что борьба за его интересы раздирает общество на части. Но нельзя отрицать того, что чистый теизм, или, как его называют, естественная религия, предпочтительнее обрядовой религии, подобно тому как протестантизм, уничтоживший много злоупотреблений в принявших его странах, предпочтительнее католицизма. Только неограниченная и ненарушимая свобода мысли может гарантировать спокойствие в умах. Взгляды людей опасны лишь тогда, когда им желают ставить помехи и считают необходимым заставить других мыслить так, как мыслят сами. Никакие взгляды, даже взгляды суеверных сторонников обрядовой религии, не были бы опасны, если бы последние не считали себя обязанными преследовать инакомыслящих и не имели возможности делать это; этот предрассудок необходимо уничтожить ради блага человечества; а если это невозможно, то разумная философия должна поставить себе цель убедить власть имущих, чтобы они никогда не позволяли своим подданным насильничать из-за религиозных разногласий. Бог, существующий только в воображении, требует и соответствующего культа. Вся теология есть одна сплошная фикция; во лжи, как и в истине, нет степеней. Если бог существует, то следует верить всему, что говорят о нем его служители; все бредни религиозного суеверия не более нелепы, чем лежащие в его основе противоречивые представления о божестве; все эти бредни - выводы, путем больших или меньших умственных ухищрений полученные мыслителями-фантастами из недоступной сущности божества, из его непостижимой природы, из его противоречивых качеств. Зачем же останавливаться на полпути? Разве найдется в какой-нибудь религии более немыслимое чудо, чем чудо творения, или выведения (eduction), из ничего? Существует ли более трудная для понимания тайна, чем непостижимый бог, бытие которого, однако, необходимо признавать? Есть ли что-либо более противоречивое, чем разумный и всемогущий зодчий вселенной, производящий только для того, чтобы уничтожать? Есть ли что-либо более бесполезное, чем присоединение к природе некоего активного начала, которое не может объяснить ни одного из естественных явлений?
